Андрей Макаревич: «Смешное время перестройки не повторится»

– В одиннадцатый раз повторю, что это не я к нему, а он ко мне подсел посреди концерта. Что, кстати, сейчас вряд ли произошло бы. С тех пор я с ним и не общался – поэтому мне трудно сказать, насколько он изменился. У меня иногда возникает ощущение, что он не очень знает, что делать, – и поэтому пользуется принципом «лучше не тронь, а то завоняет». Из людей до такой степени выпустили бесов, что брожение дерьма стало неуправляемым. То, что творится на местах, – яркий тому пример.

– Оно всегда творилось, ну правда.

– Но не до такой же степени! Слушайте, я помню советскую власть, которую я терпеть не мог. Но все-таки хотя бы видимость закона соблюдали: до определенного предела вы могли нарушить, но не дальше. Сейчас же слово «закон» осталось пустым звуком. Какой в ж..у закон? Как надо, так и сделают. За последнюю неделю я насмотрелся на это выше крыши. И твердое мое мнение: так долго продолжаться не может. Просто потому, что природа тяготеет к равновесию и в таком дисбалансе находиться не в состоянии. Что-то должно случиться на биологическом уровне.

– И тем не менее ваши песни можно услышать на Первом канале. «Песню про крыс», «Не повод для слез» – с текстом «Пока идущие вместе идут целовать президента…» Хотя противники власти любят поговорить о том, что «зачищено все».

– Константин Львович Эрнст, которого я знаю много-много лет, делает качественное телевидение. И ему очень важно, чтобы и такие вещи там были. В конце концов, я допускаю, что он к нам хорошо относится. Видимо, он обладает достаточным авторитетом для того, чтобы за все это его сверху не покусали. Так было с оговоркой Владимира Познера – «госдура», так есть и в нашем случае. Позиция Константина Львовича достойна уважения. Про остальных руководителей телеканалов я так сказать не могу. Там – ниже плинтуса.

– Когда вы несколько лет назад писали Владимиру Путину открытое письмо о коррупции – на какой ответ вы рассчитывали?

– Никакого ответа от него я как раз не ждал. Я испытывал непреодолимую потребность выразить свое отношение к происходящему. В открытом письме – потому что я не собираюсь свои чувства скрывать: смотрите, я считаю так.

Вообще скрывать такие вещи – дело вредное. В Ярославле встречался с общественностью, мне говорят: «Ой, у нас посадили нашего мэра, а мы ведь за него голосовали, мы же за него несем ответственность». Говорят – и остаются неподвижными! Ну вышло там несколько сотен человек на площадь на демонстрацию, поддержали… Я им говорю: «Ребята, вот если бы такая история произошла, скажем, в Америке, на следующий день президент получил бы – сколько у вас за Урлашова, сто пятьдесят тысяч голосов было? – сто пятьдесят тысяч писем. От каждого избирателя, отдельно взятого гражданина, который почувствовал бы себя оскорбленным. Ну хорошо, сто тысяч. Возьмите и напишите. Я не верю, что сто тысяч писем останутся незамеченными, все-таки есть предел». Люди мне: «Да… да…» Мы сами проходили через это во времена «Рагу из синей птицы» (статья, опубликованная в «Комсомольской правде» 11 апреля 1982 года, которая содержала письмо с резкой критикой творчества группы «Машина времени». – Ред.). Тогда письма от читателей в нашу защиту во дворе «Комсомолки» жгли мешками! И в итоге нас побоялись разогнать и запретить окончательно, хотя очень хотели. А сейчас – ну никто же писать не будет. Все очень пассивные, все устали от этого вранья, от постоянного негатива, никто ничего не хочет. Все всё понимают, всем всё не нравится, но делать никто ничего не станет.

– В Ярославле или вообще?

– Вообще.

– За исключением Екатеринбурга, Москвы, Петрозаводска – где мэром стала дама, поддерживаемая «Яблоком»?

– Значит, что-то двигается. Хорошо, что началось в Екатеринбурге – не последний город, прецедент.

– Вы в свое время рассчитывали на Дмитрия Медведева?

– Как и многие из нас – да, конечно. Он однозначно подавал надежды на перемены. Я голосовал за него. Я понял, что все не так, когда он проговорился в сентябре 2011 года, что все по поводу президентских выборов – кто пойдет на них – было решено заранее.

– А в вашем клубе, когда вы и другие музыканты сидели в компании тогда еще президента Медведева, – он еще казался настоящим?

– Да. Но какой смысл теперь судить о том, как и что было. Давайте все же делать выводы по результатам. Я не знаю, обладает ли он реальными возможностями когда-нибудь совершить то, о чем мы говорили тогда. Скорее всего, нет. Перестройка – даже если она возможна – с его именем связана не будет, это точно

– Я больше всего боюсь того, что, когда и если начнется новая перестройка, песни, подобные вашим – про Путина и деревню Холуёво, про Путина и рыбака, – запоют все одновременно. И не на вашем качественном уровне, отнюдь нет.

– Не будет этого. Песни, привязанные к какому-то конкретному событию, живут ровно столько же, сколько люди помнят это событие. Память человеческая настолько клиповая, настолько короткая… Пройдет время, произойдет что-то новое. Не я, так Семен, к примеру, Слепаков напишет смешную песню. Моментальная реакция, как разминка в КВН. На вечность эти песни точно не претендуют. Я даже совершенно не уверен в том, что их надо записывать на альбомы – они к моменту выхода потеряют свою актуальность.

– Даже как осколки истории?

– Я не с такими фанабериями – видеть себя в истории. Пусть кто-нибудь собирает осколки, если интересно.

– И все же до сих пор помнишь, когда почти все вновь появившиеся группы во второй половине 1980-х одновременно запели про условный 1937 год. От металлистов до бард-рокеров, в зашкаливающем количестве. Повтора боюсь и сейчас, на любом материале.

– Ужас ваш, наверное, определяется не количеством спетого, а качеством его.

– Количеством этого качества, скорее. Поэтому с тех пор предпочитаю, когда это делают до того, как становится можно.

– А сейчас, между прочим, тоже никто ничего не запрещает. По крайней мере, за песню пока никого не посадили. Есть Интернет – пой, пожалуйста, показывай, если кому-то интересно. А политика всех достала. И потом, есть такое количество разных полей, на которых можно трындеть на эту тему, что песня среди них – совсем не главное место, она здесь теряется. И вообще, сводить песню к какому-нибудь политическому памфлету – не надо! Песня должна душу лечить человеческую – словом и звуком о прекрасном. Я понимаю, что в эпоху Галича магнитофон системы «Яуза» был единственным рупором – да самиздат еще, за который сажали.

– «Есть: отстукано четыре копии».

– Верно. И, конечно, они звучали очень громко, эти песни и четыре по четыре копии. А сегодня в этом общем хоре, когда тебе и телевизор, и двадцать радиостанций, позволяющих себе очень много, и сто газет, и Интернет, где вообще все, что хочешь, – ну куда еще песни? Никакого желания про это писать нет. Эти песенки появились у меня вопреки моим планам и желаниям. Ну психанул просто. Внутри тебя эмоции не держатся, они – раз! – и пишутся сами.

– То есть имеются два Андрея Макаревича. Один говорит: «Да кому это надо?» Другой пишет про Путина и Холуёво.

– Их много, наверное. Впрочем, самоанализом я не занимаюсь.

– Потребуются ли вновь посредники между властью и обществом – те, кого уважают и наверху, и снизу, кто ведет и профессиональную, и общественную деятельность?

– Чисто гипотетически – это кто такие?

– Владимир Спиваков. Доктор Рошаль. «Юра-музыкант» Шевчук. Андрей Макаревич…

– Ни Шевчук, ни Макаревич к такой миссии просто не приспособлены. Что касается Спивакова и Рошаля, то это – профессионалы высочайшей пробы, которые, при всей активности, 24 часа в сутки занимаются в первую очередь своим делом. Прекрасной больницей, великолепными оркестрами и сольными выступлениями. И потом – что же, это переводчики будут? «Ваша власть хотела вам сообщить, ваш народ вам хотел ответить?» Если диалога у власти с народом не получается, то никакие переводчики здесь не помогут.

– Был же опыт, когда журналисты, художники, врачи, музыканты становились депутатами всех уровней.

– Да забудьте вы, наконец, про то перестроечное время. Оно прошло. Надеюсь, это уже не повторится. Нечего делать артистам и врачам в Верховном Совете, как бы он ни назывался. В нем должны сидеть юристы, которые должны понимать свою ответственность за написание законов и разбираться в этом деле. А музыканты должны заниматься музыкой, а врачи – лечить людей. Так что этот смешной отрезок истории отечественных 1980-х – эпизод детского роста – был по-своему очаровательным, но этого больше не будет.

– Был ли такой отрезок в последующей истории, когда бы вы могли сказать: «Вот власть, при которой я – за ее конкретные дела, за ее программу и перспективу, а не против режима вообще»?

– Я всегда был за нормальную свободную жизнь в свободной стране. В эту сторону все двигалось – и на самом деле все равно двигается даже сейчас. С колдобинами, с остановками, с пробуксовками – но все равно двигается. Как бы кому-нибудь ни хотелось, чтобы все это застыло. Речку-то не остановишь, и новые люди – уже не такие, как мы

– И это движение – в сторону свободы, а не в какую-либо еще?

– Сейчас, на мой взгляд, не очень понятно, что вообще завтра произойдет в мире. Это может сработать на руку тем, кто сейчас управляет страной, а может сковырнуть режим к чертовой матери. И зависит это совершенно не от нас. От нас вообще в мире теперь очень мало зависит, и я хочу, чтобы все это поняли. Поняли, перестали надувать щеки – и рвать на себе волосы по этому поводу. Ничего страшного не произошло. У себя бы внутри порядок навести, а потом кричать о мировом господстве.

– В то смешное время пшеница в цене подросла – с одной стороны, нефть упала – с другой, и от жителей Страны Советов тоже не особо много в дальнейшем развитии событий зависело.

– Да, только с тех пор я уже устал смеяться. Что-то уже не смешно. Хочется здравого смысла, поменьше вранья и воровства.

– Победа Ройзмана состоялась. Что дальше?

– Его будут долбать всеми силами. Да уже долбают, они и не прекращали. Но я очень надеюсь, что в его нынешнем положении это будет несколько сложнее. Все-таки эти засранцы убедились в том, что его действительно поддерживают очень многие граждане. Может быть, это их остановит. Хотя… Я не знаю, что их остановит. Действительно не знаю.

– Среди оппонентов Ройзмана – те, кто больше заботятся о правах наркоманов, а не о правах обычных граждан, для которых «пациенты» Ройзмана опасны априори. Откуда такой перекос?

– Это публичный эксгибиционизм, воспитанный Интернетом и его временами, не ранее. Желание высказать мнение любой ценой и по любому вопросу. Сообщить о своем существовании – как ты писал, какал, что ты думаешь по такому-то поводу… Кто ты такой, почему это должно быть интересно, господи?

– Вы с этим столкнулись, придя в «Фейсбук»?

– Да почти ни с чем я там не столкнулся. Заходя туда, я попадаю в круг своих друзей, а он не так велик.

– Аккурат перед выборами видел великолепный, как принято говорить, с..ч по поводу Ройзмана – с вашим непосредственным участием.

– Это большое исключение из правил. Написал продажному журналисту, что он дурачок, и все. А так я в Интернете смотрю, когда у Инны Желанной концерт – на который я хочу уже два года выбраться, да все никак не получается, не совпадает; выясняю, у кого когда выставка… Грубо говоря, в «Фейсбуке» я друзей проведываю. Все живы, здоровы – и слава богу. Для меня это ни в коем случае не трибуна. А «читать» другие трибуны мне неинтересно. Информационная среда такая агрессивная, что, даже если ты не хочешь, тебе все равно вдолбят в голову и ты узнаешь, что происходит.

– Уже привыкли к новому информационному потоку?

– А что делать? Человек такая скотина. Не скажу, что доставляет удовольствие.

– А читать между строк сегодня – надо?

– По-моему, все сегодня излагают большими красными буквами – либо то, за что заплатили, либо то, что они считают нужным высказать. Из тех, ушедших времен не хватает такта, ума и способности анализировать. Я каждый год заходил на книжную ярмарку в ВВЦ – обычно это было связано с тем, что у меня каждый год что-то выходило из книжек (сейчас их девять): представлял новую книжку, а затем шел на закупки. Обычно я без двух мешков книг не уходил. А в этом году прошел сквозь книжные ряды с ужасом и не купил ничего. Одну купил, которую давно искал, – «Благоволительницы» Литтелла. И всё. Работа по дебилизации населения завершена успешно. То, что сегодня продается, – это атас. 70 процентов – какая-то хиромантия, псевдооккультная наука.

– Мадам Блаватская различного извода?

– По сравнению с этим мадам Блаватская – как Леонардо да Винчи рядом с Церетели. «Сталин в постели»… охренеть можно! Количество извилин сведено к количеству пальцев на руке. Это произошло быстро, и в первую очередь по вине телевизора.

– Но дело происходит в Москве, которую с некоторых пор называют интернетоцентричной. Врут?

– Строят иллюзии. И потом, Интернет не настолько назойлив, он не работает в любой парикмахерской. Для того чтобы войти в сеть, надо самому предпринять какие-то действия. А тут – лег на диван и все. Рано снимать телевизор со счетов. Да и Интернет гораздо более многополярен, чем телевизор.

– У меня в последнем сто каналов. Штук шесть-семь нахожу и в нем.