Одна, а не вдвоём в Париже

Татьяна Яковлева с дочерью Френсис. Внизу: Татьяна с сестрой Людмилой и гувернанткой. Пемза, 1908 год
Среди друзей Татьяны Алексеевны были Марлен Дитрих, Сальвадор Дали… На фото она с Александром Годуновым – советским танцовщиком, эмигрировавшим на Запад
Татьяна Яковлева до преклонного возраста сохраняла стать, вела светский образ жизни и танцевала на балах

Татьяна без Владимира

О том, что Маяковскому не дают визу, Татьяне заботливо сообщила в октябре Эльза Триоле. Всего вероятнее, не преминула рассказать и про новое увлечение В.В. Что ж, Танина жизнь только начиналась. Она приняла предложение одного из поклонников – молодого французского дипломата Бертрана дю Плесси, только что получившего назначение торговым атташе в Варшаву. Там, на четвёртом месяце беременности, она и узнала о самоубийстве «абсолютного джентльмена». Через девять месяцев и два дня после свадьбы у Татьяны и Бертрана родилась дочь Франсин, которую мать и русская родня звали Фросей.
Бертран дю Плесси называл себя виконтом, но виконтом не был, хотя и принадлежал к древнему дворянскому роду – молодые дипломаты в то время нередко придумывали себе титул, дабы придать вес своему имени. Миловидный, похожий на звезду немого кино Рудольфа Валентино, музыкант, пилот, знаток антиквариата, дю Плесси был прекрасным человеком, обожавшим свою жену. Но жизнь в провинциальной Варшаве быстро наскучила Татьяне после Парижа. В 1931 году семейство вернулось во Францию, причём Бертран вышел в отставку. О том, почему он бросил карьеру, существует версия, которую Татьяна яростно опровергала: будто бы она желала жить на широкую ногу, одеваться в меха и бриллианты, но скромное жалованье атташе не позволяло таких прихотей; Бертран занялся коммерческим посредничеством и был в конце концов разоблачён. Спустя ещё три года семейная идиллия дала основательную трещину: вернувшись домой в неурочный час, Татьяна застала мужа в постели с подругой – Катей Красиной, одной из трёх дочерей бывшего народного комиссара и дипломата Леонида Красина. Брак не распался, но супруги с этого дня стали спать в разных комнатах.
За несколько дней до начала Второй мировой войны Бертран дю Плесси был мобилизован. Как знатока польского языка его назначили офицером связи в войска, направленные в Польшу. После падения Варшавы 28 сентября союзники эвакуировались через Румынию и Албанию в Бейрут, а оттуда в Сирию. Он вернулся в Париж в феврале 1940 года больной тифом.

Долгая дорога из Житомира в Лондон
В соответствии с превратностями эпохи складывалась и судьба другого героя этой истории, которому суждено было возникнуть в жизни Татьяны. Его отец Cемён Исаевич Либерман вырос на Украине. Его предки, начиная с прадеда, арендовали землю у польского помещика и управляли всем имением; на угодьях этих они выращивали главным образом сахарную свёклу. Владелец земли в поместье никогда не появлялся – говорили, что он сослан в Сибирь за участие в польском восстании 1863 года. Шестнадцати лет от роду Семён сбежал из дому. Он не хотел быть ни земледельцем, ни раввином. Начитавшись Белинского и Чернышевского, он хотел, как пишет сам, «порвать с затхлостью гетто».
В Житомире он поселился у двоюродного дяди. В этот город тянулись из черты оседлости множество таких же, как он, еврейских подростков, чтобы, перебиваясь с хлеба на квас, сдать экстерном экзамены на аттестат зрелости и выйти в люди. В этой среде шёл бурный процесс ферментации политических взглядов, от сионизма до коммунизма. Среди наставников Семёна Либермана были сосланные в Житомир под гласный надзор полиции вождь Бунда Михаил Либер и философ Николай Бердяев, считавший себя в те годы марксистом. В итоге Семён стал адептом социал-демократического мировоззрения. Ему удалось уехать за границу и поступить в Венский университет. Время его учёбы совпало с бурными событиями в политической жизни Австро-Венгрии. В 1905 году Либерман вернулся в Россию законченным меньшевиком-плехановцем, чтобы принять участие в революции.
Он занял видное место в одесской нелегальной организации РСДРП, не раз был на волосок от ареста. Но революция закончилась, и Семён должен был искать себе новое поприще. Он переехал в Киев и по протекции знакомых поступил на службу в компанию, занимавшуюся экспортом древесины. Вскоре он нашёл свою новую работу чрезвычайно увлекательной. Оказалось, что при всей важности этой отрасли для экономики России дело ведётся без настоящей научной базы, по старинке. Между тем Семён был убеждён, что заготовка леса требует точного математического расчёта. Благодаря своим разработкам он сделал стремительную карьеру: стал членом правления нескольких лесопромышленных компаний, ездил за границу для изучения европейского рынка древесины, входил в экспертную комиссию лесного департамента министерства земледелия. Излишне говорить, что он превратился в состоятельного человека и свёл близкое знакомство как с представителями высшей царской бюрократии, так и с воротилами частного русского бизнеса.
Сразу же после Февральской революции Либерман написал прошения об отставке всем частным компаниям, в которых значился членом правления, и пошёл на работу в экономический отдел Петроградского совета. После большевистского переворота он продолжал работать в советских учреждениях, оставаясь меньшевиком. В ноябре 1918 года Леонид Красин, который сам до революции был крупным предпринимателем, представил Либермана Ленину. Крайне заинтересованный в возрождении лесозаготовок и возобновлении экспортных операций, Совнарком одобрил все его предложения. Вскоре Либерман вошёл в новообразованный Главный лесной комитет и в этом качестве регулярно посещал заседания Совета труда и обороны. Для него теперь не был проблемой телефонный звонок Ленину или встреча с ним. Даже его непосредственные начальники Красин и Рыков, бывало, отвечали на какой-либо его вопрос: «Лучше вы сами об этом поговорите с Ильичём: он к вам прислушивается». Семён Исаевич Либерман превращался в видного советского сановника.
Но такую уж, видно, гиблую власть построили большевики: не только народ мучили, но и сами мучились. Личную жизнь Семёна Исаевича, увы, нельзя было назвать благополучной. Он женился ещё до революции на даме по имени Генриетта Мироновна Паскар, однако это её сценический псевдоним, а подлинная фамилия утрачена. Она была эффектной женщиной. Будучи дочерью владельца больших лесных угодий, она училась в Сорбонне, окончив курс, вернулась в Киев и пошла по революционной дорожке, на которой и повстречала Либермана. Параллельно она занималась в театральной студии Всеволода Мейерхольда. В 1912 году у супругов родился сын Саша. Когда дела отца семейства пошли в гору, оно перебралось в роскошную шестикомнатную квартиру на Невском проспекте. Раннее детство Саши было наполнено всеми радостями, какие только могут предоставить ребёнку родители-нувориши.
После революции Генриетта нашла себе подходящее занятие, благо муж её был вхож в высокие кабинеты. При поддержке Луначарского она открыла в Москве, в Мамонтовском переулке, Государственный Детский. Она ставила западную классику – «Приключения Тома Сойера», «Книгу джунглей», сказки Андерсена. Зал всегда был забит до отказа – билеты были бесплатными.
Однако быт семьи неузнаваемо и необратимо изменился. Только самые высшие вельможи государства рабочих и крестьян не страдали от жилищного кризиса. Либерман в эту категорию не входил. Его уплотнили, превратив квартиру в коммунальную. Соседи попались буйные и запойные. Сын стал отбиваться от рук, водить дружбу с уличной шпаной. Пытаясь наставить Сашу на путь истинный, родители обнаружили, что у него сильнейший невроз. Доктора шёпотом рекомендовали «сменить климат». Семён впал в глубокую задумчивость.
В 1920 году была прекращена блокада Советской России, и в Европу отправились первые советские торговые делегации. В числе этих первопроходцев был и Либерман. Пользуясь своими дореволюционными связями, он заключил ряд выгодных контрактов на поставку леса и надеялся, что его заслуги помогут выхлопотать разрешение на выезд для сына. В то время члены семей ответственных работников, командированных за рубеж, оставались дома на положении заложников. Либерман обратился к Алексею Рыкову, занимавшему пост председателя Высшего совета народного хозяйства, но получил от него ответ, что ребёнка следует воспитывать не в буржуазных заведениях, а в советской школе. Семён пошёл на приём к Ленину. Внимательно ознакомившись с заключением медиков о состоянии здоровья Саши, Ильич сказал, что он лично не возражает – пусть только ЧК даст добро. Но Дзержинский мгновенно и категорически отказал. Либерман поплёлся к Ленину вторично. Тот деланно вздохнул – мол, морока с этой Чекой, – на глазах у Семёна снял трубку и позвонил Дзержинскому, после чего объявил, что вопрос будет поставлен на Политбюро. Спустя несколько дней Семён Исаевич получил выписку из протокола заседания высшего большевистского ареопага. Против разрешения на выезд девятилетнего Саши голосовали Дзержинский и Зиновьев, за – Ленин, Рыков и Каменев. В сентябре 1921 года Либерман с сыном отправились поездом в Берлин, а оттуда – в Англию.
Семён поселил Сашу в доме своего друга Леонида Красина, пустившего в Англии прочные корни. «Дом Красина, – пишет Либерман в своих мемуарах «Дела и люди», – был центром, где встречались и его ближайшие сотрудники, и русские эмигранты, и английские дельцы. Любовь Васильевна, жена Красина, умела принимать гостей. Дом был полон молодёжи: Красин был третьим мужем Любови Васильевны, и у неё было шестеро детей, из которых трое от брака с Красиным». Этими тремя детьми были три дочери, Люда, Катя и Люба, соответственно 15, 13 и 11 лет. В младшую Саша, переименованный в Алекса, тотчас влюбился, а со средней мы в этом повествовании уже встречались. Алекса определили в школу-интернат; в доме Красиных он бывал лишь по выходным. Спустя год в Лондон приехала его мать. Либерман-младший превратился к тому времени в законченного английского сноба. Придя к ней в отель, он оглядел Генриетту с головы до пят и, покраснев, заявил: «Я не могу обедать с вами в таком виде». Алекс заставил мать смыть с лица весь наложенный густым слоем макияж и надеть простое чёрное вечернее платье.

Невозвращенец
Осенью 1923 года у Генриетты Паскар возникли проблемы. Она поставила инсценировку «Острова сокровищ». По ходу действия на сцене поднимали британский флаг и провозглашали здравицу королю. Совершенно неожиданно для Генриетты спектакль запретили после двух представлений. Она не могла понять, в чём дело, – ещё совсем недавно такие вещи никаких возражений у начальства не вызывали. Но начальство-то как раз сменилось: Ленин окончательно слёг, его место занял триумвират Сталин – Каменев – Зиновьев, развернувший борьбу с «уклонистами». Генриетту Паскар освободили от занимаемой должности. В 1924 году она попросила разрешения сопровождать мужа в очередной командировке и получила его. В Россию она больше не вернулась. Генриетта поселилась в Лондоне, на деньги, занятые у делового партнёра мужа, сняла чудный дом в Кенсингтоне и превратилась в этуаль известной репутации, а затем перебралась в Париж, где ей удалось открыть театр-кабаре.
Тем временем стала закатываться и счастливая звезда Семёна Исаевича. В своё время Ленин предлагал ему вступить в партию, а Семён по-суворовски ответил: «Большевиками не становятся – большевиками рождаются». Теперь меньшевистское прошлое выходило ему боком. После смерти Ленина Железный Феликс начал охоту за «буржуазными спецами» – они по определению подозревались во «вредительстве». Нет сомнения, что суровая участь ждала Красина, но он как раз тогда тяжко заболел и в ноябре 1926 года умер своей смертью «при нотариусе и враче». А на Либермана лубянские следователи подготовили обширное досье. Семён Исаевич, обретавшийся в Лондоне на положении  полуэмигранта, стал получать настойчивые приглашения в Москву. Вести из России приходили самые неблагоприятные: «Одновременно с телеграммой из Москвы, требовавшей моего приезда, я стал получать тревожные сведения из разных источников. Приезжавшие из Москвы предупреждали меня, что я буду немедленно арестован». К тому времени Семён Исаевич, догадываясь о грядущих переменах, исподволь перевёл на Запад всё своё достояние. Тем не менее этот идеалист решил вернуться: «Моя общественная репутация была бы запятнана навсегда. Моим долгом по отношению к моей семье, к моему единственному ребёнку было – вернуться в СССР и защищаться против обвинений».
Вопреки дружным уговорам друзей и деловых партнёров Семён Либерман в октябре 1925 года отправился в Москву. Его не арестовали, но даже в собственной конторе подчинённые избегали его, как прокажённого. ВСНХ теперь возглавлял вместо Рыкова Дзержинский, ничего не понимавший в экономике и страдавший патологической манией подозрительности в отношении Запада. Дело о вредительстве в лесной промышленности вела специальная следственная комиссия, но Либерману никаких обвинений не предъявляли. Сидя вечерами дома в полнейшем одиночестве и терзаясь мукой неизвестности, Либерман написал докладную записку, содержавшую оправдания в предполагаемых преступлениях.
Какие преступления могли вменяться ему? Он был организатором первой в советской России самостоятельной хозяйственной единицы  – треста «Северолес», сам был его директором-распорядителем, а в правление ввёл, с разрешения Ленина, бывших крупных лесопромышленников. Бывшие хозяева национализированных предприятий стали их руководителями. В годы НЭПа быстроокупаемая отрасль с выходом на внешние рынки обросла акционерными обществами. Либермана обвиняли в продажах древесины за рубеж по заниженным ценам, в сговоре с посредниками, в отрыве от масс и жизни не по средствам. Семён Исаевич вспоминает, как некий крупный ответственный работник научил его заказывать костюмы из сукна одного цвета, дабы вождям во френчах и шинелях не бросалось в глаза их количество. А ведь у Либермана был, страшно сказать, и смокинг…
Записка его возымела эффект. Получилось как в грустном еврейском анекдоте. Видимо, до записки у следователей не хватало обвинительного материала. Теперь Семена Исаевича стали вежливо приглашать в ГПУ на «беседы». По ночам.
Вот как описывает беседы сам Либерман:
«Разговор был приблизительно такого характера:
– Ну-с, скажите, товарищ Либерман, вот в вашей записке на странице такой-то сказано то-то, а между тем нам представляется это дело так-то…»
Домой он возвращался на рассвете. Бедный Семён Исаевич считал себя обречённым на заклание. Но вдруг в первые же дни нового, 1926 года пришло чудесное избавление: Либерману объявили, что по распоряжению Дзержинского он должен в 24 часа выехать в Копенгаген на переговоры со скандинавскими лесопромышленниками. Оказалось, скандинавы не хотят договариваться ни с кем, кроме Либермана.
Но Семён будто нарочно совал голову в петлю, проверяя верёвку на прочность, – такой каторжный характер. Он пошёл искать правды к Дзержинскому. Тот заверил, что верит ему. Тогда Семён сказал, что не сможет спокойно работать за границей, зная, какое тяжкое обвинение висит над его головой. И добавил: «Я сам за себя боюсь, что не пожелаю вернуться обратно после всех страданий, пережитых мною». «Товарищ Либерман, – ответил ему заметно нервничавший Феликс, – если бы вы действительно так думали, вы бы не могли мне это сказать».
В Берлине, где он сделал остановку по дороге в Копенгаген, Либерман получил телеграмму председателя Центральной контрольной комиссии Сольца о том, что все обвинения с него сняты, дело закрыто, Либермана «просят продолжать деятельность». Как ни удивительно на первый взгляд, но именно эта телеграмма стала решающим аргументом в пользу эмиграции. В стране, где обвинения снимаются с той же лёгкостью, с какой предъявляются, граждане существуют словно на нелегальном положении. Арон Сольц осознал это гораздо позже Либермана, в тридцать седьмом.

Всё хорошо, прекрасная маркиза
Осенью 1926 года семейство Либерманов наконец воссоединилось в Париже. Алекс поступил в престижную частную школу Ecole des Roches в Нормандии; стараниями матери он стал первым евреем в этом питомнике французской аристократии. В подобных случаях Генриетта действовала единственным, но безотказным способом. Её темперамент не знал удержу и моральных рамок. В парижском обществе она слыла нимфоманкой. Семён, ставший во Франции Симоном, к шашням супруги относился философски и сам грешил, но его романы, в основном с оперными дивами, в том числе с Сандрой Яковлефф, отличались сравнительной продолжительностью. Возможно, постоянству Генриетты мешало её расточительство – мамаше, как звали её сын и муж, вечно не хватало денег на туалеты, и любовники, случалось, давали ей отставку, получив чересчур большой счёт от портного или ювелира. Папаша, надо признать, был скуповат; хотя дела его шли недурно, сына он держал буквально в чёрном теле, заставляя канючить каждый лишний франк. 
В новой парижской квартире Генриетта завела салон, в котором собирался цвет парижского артистического мира. Не ускользнул от её внимания и Саша Яковлев, мужчина в высшей степени авантажный. Предание гласит, что, увидев его в ресторане, Генриетта, не мудрствуя лукаво, послала ему с официантом записку: Vous me plaisez («Вы мне нравитесь»). Саша, у которого только что завершился роман с балериной Анной Павловой, ответил взаимностью в тот же вечер. Предаваясь пороку, Генриетта, как всегда, не забывала о сыне: новый любовник стал учить Алекса рисунку и нашёл в нём недюжинные способности. В мастерской у Саши Яковлева 14-летний Алекс впервые увидел обворожительную красавицу – его недавно приехавшую из советской России 20-летнюю племянницу Татьяну. При такой разнице в возрасте ни о каком романе, конечно, не могло быть и речи.
Они встретились снова в 1938 году. За эти годы в жизни обоих произошло множество событий. Она вышла замуж, а он женился. Импозантный, жгучий брюнет, тщательно следивший за своей внешностью, Алекс был неудачлив в любви. Виной тому негативный сексуальный опыт, полученный в отрочестве. Мужчину пробудила в нём немецкая модель и звезда горнолыжного спорта Хильда Штурм. Брак этот принёс немного радости супругам. Хильда оказалась неверна Алексу; она предпочитала болезненному мужу загорелых атлетов. Помимо спорта и секса, её любимым времяпрепровождением были головоломки-паззлы. Зиму 1937 года они жили на вилле его отца на Лазурном берегу. Алекс с утра до ночи писал пейзажи. Чтобы занять жену, он выписал из Парижа самый сложный паззл, какой только можно было найти. Хильда исчезла наутро после того, как сложила его. Больше они никогда не виделись, хотя формально ещё три года оставались мужем и женой.
За эти годы Алекс сделал карьеру как художник-дизайнер. Он стал главным художником лучшего французского иллюстрированного журнала Vu. Его обложки были творческим развитием идей русского авангарда, в который он раз и навсегда влюбился на парижской выставке 1925 года.
Но самые серьёзные и катастрофические перемены произошли в политике. В сентябре 1936 года главный редактор Vu принял шокировавшее многих решение. Он опубликовал карту концентрационных лагерей Германии, включая уже существовавший Дахау. Спустя две недели журнал перешёл в руки другого владельца – правой ориентации. Редактор подал в отставку. Алекс Либерман пошёл на повышение, но через некоторое время, при всей аполитичности, тоже уволился. Весной 1938 года Алекс чуть было не женился на Любе Красиной, которая только что развелась и работала моделью в Лондоне. Но случайная встреча с Татьяной произвела переворот в его жизни.
Они стали любовниками через несколько недель после заключения Мюнхенского соглашения, отдавшего на растерзание Гитлеру Чехословакию. Той зимой в парижских ночных клубах взошла новая звезда – 21-летняя Эдит Пиаф с песней «Мой легионер». В кинотеатрах шли «Набережная туманов» с Жаном Габеном и «Великая иллюзия» Жана Ренуара. А в 1939-м, перед самой войной, весь Париж распевал новую песенку Tout va tres bien, madame la Marquise – «Всё хорошо, прекрасная маркиза».

Наследница Дамы с камелиями
Франция в 1940 году имела сильнейшую в мире армию, но позволила Гитлеру разгромить себя – её генералы страдали пораженческим синдромом в тяжёлой форме. 6 июня немецкие танковые дивизии прорвали последнюю линию обороны французских войск на реке Сомме. 9 июня вечером (это было воскресенье) Бертран дю Плесси вернулся домой из военного министерства, где исправлял мелкую конторскую должность в надежде попасть на фронт. Он сказал Татьяне, что в ближайшие часы правительство Франции будет эвакуировано из Парижа на юг, в Тур. Татьяна и Франсин должны как можно скорее ехать туда же. Попрощавшись с женой и дочерью, он вернулся на казарменное положение в министерство. Наутро Татьяна и Франсин влились в поток беженцев на шоссе Париж – Тур. 14 июня в Париж вошли немецкие войска. На Эйфелеву башню водрузили свастику.
Сведения Бертрана оказались точными за исключением того, что кабинет Поля Рейно бежал из столицы гораздо южнее, в Бордо, откуда и объявил о своей отставке. Покуда Татьяна и Франсин добирались до Тура, Германия и Франция подписали перемирие. Страну разделили на оккупированную зону и квазинезависимую зону Виши во главе с маршалом Петэном. Оставив дочь на попечении знакомых, Татьяна поехала в Бордо, где от чиновников военного министерства узнала, что Бертран, услышав, что генерал де Голль объявил из Лондона о создании движения «Свободная Франция», отправился в Касабланку и организовал там эскадрилью под командованием де Голля. Тем же летом лейтенант дю Плесси погиб в воздушном бою над Средиземным морем.
Алекс Либерман, конечно, тоже не мог оставаться на оккупированной территории. С большими приключениями он добрался до виллы своего отца в заливе Сан-Тропез. Это была зона Виши, однако коллаборационистское правительство Петэна вводило антисемитские порядки более рьяно, чем немцы. В первую очередь жертвами этой политики становились евреи-иностранцы. Алекс был евреем с нансеновским паспортом – лицом без гражданства, то есть совершенно бесправным. Было совершенно ясно, что из Франции надо уезжать. Семён Либерман перед самой войной перебрался в Нью-Йорк. Как когда-то в советской России, он стал хлопотать о визе для сына.
Когда немецкий комендант Тура узнал, что перед ним виконтесса дю Плесси, он спросил Татьяну, не потомок ли она кардинала Ришелье, носившего то же родовое имя. Татьяна ответила, что скорее предпочтёт быть потомком Дамы с камелиями. Комендант оценил ответ – он был профессором французской литературы. Именно он сообщил Татьяне, что её муж пропал без вести, посоветовал, во избежание неприятностей, уехать в зону Виши и выправил пропуск. Совет вполне соответствовал намерениям Татьяны – через оставшихся в Париже родственников она списалась с Алексом. Он звал её с дочерью к себе.    
Отец Татьяны, Алексей Евгеньевич Яковлев, исчез с горизонта своей бывшей семьи ещё до революции. Было известно, что он уехал в Америку, но где он, что с ним – никто из родственников не ведал. Но у бабушек есть способность находить иголку в стоге сена. Парижская бабушка Татьяны, мать Алексея Евгеньевича, засела за переписку, подняла на ноги всю русскую Америку и через русского священника в 1924 году отыскала блудного сына. Оказалось, Алексей Евгеньевич, превратившись в Эла Джексона, претерпел за океаном немало невзгод и жил впроголодь, покуда не повстречал в Сан-Франциско чудесную русскую женщину, медсестру Зину, 10 годами моложе себя. Потрепанный жизнью Алексей Евгеньевич оставался авантажным мужчиной. Они поженились через неделю после знакомства. С женой и тёщей Эл Джексон перебрался на Восточное побережье, в город Рочестер в штате Нью-Йорк, где компания Kodak построила свой новый завод фотоаппаратов и открылось множество вакансий.
Когда Татьяна, Алекс и Франсин в январе 1941 года из Лиссабона на португальском пароходе приплыли в Нью-Йорк, на пристани их встречали двое мужчин, как бы поменявшихся социальным статусом. Бывший советский ответственный работник Семён Либерман превратился в американского предпринимателя и вёл буржуазный образ жизни. Алексей же Яковлев, дворянин, выпускник петербургского кадетского корпуса, архитектор, автомобилист, авиатор и бонвиван, стал пролетарием и жил в рабочем посёлке.

Белый флаг
Татьяна и Алекс прожили вместе долгую и насыщенную жизнь. Он сделал блестящую карьеру художника-дизайнера. Его обложки для журнала Vogue стали классикой жанра – на них учатся, они выставлены в музеях. Татьяна стала законодательницей шляпных мод. Дочь пишет, что она сделала профессию из любви к собственной внешности: Татьяна с утра усаживалась перед зеркалом, разложив на туалетном столике элементы шляпного декора, и начинала импровизировать, примеряя на себя своё новое произведение. Модельный и рекламный бизнес после войны рос как на дрожжах. С обложек модных журналов лежала прямая дорога в Голливуд. Среди близких друзей Татьяны и Алекса были Марлен Дитрих и Сальвадор Дали. Дочь Татьяны Франсин, которая носит двойную фамилию дю Плесси-Грэй, стала писательницей и только что выпустила в свет книгу воспоминаний о родителях с простым, но труднопереводимым названием Them; из этой книги и почерпнуты многие подробности биографии Татьяны Яковлевой.
Из её памяти так и не стёрся краткий роман с Маяковским. В середине 70-х годов один знакомый сказал ей, что едет в Москву и увидится там с Лилей Брик. Татьяна вышла на минуту в спальню и вернулась с белым кружевным носовым платком, который попросила передать Лиле. «Она поймёт», – сказала Татьяна. «Я поняла», – горестно закивала Лиля, получив неожиданный подарок. Это был белый флаг, знак капитуляции.
В предсмертной записке Маяковский назначил Лилю Юрьевну распорядителем своих бумаг и рукописей. В ванне своей квартиры Лиля сожгла все до единого письма Татьяны. Она приняла смертельную дозу снотворного в 1978 году, сломав шейку бедра – ей было 86 лет, в таком возрасте кости уже не срастаются. Ей удалось остаться если не единственной, то главной музой Маяковского.
Но до его писем Татьяне она добраться не могла. Татьяна хранила их в запечатанном пакете, не публиковала и никому не показывала, но разрешила сделать это дочери. Она скончалась в 1991 году. После её смерти Алекс женился на домработнице-филиппинке и пережил Татьяну на восемь лет. Вопреки воле покойницы он упрямо не отдавал Франсин письма Маяковского – утверждал, что не помнит, где лежит пакет. Он не сказал этого даже на смертном одре. И Франсин поняла: ревность Алекса была сродни ревности Лили, он хотел остаться единственным в жизни Татьяны. Франсин нашла бумаги сама: 27 страниц писем, 24 телеграммы и автографы некоторых стихотворений. Архив парижского романа.