Моськи, Юзьки и Януш Корчак

Януш Корчак с воспитанниками во дворе приюта. Фото 1930-х годов

«Реформаторов ожидает плохой конец. Только после их смерти люди начинают видеть, что они были правы, и воздвигают им памятники». Эта печальная мысль высказана, как ни странно, в детской книжке «Король Матиуш Первый». Однажды пятилетний Генрик Гольдшмидт, ребенок из состоятельной польско-еврейской семьи, смотрел в окно на чумазых, босоногих ребятишек и вдруг заявил: «Когда я вырасту, я отменю деньги!» Через много лет Генрик стал знаменитым врачом, педагогом и писателем Янушем Корчаком. Корчак старался сделать мир добрее и справедливее, хотя бы по отношению к детям, и воплотил собственные мечты в поступках своего героя – маленького короля Матиуша. Писатель не утаил от читателей цены такого подвига – за высокие цели надо быть готовым отдать жизнь. Знал ли он тогда, что пишет правдивую сказку о себе?

«Еврейская канарейка»

В раннем детстве Генрик почти не общался со сверстниками, жил в собственном мире игр и фантазий. С отцом, матерью, сестрой Анной его связывало родство, но не душевная близость. Может быть, самым близким существом для Генрика была певунья-канарейка. Мальчик и птица понимали друг друга без слов: оба заперты в клетках, оба лишены свободы и полета. Но птичий век короток, канарейка издохла. Генрик решил ее похоронить по всем правилам. Он уложил птичку в коробку, смастерил крест и отправился во двор, куда ему запрещали ходить. Мальчик выкопал могилку под каштаном. Подошел сын сторожа, посмотрел и сказал: «Не годится ставить крест над еврейской канарейкой!»

Так Генрик в один день осознал, что он еврей и что он смертен. Притом как-то по-особому, по-еврейски смертен.

Генрик Гольдшмидт родился 22 июля 1878 года в Варшаве. Его отец Юзеф Гольдшмидт был известным столичным адвокатом, публицистом и писателем. Гольдшмидты говорили и писали по-польски, были убежденными польскими патриотами. Юзеф и его брат Якуб выступали за приобщение евреев к общественной жизни и культуре Польши. В многочисленных статьях они призывали заменить традиционное еврейское образование светским, объявляли сбор средств на создание детских приютов и ремесленных училищ, где еврейские юноши могли бы получить хорошую профессию. Юзеф написал роман о социальных проблемах еврейской общины, Якуб – о женщинах, которых нужда толкнула на панель.

Их идеи встречали понимание в узком кругу либеральной интеллигенции. Большинство же поляков не признавали евреев своими соотечественниками, даже таких просвещенных патриотов, как Гольдшмидты. C другой стороны, и ортодоксальные евреи считали деятельность ассимилянтов разрушительной для религии и традиционных ценностей.

В семилетнем возрасте Генрика отдали учиться в русскую начальную школу. Большая часть Польши входила тогда в состав Российской империи, и в русских школах были под запретом польские язык и история. Дисциплина была строгой. На глазах Генрика высекли розгами одноклассника, правда, за дело – озорник помочился на тряпку, которой стирали с доски. Но картина публичной экзекуции запомнилась Генрику на всю жизнь. Вообще знакомство с взрослым миром убедило мальчика в том, что детей здесь по меньшей мере не уважают.

Когда Генрику исполнилось одиннадцать лет, у отца произошел нервный срыв, появились признаки душевного нездоровья. Мальчик все глубже уходил в себя. Он много читал, учил языки, сочинял стихи, а затем и прозу. В четырнадцать лет Генрик написал свой первый юношеский роман «Исповедь мотылька», в котором мечты и идеальная любовь разбиваются о грубую реальность.

Отцу становилось все хуже, наконец его пришлось поместить в клинику для душевнобольных. Счета за лечение быстро опустошили квартиру Гольдшмидтов – картины, фарфор, резная мебель скоро были распроданы. Генрик начал давать уроки детям из знакомых зажиточных семей. В домах, где он преподавал, к нему относились как к прислуге, но ему нравилось учить и воспитывать, он видел в своих учениках самого себя и, решая их проблемы, избавлялся от собственных комплексов.

Отец умер внезапно, восемнадцатилетний Генрик стал единственным кормильцем и опорой семьи. Но его самого мучил страх, что он, по собственным словам, «сын сумасшедшего, а это наследственная болезнь». Эти переживания он изложил в романе «Самоубийство» и во многих стихотворениях. Так продолжалось до тех пор, пока некий редактор не отозвался на стихи «О, дайте мне сойти в могилу!» циничным: «Валяй, сходи!» «Я буду не писателем, а врачом, – решил Генрик Гольдшмидт. – Литература – всего лишь слова, а медицина – это дела». В 1898 году он стал студентом-медиком

Необыкновенное лето

Но и студент-медик Генрик Гольдшмидт не оставил литературных опытов. Именно в студенческие годы он начал подписывать свои произведения: Януш Корчак. Так звали героя популярного исторического романа Ю.Крашевского «История Янаша Корчака и дочери меченосца». Литературная легенда гласит, что наборщик по ошибке изменил «Янаш» на «Януш». Так или иначе, отныне в Польше появился писатель Януш Корчак, но документы и статьи на профессиональные темы он подписывал своим подлинным именем: Генрик Гольдшмидт.

Жизнь вокруг стремительно менялась. Варшава превратилась в индустриальный центр, десятки тысяч вчерашних крестьян ютились в трущобах. Особенно тяжелым было положение детей, маленьких оборвышей. Их интересы никто не представлял и не защищал. Вскоре уличные мальчишки уже узнавали студента-медика, готового выслушать их печальные истории и отдать свой последний грош. Однажды за Корчаком погнался беспризорник и… вернул ему 20 копеек. «Я вам соврал, что отец прибьет меня, если я вернусь домой без денег». – «Почему же теперь тебе стало совестно?» – удивился Корчак. «Вы поцеловали меня в лоб. Так меня только мамка целовала. Она померла…»

В 1905 году Януш Корчак получил диплом врача и почти сразу был мобилизован – шла русско-японская война. Лейтенант медицинской службы Генрик Гольдшмидт служил в санитарном поезде, побывал в Харбине и Мукдене. Через год вернулся в Варшаву и начал работать врачом в Еврейской детской больнице, где раньше проходил стажировку. Больница была выстроена и оборудована на пожертвования состоятельных семей, туда принимали на лечение бесплатно детей любого вероисповедания. Молодой доктор не только умел лечить. Он умел выхаживать. Казалось, он исцелял еще и словом, добрым прикосновением. Коллеги говорили даже об особой «магии доктора Гольдшмидта». Пациенты вспоминали, что его ладонь была прохладной, когда у ребенка был жар, и, наоборот, теплой, когда больного знобило, – он специально согревал перед этим руки. Его известность как врача дополнялась славой писателя, и очень скоро Корчак обзавелся обширной частной практикой. Он мог бы преуспевать, но все гонорары от частной практики тратил на лекарства для бедных. Многие коллеги-врачи и аптекари не одобряли такого идеализма и за глаза называли Корчака опасным сумасшедшим.

Но с чем он не мог смириться, так это с тем, что поставленный на ноги ребенок возвращался в трущобы, в семьи, где царят нищета и отчаяние. Корчак мучительно искал выход из замкнутого круга. Еще в студенческие годы он начал сотрудничать с Обществом летних лагерей. Это благотворительное общество организовывало летний отдых для детей бедноты. И вот в 1907 году Януш Корчак поехал в такой летний лагерь в качестве врача и воспитателя. Под его опекой было тридцать мальчишек. Как врач, он привнес в процесс воспитания методы медицины – периодическое взвешивание и врачебные осмотры, а как воспитатель – ввел самоуправление, организовал детский товарищеский суд для решения конфликтов. Почти каждое начинание педагога встречало сопротивление, но Корчак не отступал.

Генрик Гольдшмидт в детстве

После этой поездки Януш Корчак написал веселую и трогательную повесть «Моськи, Иоськи и Срули» (в Советском Союзе вышла под названием «Лето в Михалувке»). Через год Корчак снова работал в летнем лагере, но уже с детьми из польских семей, в результате появилась его книжка «Юзьки, Яськи и Франки». Когда его попросили сравнить еврейских и польских ребят, Корчак ответил, что не искал различий, а сходство очевидно: он наблюдал слезы и смех у тех и у других в совершенно одинаковых обстоятельствах.

Его государство

В эти годы Корчак побывал в Германии и Швейцарии, ознакомился с последними достижениями в педиатрии и неврологии, посетил приюты для сирот и малолетних преступников. Немного позднее он посетил с теми же целями Францию и Англию. Теперь Корчак ясно представлял свою мечту: он хотел обеспечить обездоленным детям достойные условия жизни. Он хотел основать детскую республику, в которой юные граждане смогут жить по справедливым законам, научатся осмысленному труду, разовьют в себе чувство ответственности.

Одновременно Корчак принял решение, сродни монашескому обету: он дал себе слово не заводить семьи, отказался от отцовства, считая, что «сын сумасшедшего» не имеет права принести в этот мир ребенка. В 1910 году он принял предложение стать директором сиротского приюта для бедных еврейских детей. Будь его воля, он хотел бы работать с детьми разных национальностей и вероисповеданий, но таких заведений в Польше не существовало. В приюте Корчак познакомился со Стефанией Вильчинской, энергичной воспитательницей. Сдержанная и организованная Стефания, или Стефа, как все ее называли, была на восемь лет моложе Корчака, но на голову выше его ростом. Не красавица, но глубокие темные глаза и проникновенный взгляд делали ее привлекательной. Сам Корчак называл их отношения «педагогической любовью»

Приют располагался в обветшавшем здании бывшего женского монастыря. Корчак начал собирать деньги на строительство нового здания. Участок купили на Крохмальной улице в рабочем квартале Варшавы, населенном как поляками, так и евреями. Доктор сам участвовал в проектировании будущего дома, ему хотелось уйти от казенщины.

В октябре 1912 года дети Корчака переехали в новый Дом сирот на Крохмальной. Это было четырехэтажное белое здание с центральным отоплением и электричеством – большая редкость в Варшаве тех лет. Двухцветный зал совмещал функции столовой, а когда убирали посуду, он становился также помещением для игр и занятий, в спальнях у каждого воспитанника была собственная кровать, ванные были отделаны кафелем, в кранах – горячая и холодная вода. Можно представить, что чувствовали вновь поступившие в приют дети, которые прежде спали в обнимку с сестрами и братьями на соломенных тюфяках и никогда не видели простыней… И тем не менее дети упорно сопротивлялись всему новому – от новой обстановки до нового уклада жизни, отлынивали от учебы и работы, рисовали на стенах, портили звонки и выключатели, засовывали камешки в сливные отверстия раковин. Но постепенно упорство Корчака и Вильчинской приносило плоды. Начал действовать Совет самоуправления, а вскоре открылся и высший орган – детский Сейм. Появилась рукописная газета, в которую сами дети писали заметки и обсуждали свою жизнь. Заработал товарищеский суд: доктор Корчак специально разработал Кодекс из тысячи статей, большинство которых предусматривали прощение. Но в детском законодательстве были и наказания: порицания, публикация в газете, вызов родных виновного, вплоть до высшей меры – исключения из приюта. За всю историю Дома сирот таких исключенных было всего двое. На выходные и праздничные дни все дети, имевшие семьи, отправлялись к родным – Корчак считал, что связь с семьей не должна прерываться. Учились воспитанники не в приюте, а в казенных школах для еврейских детей, только домашние уроки они готовили в Доме сирот.

В августе 1914-го разделенная Польша сразу оказалась в эпицентре Первой мировой войны. Варшаву наводнили беженцы, полки магазинов тотчас опустели. Поляков призывали в три воюющие армии – русскую, германскую и австрийскую. Военврач Генрик Гольдшмидт снова надел русский мундир, он служил в дивизионном госпитале на Восточном фронте. Во время его отсутствия Варшава была оккупирована Германией, и мыслями доктор оставался со своими детьми.

Зимой 1915 года Корчак оказался в Киеве. Он знал, что там обосновался приют с польскими детьми, их вывезла перед самым вступлением немцев в Варшаву сотрудница Красного Креста Марина Фальская. Дети были устроены сравнительно неплохо, в большой даче над Днепром. Но вот внутри приюта царила форменная анархия, мальчишки крушили все вокруг, тиранили младших и изводили директрису. Некоторые убегали в город, где промышляли, чем могли. Корчак появился вовремя, и вскоре в киевском приюте также были созданы самоуправление, суд равных и рукописная газета.

Король Матиуш и Старый Доктор

Брест-Литовский договор положил конец боевым действиям на Восточном фронте. Януш Корчак смог вернуться в Дом сирот на Крохмальной. О встрече со своими детьми он вспоминал: «Как они бросились ко мне, как теснились вокруг меня, когда я вернулся с войны!»

Трудно было выживать Дому сирот, но Корчак взялся за дело, и добрые люди помогали. Союз шахтеров подарил целый вагон угля, оставалось только перевезти его с товарной станции. И тут соседи с Крохмальной улицы приехали на своих подводах, привезли уголь. Дети таскали его в подвал корзинами и ведрами, а один малыш использовал для этой цели даже ночной горшок.

Но вскоре Корчаку пришлось снова надеть военный мундир, на этот раз – майора польской армии. В 1919 году началась польско-советская война. Правда, майора Гольдшмидта не отправили дальше Лодзи, а затем он и вовсе служил в военном госпитале под Варшавой. Война принесла эпидемию тифа, Корчак заразился от тифозного больного и слег без сознания. Мать настояла, чтобы ее Генрика перевезли к ней на квартиру. Когда Корчак пришел в себя, он с ужасом узнал, что его мать заразилась от него и умерла. Сын был на грани самоубийства. Что удержало его в земной жизни? После смерти матери Корчак написал сборник удивительных молитв «Наедине с Богом: молитвы для тех, кто не молится»

Война окончилась в 1920 году «чудом на Висле»: войска Михаила Тухачевского, уже стоявшие под Варшавой, вынуждены были отступить за свою границу. Корчак демобилизовался и вернулся в Дом сирот. Теперь он тоже был круглым сиротой.

Горечь сиротства, мечта о справедливом мироустройстве, размышление об ответственности власти и о положении детей в этом мире – все это органично соединилось в мудрой и грустной сказке «Король Матиуш Первый» и ее продолжении «Король Матиуш на необитаемом острове». В большей степени это книжка о том, как устроено государство и человеческое общество, отчего и как происходят войны, почему не ладят между собой граждане одной страны, что разделяет людей разных рас и национальностей. Маленький король Матиуш захотел переделать мир по справедливости, но ему не хватало опыта, у него было мало помощников, а обманщиков и изменников хватало. Из-за неопытности мальчик-король совершил много ошибок и поэтому причинил горе и страдания людям. Матиуш искупил свою вину – он пережил плен и добровольное изгнание (это уже во второй книге), а вернувшись на родину, не захотел больше править, решил жить жизнью простого человека, честно зарабатывая свой хлеб. И все равно в финале Матиуш погибает по вине бывшего друга, которому сделал много добра…

Януш Корчак изобразил себя в сказке дважды. Конечно, в образе короля Матиуша, принявшего на себя недетское бремя ответственности перед другими людьми, в первую очередь – перед маленькими. Корчак даже поместил в первом издании книжки свою фотографию в возрасте примерно десяти лет и сопроводил ее такими словами: «Когда я был мальчиком, которого вы видите на фотографии, я хотел сделать все, о чем говорится в этой книжке». Второй образ, за которым скрывается Януш Корчак, – это Старый Доктор, единственный персонаж сказки, который по-настоящему любит Матиуша. Просто любит, как славного мальчугана, доброго, несчастного и очень одинокого…

Это имя – Старый Доктор – стало еще одним псевдонимом, наряду с Янушем Корчаком. Корчак к сорока годам уже был лысоват, подслеповат, носил круглые очки, отпустил седеющую бородку. Когда уже в тридцатые годы ему предложили вести собственную радиопрограмму, он просто по-своему рассказывал старые сказки. А иногда беседовал с радиослушателями о детях и родителях, о проблемах жизни и здоровья людей. Это было непривычно, и слушатели внимательно следили за ходом мысли Старого Доктора. Но случались и курьезы: один слушатель, включивший передачу Корчака на середине, возмутился бессвязности речи ведущего и написал гневное письмо, что к микрофону выпускают пьяных.

Все кончено

К тому времени Януш Корчак был уже знаменитым писателем, после «Короля Матиуша Первого» вышли блестящие романы и повести «Банкротство маленького Джека» (в русском переводе «Мальчик-бизнесмен»), «Когда я снова стану маленьким», «Кайтусь-чародей». Его опыт врача и педагога был известен далеко за пределами Польши. В его Доме сирот стажировались молодые педагоги. Да и сами воспитанники со временем становились воспитателями для новичков, буквально за руку вводили их в жизнь корчаковской общины. Кроме работы в двух приютах, Корчак был экспертом в органах опеки и в окружном суде по делам несовершеннолетних. Благодаря его заступничеству многие подростки избежали несправедливого осуждения. Корчак основал настоящую детскую газету «Малое обозрение» (она выходила приложением к еврейской газете «Наше обозрение» на польском языке), в ней участвовали только дети-корреспонденты и подростки-редакторы, а сам Корчак лишь присматривал за порядком и иногда давал советы юным коллегам. Задолго до принятия «Декларации прав ребенка» ООН Корчак опубликовал книгу «Право детей на уважение».

В 1933 году Янушу Корчаку был вручен серебряный крест Независимой Польши, этим орденом награждали за заслуги перед польским обществом. Но уже в 1934 году правительство отменило договор о нацменьшинствах, гарантировавший польским украинцам, евреям и русским равные права с поляками. Это произошло даже раньше, чем принятие в Третьем рейхе Нюрнбергских законов, поделивших народы на высшие и низшие расы. Вскоре прекратились выступления Старого Доктора по радио. Его отстранили от работы в органах опеки и от должности консультанта в суде для несовершеннолетних.

Януш Корчак всегда скептически относился к сионизму. Но в сложившейся ситуации он внимательно наблюдал за переселением еврейской молодежи в Палестину, тем более что среди переселенцев были его стажеры и ученики. На выкупленных землях, чаще всего в пустынных и безводных местах, они создавали кибуцы – сельскохозяйственные общины. Корчака и Стефу Вильчинскую настойчиво приглашали в гости. Учитель наконец принял приглашение учеников. Его, в частности, очень интересовало, как живут дети переселенцев, как устроены там Дома детей. В 1934 году Корчак провел три недели в кибуце Эйн-Харод. Вторая поездка состоялась через два года, она была и продолжительнее, и разнообразнее. По возвращении Януш Корчак переписывался с друзьями в Палестине. В одном из писем он сообщал: «После угнетенного состояния, владевшего мной несколько месяцев, я наконец принял решение провести последние годы жизни в Палестине. Думаю сначала поехать в Иерусалим…

В 1938 году в Палестину уехала Стефа Вильчинская. Корчак все медлил. Уже и документы были готовы, а он все не ехал. Почему? Ведь всем было ясно, куда дует ветер: Германия аннексировала Судетскую область, в рейхе начались погромы синагог и еврейских магазинов.

Обеспокоенная, Стефа Вильчинская решила вернуться в Польшу, чтобы хоть силком вывезти Корчака. Она приехала, когда доктор с детьми готовился выехать в летний лагерь. А сразу после их возвращения, 1 сентября 1939 года, немцы вторглись в Польшу. Клетка захлопнулась.

В гетто

Все произошло очень быстро. На восьмой день войны немцы стояли у ворот Варшавы. В городе бушевали пожары, не было хлеба и воды, не говоря уже об электричестве и газе. Доктор Корчак в польском военном мундире появлялся то тут, то там, перевязывал раненых, забирал в приют потерявшихся детей. 23 сентября Варшава пала, началась оккупация.

Теперь каждый день был заполнен отчаянными поисками еды, топлива и лекарств для детей. Каждый добытый мешок картошки, бидон молока, каравай хлеба был маленькой победой. Корчак, не стесняясь, выпрашивал, он убеждал: отдайте детям, что можете, все равно немцы отберут. Письменные просьбы подписывал всеми своими именами: «Д-р Генрик Гольдшмидт (Януш Корчак), Старый Доктор из радиопрограммы». Один фабрикант посетовал, что не может продать Дому сирот продукты, потому что торговля с евреями запрещена. Корчак тут же нашел выход: «А вы подарите!»

Уже первого декабря вышел приказ: всем евреям носить нарукавную повязку с шестиконечной звездой. Корчак принципиально ее не надевал. А если бы немецкий патруль приказал ему расстегнуть пальто, то обнаружил бы под ним польский военный мундир. Он носил его и в приюте под врачебным халатом.

Через год в Варшаве появилось еврейское гетто. Из намеченного района выселялись 113 тысяч поляков, а на их место вселялись 138 тысяч евреев. Впоследствии теснота только усиливалась, так как в варшавское гетто свозили евреев из других польских городов. Ответственность за переселение и строительство стены возлагалось на самих евреев и их юденрат – совет самоуправления.

Переселению в гетто подлежал и Дом сирот. Доктора, воспитателей и детей со слезами на глазах провожал сторож-поляк Залевский, бывший гренадер русской армии. Накануне его жестоко избили нацисты за то, что он работал на евреев и просил разрешения вместе с ними переехать в гетто. На въезде в гетто у сирот конфисковали подводу с картошкой. На другой день Корчак пошел жаловаться – и был избит и арестован за отсутствие нарукавной повязки со звездой Давида.

Почти месяц провел Корчак в тюрьме. Его удалось выкупить за 30 тысяч злотых, в первые месяцы в гетто такое еще было возможно. Еще можно было выбираться за стену, проносить в гетто продукты питания и одежду. Корчак вернулся из тюрьмы физически и нравственно истощенным. Стефа настояла, чтобы он прошел обследование. Рентген показал, что у Корчака жидкость в легких, но он отмахнулся: мол, это не помешает ему искать продукты для приюта. Но с тех пор он выходил на улицу, опираясь на палку.

Голод и тиф косили обитателей гетто. Корчак не мог смотреть, как трупы детей валяются в канавах. Нет, он не был озабочен лишь выживанием, он по-своему боролся с врагом. Когда он выхаживал заболевшую тифом жену учителя, он повторял ей сотни раз: «Не сдавайтесь! Не позволяйте Гитлеру одержать еще одну победу!» Он знал, что не одинок. Через стену гетто к нему проникали посылки и слова ободрения от друзей-подпольщиков. В середине декабря 1941 года, в канун Хануки – праздника света, во двор приюта въехал мусоровоз из польской зоны Варшавы. Под мусором были спрятаны подарки для детей. Рискуя жизнью, польские рабочие привозили в гетто еду и письма, а оттуда, случалось, вывозили и людей.

В гетто начались расстрелы. Корчак описал в дневнике обычную уличную сценку: «Юноша, живой или уже мертвый – трудно сказать, лежит на тротуаре. Трое мальчишек тут же играют в лошадки… Наконец один из них говорит: «Отойдем, он тут мешает!» Они галопом проскакивают несколько метров и снова начинают возню…» Корчак много курил, иногда по ночам пил водку или разводил водой медицинский спирт. «Надо пытаться жить… хоть как-то», – объяснял он, если его заставали «не в форме»

Еще никто не знал, что метод «окончательного решения еврейского вопроса» уже найден, газовые камеры опробованы в Освенциме, строятся лагеря смерти. Но слухи о ликвидации гетто, о десятках вагонов, подготовленных для депортации евреев, передавались из уст в уста. В гетто к Корчаку пробрался его давний сотрудник Игорь Неверли, связанный с польским подпольем. Он принес удостоверение личности на чужое имя, с которым Корчак мог скрыться, для него было подготовлено надежное убежище в Варшаве. Но уходить надо было немедленно. «Он посмотрел на меня так, будто я предложил ему совершить предательство или украсть», – вспоминал Неверли. Корчак попросил только сберечь его дневник.

Вместе до последнего

1943 год. Гитлеровцы готовят к высылке группу варшавских евреев и их детей

22 июля 1942 года, в день, когда Янушу Корчаку исполнилось 64 года, юденрат варшавского гетто получил распоряжение подготовить еврейское население к депортации. Майор Герман Хефле, вручивший приказ председателю юденрата Адаму Чернякову, заявил: «Если вы не справитесь с поручением должным образом, все члены юденрата будут повешены». До этого дня Черняков выполнял все распоряжения оккупационных властей, стараясь уберечь соотечественников от полного уничтожения. Но этот приказ он не мог исполнить. Он отказался подписать распоряжение, потребовав, во-первых, освободить членов юденрата и, во-вторых, просил освободить от депортации сиротский приют. Майор Хефле ответил, что его требования будут рассмотрены.

На другой день Чернякову сообщили, что исключений для сирот делать не будут. Оставшись один, он принял яд.

Депортация началась. Каждый день несколько тысяч евреев сгоняли на площадь Умшлагплатц, там их сажали в товарные вагоны, и поезда отправлялись в неизвестность. Корчак понял, что спасения нет, можно только остаться с детьми, успокоить их, поддержать в последние часы. Все взрослые работники приюта решили остаться с детьми до последнего.

Неожиданность была частью дьявольского метода фашистов. Утром шестого августа в Доме сирот позавтракали, начали убирать посуду, как вдруг раздались свистки и крики: «Alle Juden raus!» – «Все евреи на выход!»

Дети построились в колонну по четверо, их было уже более двухсот. Старшие мальчики по очереди несли зеленое знамя короля Матиуша с изображением клевера, уже в гетто на обратной стороне полотнища появилась голубая шестиконечная звезда. Впереди шел доктор Корчак с двумя малышами – одного нес на руках, другого вел за руку. Воспитатели и работники шли рядом с детьми: Стефания Вильчинская, Роза и Генрик Штокманы, Бальбина Гжиб, Дора Соцкая, Сабина Лейзерович, Наталья Поз, Генрик Астербаум, Роза Липич-Якубовская. Большинство молодых педагогов когда-то были воспитанниками этого приюта. Они запели походную песню, и дети подхватили:

– Пусть буря бушует, мы не отступим!..

Мы никогда не узнаем, что сказал доктор Корчак своим детям, но они были спокойны. А вот люди, которым приказали стоять у своих домов, понимали зловещий смысл происходящего. Очевидец вспоминал: «Горе глазам, видевшим тот ужас. Рыдали камни мостовых…»

На Умшлагплатц уже кричали, рыдали и молились тысячи людей. Корчак разместил свою колонну на дальнем конце площади, чтобы раньше времени не тревожить детей. Началась погрузка в вагоны. Есть свидетельства, что в этот момент к Корчаку подошел немецкий офицер и разрешил ему вернуться, но одному, без детей. Корчак покачал головой и жестом попросил офицера отойти. Доктор, воспитатели и дети вошли в вагоны, двери закрылись, состав тронулся.

И стихает плач в аду вагонном,
И над всей прощальной маятой –
Пламенем на знамени зеленом
Клевер, клевер, клевер золотой!..

– писал Александр Галич в поэме «Кадиш», посвященной памяти Януша Корчака.

Так окончилась жизнь Януша Корчака. И началась легенда. Многие люди потом говорили, что видели Старого Доктора живым, что вагон с его детьми отцепили, что они каким-то чудом уцелели. Нет, чуда не произошло…

Фото из архива автора