Владимир Переверзин: «Почему я не оговорил владельцев ЮКОСа»

Бывший руководитель дирекции внешнего долга ЮКОСа не предал Михаила Ходорковского.

Как и Михаил Ходорковский, Владимир Переверзин не признает свою вину. Он рассчитывает добиться отмены приговора и реабилитации через Европейский суд по правам человека.

***

Летом в России выйдет книга, в которой Владимир Переверзин рассказывает о годах заключения и о том, почему тюрьма была для него неизбежностью:

– Сейчас работа над книгой практически завершена. Есть и издательство, и название. Обнародовать название пока не буду, поскольку оно рабочее. Издательство – Говард Рорк –то же, что выпустило книгу Ходорковского «Тюрьма и воля». Моя книга – это повесть о пережитом, «бытовухи» в ней больше, чем анализа политической ситуации и обобщающих выводов. Ответа на вопрос «почему все это случилось именно со мной?» нет в принципе: это была лотерея и на моем месте мог оказаться любой сотрудник ЮКОСа. Псевдодоказательства были универсальны. Пока я писал, мне часто было физически плохо, поскольку я заново переживал события этих семи лет.

– Сложно ли было найти издательство?

– На удивление, нет. Не думаю, что это признак некой оттепели. Речь сегодня идет не о том, что кто-то может испугаться что-то публиковать, а о том, что в чем-то не усмотрят коммерческого интереса. В моей книге его нашли. Она написана просто и понятно для самой широкой аудитории.

– Вы ориентировались на Александра Солженицына, когда писали? Или на Варлама Шаламова?

– Когда я находился в местах лишения свободы, я очень много читал и перечитывал, но за эталон никого не брал. Конечно, мне ближе позиция Шаламова, чем Солженицына: тюремный опыт нормальному человеку не нужен. Он может сделать сильнее, но такого никому не пожелаешь.

– Вы единственный осужденный по делу ЮКОСа после бывшего юриста компании Светланы Бахминой, который выбрал не просто публичность, а общественную деятельность – сотрудничаете с организацией «Русь сидящая», посещаете колонии, участвуете в конференциях, ведете блог обо всем этом на сайте пресс-центра Ходорковского, наконец, книгу написали. Зачем все это?

– Те, кто освобождаются условно-досрочно, ограничены в своих публичных действиях. Я же вышел по окончании срока. Мой адвокат, впрочем, настоятельно рекомендовал мне сидеть тихо и никого не злить. Я принял решение действовать иначе. Свою историю я никому не навязываю. Но мой долг рассказать все, что знаю, тем, кто интересуется. Что касается общественной работы, то это определенная реабилитация. Не каждый может выслушать и тем более понять человека, начинающего знакомство со слов: «Я сидел больше семи лет». Я же общаюсь с людьми, которые понимают меня с полуслова. Так и восстанавливаюсь.

– Оправдывает ли ваши ожидания тот, за кого вы сидели? За отказ свидетельствовать против Михаила Ходорковского – а именно этого, по вашим словам, добивались следователи – вы заплатили очень высокую цену: семь лет вы не могли воспитывать маленького сына и общаться с пожилыми родителями. Когда вы были свидетелем по первому делу ЮКОСа, еще и заявили о давлении следователей, чем лишили себя перспективы освободиться по УДО.

– Я не чувствовал, что иду на жертву. Я не смог бы жить, оговорив человека, так что действовал в первую очередь ради себя.

– Бывший юрист ЮКОСа Дмитрий Гололобов, однако, утверждает, что Ходорковский, выбрав тюрьму, подставил своих бывших сотрудников: одним пришлось уехать из России, другим – сесть в тюрьму.

– Я не согласен с Гололобовым. Ходорковский сделал свой выбор. Такой выбор был у всех.

– Многие считают, что именно Ходорковский способен начать общественную дискуссию по двум самым важным проблемам недавней российской истории: приватизации и выборам 1996 года, поскольку участвовал и в том, и в другом. Вы этого от него ждете?

– В современной России нет личностей, равных по масштабу Ходорковскому, прошедших через богатство и лишения. Поэтому многие люди связывают свои надежды именно с ним, а не, скажем, с Михаилом Прохоровым. С каждым годом несвободы он приобретает все больший моральный авторитет.

О приватизации Ходорковский всерьез говорил незадолго до своего ареста. Он был одним из инициаторов законопроекта о компенсации: олигархи должны были внести в бюджет государства сумму, которая бы компенсировала ту несправедливую цену, за которую они приобрели крупнейшие государственные активы. Примерно то же самое произошло при Маргарет Тэтчер в Великобритании. Законопроект канул, когда Ходорковского посадили. Он был слишком неудобен Кремлю: если бы ошибки приватизации были исправлены, власть имущие утратили бы рычаги влияния на олигархов. Вернется ли он к этой теме? Очень скоро – через полтора года – мы сможем спросить его самого

– Вскоре после вашего освобождения вы утверждали, что ваши бывшие начальники окажутся на свободе уже летом 2012 года. Этого не случилось. Видимо, власть, не желая выпускать Ходорковского, тоже ждет от него возвращения к этой теме?

– Мне кажется, сейчас власть действует больше по инерции, чем по злому умыслу. Хотя и того, и другого хватает. Стоит помнить о Европейском суде по правам человека. С 2007 года там ждет своей очереди моя жалоба. У нас с Ходорковским одни и те же эпизоды. Решение по моей жалобе может стать основанием для отмены приговора Ходорковскому. Россия продуцирует самое большое количество жалоб, поэтому Европейский суд просто не успевает рассмотреть их быстро.

– Какой будет партия Ходорковского? Вы вступите в нее?

– Давайте его дождемся. Мне приходилось отказываться от нескольких предложений разных политиков о сотрудничестве, предлагали баллотироваться в Координационный совет оппозиции. Но я не стал брать на себя обязательства, которых не могу выполнить. Некоторые из нынешних членов Координационного совета, к сожалению, поступили иначе. Сейчас я больше верю в общественные организации. Когда тот или иной факт достигает общественности, это смерти подобно для многих – пусть и не для всех – негодяев. Обнародование зачастую становится решающим аргументом, чтобы то или иное безобразие остановить.

– Вы верите в теорию о «расколе элит», который приведет к системным переменам в стране?

– Да, верю. Процесс раскола властных элит, конечно, будет сложнее, чем ссора либералов и силовиков во власти. Нам остается ждать.

– Реабилитация фигурантов дела ЮКОСа, возрождение компании, тщательное расследование деятельности «Роснефти» – вы ждете этих событий?

– Это долгий и сложный процесс, который, уверен, завершится арестом имущества России за рубежом. Очень надеюсь, что мы до этого доживем.

«Совершенно секретно» публикует главы из книги Владимира Переверзина, которая готовится к печати:

Харакири

Понимая, к чему все идет, и ни секунды не сомневаясь в реальности угроз, я давно принял решение. Хотелось жить, но жалобу из суда отзывать совсем не хотелось. Что делать? Надо сделать так, чтобы меня увезли из этой ненавистной колонии. От осужденных я слышал много историй о разрезанных венах, вспоротых животах и перерезанных шеях. Зеки калечили себя, чтобы уехать из зоны и попасть в тюремную больницу. Более экзотические способы, как поедание иголок или гвоздей, закатанных в хлебный мякиш, я не рассматривал. Хотя способ надежный. Проглотишь – и спасет только операция… Я долго ломал голову, на чем остановиться, и после глубоких раздумий сделал свой нелегкий выбор. Меня терзала мысль о том, что подумает мой сын, если моя попытка окажется неудачной, а точнее, слишком удачной. Я не хотел, чтобы меня считали самоубийцей. Мой план был расписан по шагам…

Вечерняя проверка. Сумрачный зимний день, идет небольшой мокрый снег. В ожидании звонка осужденные спокойно прогуливаются по небольшому дворику. Зазвенит звонок, зеки встанут в строй, и начнется проверка. Я спокойно прогуливаюсь среди зеков и делаю вид, что участвую в разговоре. На самом деле я не слышу, что они говорят, я весь в своих мыслях. Под застегнутой телогрейкой – голое тело. Роба расстегнута и подвернута так, чтобы не мешать задуманному. Холодный ветер покусывает кожу. В руке, между пальцами, я сжимаю лезвие. В нагрудном кармане у меня спрятано еще одно, запасное, на всякий случай. Слышится звонок. У каждого зека свое место в строю. Мы строимся и ждем. Бешено колотится сердце, мне не хватает воздуха.

– Иванов! – кричит дежурный.

– Петр Николаевич, – вторит ему осужденный и выходит из строя.

Я слышу фамилии: Николаев, Лизочкин, Панин. 

Следующей идет моя фамилия.

– Переверзин, – доносится до меня.

– Владимир Иванович, – ору я и выхожу из строя, считая шаги.

Раз, два – повернувшись спиной к дежурному, я удаляюсь из строя, на ходу расстегивая телогрейку.

Три, четыре – я с удивлением смотрю на свой оголенный живот и лезвие в правой руке.

Пять, шесть – лезвие входит в живот, словно в масло.

Первый удар был самый трудный, недостаточно глубокий, но самый важный. После него тебя накрывает волна адреналина, и ты, не чувствуя боли, входишь в раж…

Я планировал вскрыть брюшную полость и вывалить свои кишки со словами: «Что, крови моей хотели? Нате, жрите, сволочи!»

Далее я вижу все со стороны, откуда-то сбоку и сверху. Вижу изумленные лица дневальных, с застывшими в криках ртами. Они со всех ног несутся ко мне, окружают, набрасываются и облепляют со всех сторон. У меня не было сил, да и, наверное, желания сопротивляться, я смог лишь слабым голосом, пересохшим ртом прохрипеть: «Свободу политзаключенным!

Раны оказались недостаточно серьезными, и все осталось на своих местах. Внутренности оставались на своем месте, а я – на своем, в колонии. Правда, уже в другом, 11-м отряде – «Отряде с улучшенными условиями содержания осужденных».

На память о произошедших событиях у меня на животе остались шрамы…

Мне недолго пришлось наслаждаться улучшенными условиями одиннадцатого отряда. Сработало письмо Реймеру (начальнику Федеральной службы исполнения наказаний. – Ред.) о моем переводе в другую колонию. И я опять собираюсь на этап.

На прощание капитан Рыбаков скажет мне: «Ну что ты нам, нехороший человек, гадил, жаловался на нас?! Мы здесь ни при чем! Нам лично на тебя наплевать, нам из Москвы звонили и просили тебя прессануть».

Я долго не мог поверить, что у кого-то в Москве имеется такой нездоровый интерес к моей персоне.

На фото: В заключении Владимир Переверзин провел более семи лет. И остался свободным (ИТАР-ТАСС)

Свидетель. Путешествие в Москву

В Москве в полном разгаре суд над Ходорковским, где я заявлен свидетелем защиты. В любой день меня могут вызвать на суд и этапировать в Москву. Я живу в ожидании этих событий.<…>

Вечером ко мне подходит дневальный и сообщает, что меня «заказали» на этап. Утром, к 6 часам, я должен быть в дежурке с вещами.  

«Ура, наконец-то, дождался», – думал я, собирая вещи. Брал самое необходимое, чтобы ехать налегке. Поутру, после подъема, в сопровождении дневального, с одной сумочкой я прибыл в дежурку.  Несмотря на ранний час, уже начинало припекать солнце. Разморенные надзиратели, бегло, для проформы, осмотрев мои вещи, сажают меня в клетку. Ждать приходится недолго – минут через 20 за мной приехала машина. Меня с пухлым личным делом передают на руки конвою.
Ничем не примечательный автозак быстро довозит нас до тюрьмы. Узнаю «Матросскую тишину». Выгрузив всех осужденных во дворе общего корпуса тюрьмы, меня везут в спецкорпус, «тюрьму в тюрьме», – в СИЗО 99/1.  <…>

Меня переводят в 610-ю камеру, где когда-то сидел Ходорковский. Я попадаю в компанию двух молодых мужчин. Один, совсем молодой, обвиняется в нападении на инкассаторов и их убийстве. Другой, постарше, профессиональный киллер, работающий на курганскую преступную группировку. За его плечами не одно убийство. После разгрома банды 13 лет был в федеральном розыске. Жил под чужим именем, с чужими документами, в чужом городе. Взяли случайно. «Багаж» тянет на не одно пожизненное заключение. Андрей подписывает «сделку со следствием» – особый процессуальный документ, после подписания которого он получает особый статус. Поможешь следствию – получишь не больше 2/3 от максимального срока наказания по наиболее тяжкой статье. По Уголовному кодексу  максимальный срок составляет 25 лет. Таким образом, ему грозит около 18 лет. Он собранный и волевой человек. Мы долго и много разговаривали.

– Андрей, что ты чувствовал, когда убивал? – спрашиваю я.

– Это была война, – жестко ответит он. – Убивали наших пацанов, мы убивали их…

В СИЗО я отъедался, отсыпался и набирался сил. Я готовился к своему выступлению в суде и писал речь. Может показаться странным, но мы не согласовывали с адвокатами Ходорковского и Лебедева вопросы и тем более не обсуждали возможные ответы. Все и так было предельно ясно и понятно. И ничего не надо было придумывать.

Утром 31 августа за мной прибывает конвой и я залезаю в новенькую «Газель» с надписью «Милиция» на борту. С таким комфортом я еще не ездил. Я вижу сияющий торговый центр «Европейский» с катком на крыше, от которого я не могу оторвать взгляд. Я отвык от таких пейзажей, и увиденное завораживает меня. Я вспоминаю, как здесь, на этом самом месте, я когда-то проезжал за рулем собственного автомобиля, и мне не верится, что это было со мной. Кажется, протяни руку – и все, все вернется. Но от свободы меня отделяли почти два года.

В просторном подвале я жду судного часа. И он наступает. Прикованный наручниками к милиционеру, я захожу в переполненный зал судебных заседаний. В зале я вижу несколько знакомых лиц. В «аквариуме» сидят Ходорковский и Лебедев. Хороший повод познакомиться со своими «подельниками». Работая в ЮКОСе, я никогда не видел их и не общался ни с тем, ни с другим. Меня подводят к трибуне, и начинается допрос. Я рассказываю свою историю. Проносятся годы жизни. Банк «Менатеп», Кипр, ЮКОС. Я подробно описываю, как попал в дочернюю компанию ЮКОСа на Кипре, рассказываю о том, что предложение о работе поступило от финансового директора ЮКОСа, американского гражданина Мишеля Сублена. Говорю об административной работе, о поисках офисов для компании, об аудиторах. Не забываю упомянуть о том, что никогда не сделал ни одного платежа и даже не имел права распоряжения банковскими счетами. Что, впрочем, не помешало осудить меня по статье 174.1 – «легализация денежных средств»

Мой рассказ не укладывается в канву обвинения, и прокуроры  явно раздражены. Лахтин заметно нервничает. Моя история наглядно показывает сущность ущербного и сфабрикованного дела. На моем примере становятся особенно очевидны абсурдность предъявленных обвинений и глупость  представленных «доказательств». Дело продолжает трещать по швам. Людям в погонах очень хотелось сохранить хорошую мину при плохой игре, и они из кожи вон лезут, чтобы оправдать свое существование. Я подливаю масла в огонь и заявляю о том, как на меня давили во время следствия, предлагали оговорить присутствующих здесь Ходорковского и Лебедева.

– Всего-то – признай вину, скажи, что знал Ходорковского и Лебедева, получал от них указания, и иди гуляй на все четыре стороны, – вспоминались мне слова следователей.

После моих слов прокурор Лахтин забился в истерике и потребовал прекратить мой допрос. Но допрос продолжался. Судья не может лишить формального права Лебедева и Ходорковского задавать мне вопросы. Он позже, во время вынесения приговора, сделает свое черное дело и проигнорирует все доводы защиты и показания свидетелей.

На фото: Прокурор Валерий Лахтин, жертва допросов Владимира Переверзина, Михаила Ходорковского и Платона
Лебедева (фото «Коммерсант»)

Прокуроры не находят себе места, когда Лебедев начинает задавать мне вопросы. Всплывает наглая ложь, состряпанная следствием. Лебедев зачитывает мне выдержки из своего обвинительного заключения:

– Лебедев, Платон Леонидович, находясь на своем рабочем месте, определил на должность директора кипрской компании «Рутенхолд Холдингс Лимитед» члена преступной группы Переверзина Владимира Ивановича.

Такая наглость следователей потрясает меня, и я говорю открытым текстом, что это наглое вранье.

Впору хоть самих прокуроров арестовывать. Хватай и затаскивай в клетку вместо нас.

Напоследок я успеваю назвать прокурора Лахтина штатным лжецом, после чего в судебном заседании объявляется перерыв и меня уводят в казематы. Я спускаюсь в подвал суда, где в состоянии крайнего нервного возбуждения еще долго хожу из угла в угол. Мне хочется передушить следователей и прокуроров. Всех сразу.

Свидетеля допрашивают две стороны – защиты и обвинения. Защита меня допросила, и я жду допроса обвинителей. Меня опять приковывают к милиционеру и проводят в зал.

– У стороны обвинения нет вопросов к свидетелю, – слышу я голос прокурора. Они не знают, как побыстрее от меня избавиться, и, наверное, дай им волю, с радостью бы меня сожгли или расстреляли в подвале.  

Я не хочу уходить, я еще не все рассказал и приготовил новый «сюрприз» обвинению, но меня уже выводят из зала.

Люди встают и аплодируют мне. Этот яркий момент я запомнил навсегда.

Наше уголовное дело легло в основу «второго» дела Ходорковского. Наше дело его и разрушит.
 

На фото: Владимир Переверзин (ИТАР-ТАСС)

ДОСЬЕ

Владимир Переверзин – бывший руководитель дирекции внешнего долга ЮКОСа и директор его дочерних компаний – фирм «Рутенхолд Холдингс Лимитед» и «Пронет Холдингс Лимитед». Семь лет и два месяца Переверзин провел за решеткой: суд признал его виновным в «присвоении вверенного имущества организованной группой в особо крупном размере» и в «легализации денежных средств по предварительному сговору». Приговор – одиннадцать лет лишения свободы. Позднее этот срок сократился из-за вступивших в силу поправок в Уголовный кодекс.