Бриллианты для номенклатуры

Отношения государства и церкви на Руси никогда не были безмятежными

В долгой череде замирений и соперничества между церковью и государством историки вспоминают времена правления Ивана Грозного. Великий строитель Руси князь Василий III при всей своей богобоязни не побоялся заточить митрополита Варлаама в монастырь, когда тот стал перечить ему.

Не церемонился с церковью и Петр І, особенно с церковными богатствами. Монастырский приказ стал фактически полным хозяином церковного имущества. Довольно широко известен факт переплавки Петром церковных колоколов на пушки. Но менее известно, что Петр непосредственно финансировал армию за счет церкви. Из ее средств ежегодно отпускалось 15 000 рублей на содержание одного пехотного полка и 17 000 рублей на Артиллерийский приказ.

Не слишком стеснялся в своих финансовых взаимоотношениях с церковью и Петр III, при котором началась, правда еще в ограниченных масштабах, секуляризация (отчуждение в пользу светской власти) обширных монастырских земель. Но самую решительную экспроприацию в отношении церкви провела императрица Екатерина II.

Епископы и архимандриты теперь полностью зависели от государства. Огромные, веками накопленные богатства Русской православной церкви широкой рекой перетекали в карманы высшего дворянства.

Стали преданием времена, когда монастыри вели крупную торговлю хлебом, медом, пенькой… Монастыри теперь жили главным образом торговлей «благодатью», а приходские священники – за счет платных церковных треб: крещений, венчаний, похорон, панихид, молебнов и т.д. Но, учитывая, что в России были десятки миллионов верующих, все эти копейки и гривенники в конечном счете приносили немалые доходы.

Богоборческий молот

До самой революции церковь, особенно в крупных городах, сохраняла весь свой традиционный блеск и благолепие. Однако «паразитизм» церкви, о котором так много шумел впоследствии большевистский журнал «Безбожник», был преувеличением, если не сказать искажением реальной картины. Состав высшего духовенства не идет ни в какое сравнение с мощью партийной номенклатуры не только времен Брежнева, но и нынешней. На всю Россию было всего 148 архиереев.

Что касается приходских священников в малых городах и в сельской местности, то их образ жизни мало чем отличался от жизни городских обывателей или крестьян. Приходской священник до революции получал 100 рублей в месяц, а псаломщик чуть более 30 рублей, что обеспечивало лишь самые скромные потребности. Сельское духовенство в полном смысле слова было частью народа, разделяя все его заботы, тяготы и невзгоды. Об этом, в частности, свидетельствует и тот факт, что после революции, несмотря на все гонения, в эмиграции оказалось всего 0,2 процента священников.

Крайне искаженным было у нас и представление о религии как об «опиуме для народа». Настоящим опиумом для масс являлась и остается до сих пор водка. Напротив, проповедь здоровой житейской морали несла в себе весьма полезное начало. Что касается проникновения церкви в школу, особенно в высшую, то оно было чисто формальным. По свидетельству известного иссле__дователя церкви Н.М. Никольского, богословского курса никто из студентов не слушал, и сдача по нему зачетов была формальностью, как, впрочем, и курса по истории КПСС и марксизму-ленинизму в совсем недавние времена. Что касается церковно-приходских начальных школ, то они оказались совершенно неспособными конкурировать с хорошо поставленной земской школой, где активно трудилась русская провинциальная интеллигенция. К 1916 году по всей России осталось всего 8 тысяч церковно-приходских школ.

Церковь была, несомненно, частью повседневной жизни народа, его быта, праздников, скорбей, а церковные заповеди прочно входили в сознание и поведение народа. Что же касается ее влияния на духовную жизнь, то оно было весьма ограниченным и совершенно несравнимым с влиянием русской интеллигенции.
Разгром и ограбление русской церкви после Октября 1917 года ни в коей мере не обусловлены глубиной церковного влияния на массы. У этих гонений были иные мотивы – и моральные, и политические, и материальные. Несоизмеримость нанесенного по церкви удара с силой ее сопротивления новой власти бросается в глаза. Обычно при оправдании церковного террора ссылаются на решения Карловацкого собора Русской православной церкви. В конце 1921 года в югославском городке Сремски Карловцы действительно состоялся съезд иерархов церкви, оказавшихся в эмиграции. Он положил начало отделению Русской заграничной церкви от Московской патриархии (Карловацкий раскол). Съезд высказался за восстановление монархии в России. В его Обращении к Генуэзской конференции содержался призыв к борьбе с большевизмом.

В советской литературе широко распространено мнение, что именно это обращение спровоцировало большевиков на «ответные» меры. Это верно лишь отчасти. Во-первых, Карловацкий съезд откололся от Московской патриархии и уже не представлял мнения патриарха Тихона. Во-вторых, на самом съезде тон задавали не церковные иерархи. Из 155 участников к духовенству принадлежали менее трети, а тридцать четыре участника собора осудили политическое Обращение съезда.
Репрессии против церкви и духовенства начались не в 1921 году и не после Карловацкого собора, а раньше. Мы не берем отдельные случаи убийства священников и ограбления церквей в 1918 году солдатами. В этих актах было много от стихийного вандализма, от анархии «внутреннего варвара», разбуженного войной и революцией

К сожалению, бешеная антирелигиозная пропаганда, которую развернули большевики, лишь способствовала беззаконию. Множатся случаи откровенного и дикого богохульства. В книге «Церковь и гражданская война на юге», выпущенной издательством «Безбожник» в 1931 году, с умилением описывается пример «антирелигиозной» работы в г. Юрьеве, когда лошадей рядили в церковные ризы, а в изображения святых на иконах вставляли папиросы. Таковы были «шутки» атеистов. Жалобы верующих во ВЦИК и в Наркомат юстиции не помогают. Отчаявшись найти правосудие в собственной стране, группа церковных иерархов пишет письмо архиепископу Кентерберийскому в надежде привлечь внимание мировой общественности к поруганию веры: «У нас разрушены элементарные основы человеческого бытия. Храмы наши оскверняются, служители алтаря подвергаются гонениям, небывалым со времен римских императоров…»
Но авторы письма, вероятно, не знали, что самое страшное еще впереди.

Шоковая терапия

Шел 1919 год. На юге России еще велись кровавые бои между белыми и красными. Взаимный террор оттачивал свою неистовую гильотину. Классовая ненависть чумным вихрем неслась по России, разрывая в клочья вековую мораль, дедовские устои, отцовские заветы. Но там, где не велось боев, многое еще казалось прежним, привычным, незыблемым. Москва изрядно опустела. Но внешне жизнь катила своим чередом. По утрам дымили печи, шумел Сенной рынок, кричали на Тверской извозчики, «охотнорядцы» раскладывали свои лотки, бренчали старинные замки купеческих лавок. В дни праздников над Первопрестольной гудели колокола. Монастыри и церкви грабили, но главным образом на периферии, где неистовство комиссаров было неподконтрольно даже центральной власти. Москва продолжала сохранять внешнее чинное благолепие.

До революции в Москве существовало более 600 храмов и часовен. Все церкви сразу закрыть было попросту невозможно, не вызвав возмущения москвичей. Разгром московских монастырей приходится на середину 1920 года, когда большая часть монахов и монашенок были выселены. Часть монастырских помещений была отдана под квартиры. Но в большинстве разместились плодившиеся, как саранча, всякого рода советские учреждения. Новоспасский монастырь был превращен в концентрационный лагерь, в Страстной монастырь вселился Военный комиссариат, в кремлевском Чудовом монастыре, бывшем некогда центром книгописания, действовал кооператив «Коммунист». Позднее, в 1930 году, Чудов монастырь был и вовсе разобран.

Но в 1919 году верующим в столице было еще где помолиться и поставить свечу. Чекист Рогов, приехав в Москву, с гневом писал в своем дневнике: «Одного не пойму – красная столица и церковный звон? Почему мракобесы на свободе? На мой характер: попов расстрелять, церкви под клуб – и крышка религии!»

Такой «характер» был не у одного чекиста Рогова, и кампания по разгрому церкви чем дальше, тем больше обретает характер государственной политики. Однако в стране, где вера коренилась в глубинах народного сознания, в народном быте, в самой культуре и нравственности страны, борьба с «опиумом» оказалась не столь простой, как представлялось. Население упорно сопротивлялось закрытию церквей и изъятию церковного имущества. Все чаще приходилось прибегать к такому средству воспитания, как отряды красноармейцев.

По мнению воинствующих атеистов, чтобы убить вековую веру, необходима была своего рода «шоковая терапия». Нужно было, как говорили в те времена, «развенчать» святость русской церкви в глазах «темного народа». В 1919 году была организована кампания вскрытия и профанации мощей русских святых. Чтобы понять моральный ущерб, нанесенный народной нравственности, нужно, вероятно, напомнить о том, что испокон веков русские святые почитались заступниками и хранителями не только народа, но и самой земли русской, образцом народной нравственности. Но именно поэтому они наряду с живыми представителями русской культуры оказались в списке врагов, подлежащих уничтожению. Безгласные мощи русских святых казались новой власти не менее опасными, чем голоса живых. И, как живых, их надлежало уничтожить.

В 1919 году в самых сокровенных обителях русской земли было вскрыто и осквернено 58 мощей. В советской атеистической литературе утверждается, что вскрытие мощей проводилось по требованию местного населения. Сегодня мы знаем истинную цену насилия «по просьбе трудящихся». Решение о ликвидации православных святынь было принято в Москве коллегией Наркомюста

Вскрытие мощей широко освещалось в печати. В 1920-е годы по кинотеатрам страны прошел документальный фильм о вскрытии мощей святителей Митрофана Воронежского и Тихона Задонского, одного из самых почитаемых русских святых. Целью вскрытий и киносъемок было доказать населению, что никакой святости, кроме марксизма, вообще не существует и существовать не может.

При этом члены комиссий по вскрытию нередко опускались до циничного глумления над останками. В протоколах коллегии Наркомата юстиции содержится свидетельство игумена и священников Звенигородской семинарии, где описывается, как один из членов комиссии публично плевал на извлеченный из раки череп преподобного Саввы Звенигородского. После этого одиозного эпизода Наркомюст вынужден был напомнить воинствующим атеистам о целесообразности соблюдать «приличия». Тем не менее сам принцип «необходимости ликвидации эксплуатации так называемых мощей» был еще раз подтвержден.

На основании этого «принципа» 11 апреля 1919 года в Троицком соборе Троице-Сергиевой лавры в присутствии «делегатов» из Москвы было произведено кощунственное вскрытие мощей преподобного Сергия Радонежского, основателя знаменитого монастыря, активного участника освободительной борьбы русского народа и сподвижника князя Дмитрия Донского. Опасаясь бунта местного населения, власти мобилизовали военных курсантов, которые заняли все колокольни монастыря. Во время вскрытия велась киносъемка, продолжавшаяся около двух часов. Может быть, эти кадры до сих пор хранятся где-нибудь в архивах. Вообще же вскрытия мощей проводились, как правило, тайно. Лишь в редких случаях при процедуре присутствовали «представители трудящихся». Изъятые мощи использовались для «воспитательных целей» и для антирелигиозной пропаганды. Так, мощи Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия экспонировались в Музее народного комиссариата здравоохранения на Петровке в виде «мумифицированных трупов».

Голгофа, 1921

В советской «научной» литературе, посвященной этому периоду, навязчиво повторяется мнение, будто грабеж церковного имущества в 1921 году был вынужденным, продиктованным необходимостью борьбы с голодом. Масштабы голода действительно были значительными, а по своей жуткой гекатомбе примерно в пять раз превзошли голод 1891 года. В общей сложности умерло более 5 млн человек. Официальным предлогом для изъятия ценностей была необходимость оплаты закупленного за границей зерна. Представили дело так, будто бы патриарх Тихон отказался пойти навстречу обращению правительства о передаче ценностей Всероссийскому комитету помощи голодающим. А между тем такого обращения правительства к церкви не было, а если вдуматься в нравственные принципы большевизма, и быть не могло. Эта новая власть никогда ни о чем не просила, она всегда только отнимала, обставляя свои бесчисленные беззакония «революционной целесообразностью» или «классовой справедливостью». Так было и на этот раз.

Еще за несколько месяцев до выхода декрета об изъятии церковных ценностей патриарх Тихон по своей инициативе обратился с воззванием к верующим, призывая их к пожертвованиям. В короткий срок было собрано 9 млн рублей. Но правительство не устраивало добровольное жертвование церковью средств – это возвышало ее в глазах населения. Большевики же хотели именно унизить церковь, а затем полностью разгромить ее. Кроме того, пойти на сотрудничество с церковью значило бы пойти против собственной природы. Еще со времен становления партии большевикам был более привычен другой метод пополнения партийной кассы – грабеж банков. Известный исследователь Борис Суварин писал, что результаты вооруженных налетов составляли львиную долю доходов в кассу большевистского центра. «Техническое бюро» ЦК в Петербурге могло изготовлять до 150 бомб ежедневно. Кроме того, большевики наладили целую систему скупки оружия у солдат, возвращавшихся с Русско-японской войны. «Министром финансов», ответственным за добычу денег, являлся Л. Красин. Деятельность этого тайного банкира партии до сих пор сокрыта за семью печатями. Даже спустя 20 лет после смерти Л. Красина Г. Кржижановский осмелился лишь слегка приподнять завесу над масштабами его операций, сказав, что «время еще не пришло полностью раскрыть характер подпольной деятельности Леонида Борисовича».

23 февраля 1921 года правительство издает декрет об изъятии ценностей, включая реликвии, которые для церкви считались священными. Патриарх Тихон, который до этого сам призывал к пожертвованиям драгоценных, но не имеющих сакрального значения предметов, воспротивился этому. Вспыхнул конфликт. В ряде городов не обошлось без столкновений населения с отрядами красноармейцев, которые придавались комиссиям по изъятию. В общей сложности по России произошло около 1500 кровавых стычек. Все это дало возможность большевистской печати (другой, впрочем, к этому времени почти не осталось) поднять шумную кампанию и обвинить церковь в активной контрреволюции

По стране прокатилась волна судебных процессов, наиболее громким из которых был суд над митрополитом Петроградским и Гдовским Вениамином. Подобное же судилище проходило в Москве. Интересно, что здесь среди обвиняемых оказалась Варвара Ивановна Брусилова, родственница известного генерала, героя Первой мировой войны. Суды и расстрелы священнослужителей продолжались и в следующем, 1922 году. Только в 1922 году по суду было расстреляно более 8 тысяч священнослужителей. Но то была видимая часть айсберга, ибо суды чинились «для приличия» лишь в крупных городах. Сколько же было убито священников по всей России, где вообще никакого закона для местной власти не существовало, знает разве что один Бог. Огромное количество священников оказалось в лагерях, где они стали одними из первых обитателей никому тогда еще неведомого архипелага ГУЛАГ.

«Товарищ Молотов…»

Масштаб и жестокость репрессий, обрушившихся на церковь, не были случайными. Речь шла отнюдь не о всплеске «гнева трудящихся» против церковников. Вся акция была четко спланирована на заседании ЦК РКП(б) с участием Л. Каменева, И. Сталина, Л. Троцкого, В. Молотова. На места, в губернии, были разосланы секретные директивы о том, как и в какой последовательности действовать. Характерна вот какая деталь: наряду с официальными комиссиями по изъятию ценностей в центре и в губерниях были созданы параллельные сверхсекретные комиссии, которые, действуя скрытно от общественности, могли как угодно учитывать и перераспределять захваченное богатство. Официальные комиссии были лишь ширмой для тайной бухгалтерии. В предвидении сопротивления населения грабежу церквей в эти тайные комиссии были предусмотрительно включены комиссары дивизий или бригад, расквартированных в губерниях. В случае необходимости предписывалось привлекать к подавлению беспорядков и ЧОН – части особого назначения. На местах рекомендовали организовывать «спонтанные» демонстрации трудящихся и солдат местных гарнизонов под лозунгом «Церковные ценности – для спасения жизни голодающих».

Целью разгрома было не только пополнить в очередной раз партийную казну. Конечные цели лежали и в области политики. В лице церкви хотели разрушить последний оплот независимого духа в России. Нет, не политического свободомыслия, ибо к 1921–1922 годам его уже не существовало, так как в стране были запрещены и разгромлены все политические партии, включая «братские» – меньшевистскую и эсеровскую. Нетерпимо было любое изъявление независимой личной воли, даже если оно не касалось политики, – будь то исповедь, крещение или причастие. Все, что не было подчинено единой коммунистической воле, подлежало уничтожению.

19 марта 1922 года В.И. Ленин пишет строго секретное письмо В. Молотову с особой оговоркой – «ни в коем случае копий не снимать». Письмо связано с событиями в небольшом городке Шуе, где местное население воспротивилось ограблению Шуйского соборного храма. Под набат древнего колокола на площади собралась огромная толпа. Конной милиции пробить дорогу к храму не удалось. Тогда местная советская власть вызвала полуроту 146-го пехотного полка и два автомобиля с пулеметами. В ходе кровавого столкновения убитые и раненые были с обеих сторон. После усмирения всю ночь шли аресты. В последующие дни комиссия вывезла из церкви 10 пудов серебра, жемчужные ризы, драгоценные камни, другие ценности.

Письмо к Молотову долго и тщательно скрывалось от советской общественности. Слишком иным, непохожим на привычный образ проглядывает в нем Ильич. И хотя за границей это письмо было опубликовано в 1970 году в Вестнике Русского Студенческого Христианского Движения (1970. № 98), в Москве сам факт его существования решительно и гневно отвергался. Публикация в Париже была объявлена злостной фальшивкой антисоветчиков. Логика отрицания была такова: наш Ильич ТАКОГО написать не мог.

Написал. На Западе даже был известен шифр, под которым письмо хранилось в Центральном партийном архиве ИМЛ, – ф. 2, од. хр. 22954.
Еще в 1990 году, когда автор спросил у директора института об этом письме, уважаемый академик решительно отверг возможность его существования. Ныне это письмо опубликовано. Поэтому мы не будем обильно его цитировать, сделаем лишь несколько замечаний.

Свои соображения о том, как надлежит действовать, Ленин предваряет одним общим рассуждением по поводу того, как вообще следует проводить репрессии:
«…если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут…» (Сталин, как известно, опроверг эту «гуманную» мысль).

Для будущего исследователя особенностей большевистской этики, безусловно, будет интересно и рассуждение Ленина о выборе тактического момента для изъятия ценностей, «момента, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить НЕПРИЯТЕЛЯ (выделено мною. – В.К.) наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий…». И далее: «…теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления»

Для чего же нужны были деньги? Несколько сотен миллионов золотых рублей, по предварительной прикидке самого В.И. Ленина. Только ли для помощи голодающим? Отнюдь нет. И на этот счет в самом ленинском письме имеются вполне четкие указания. Деньги нужны были прежде всего для политических целей. «Без этого фонда, – пишет Ленин Молотову, – никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности совершенно немыслимы».

Выступая на XI съезде партии весной 1922 года и подводя итоги Гражданской войны, Троцкий говорил: «Мы разорили страну, чтобы разбить белых». Но аппетиты красных не ограничивались пределами собственной страны. Ведь недаром скульпторы той эпохи так любили изображать вождей революции стоящими на земном шаре. «Отвоевав» Россию – собственную страну у собственного народа, – большевики, несмотря на колоссальные жертвы (Гражданская война унесла 13 миллионов человек), продолжали мечтать о раздувании планетарного пожара. Вождям революции мерещились красные знамена над Берлином, Прагой, Будапештом, Лондоном, Парижем. В Музее Революции в Москве хранится радиограмма Ленина Бела Куну в Будапешт от марта 1919 года: «Сообщите, пожалуйста, какие Вы имеете гарантии, что новое венгерское правительство будет на самом деле коммунистическим, а не только социалистическим, то есть социал-предательским». Троцкому принадлежит знаменитая фраза о том, что путь на Лондон лежит через Калькутту, иными словами, через распространение коммунизма на Восток, в Азию, Индию. Выступая в сентябре 1920 года в Баку на конгрессе народов Востока, Карл Радек обращается с призывом к народам Персии, Турции, Индии подняться на борьбу с империализмом, обещая им помощь, в том числе и оружием. Для этих целей и был создан Коммунистический

Интернационал

(4 марта 1919 года).

Летом 1921 года, когда горло России уже сжимала костлявая рука голода, в Москве созывается 3-й Конгресс Коминтерна. Двадцать одно условие приема в Коминтерн предполагает, помимо прочего, оказание интернациональной помощи в захвате власти. «Интернациональные обязательства» падают главным образом на разоренную Россию. Это требует денег, очень много денег, причем не бумажных…

Разбухает и еще одна статья расхода, которая со временем станет поистине разорительной для советской экономики: расходы на армию и ВЧК.

Волна крестьянских восстаний, прокатившихся в 1921 году по всей Центральной России и Сибири, вызвала в партии шок и замешательство. Верхушка РКП(б) начинает осознавать, что доверие масс, которое большевики так умело эксплуатировали в 1917 году, тает. В сущности, большевики в этот период правят как меньшинство, опирающееся на вооруженную силу и репрессивный аппарат. Кронштадтский мятеж, в котором самое активное участие приняли матросы, показал, что от власти может отшатнуться и армия. И неудивительно, что в 1921–1922 годах, то есть в разгар голода, Ленин подписывает целый ряд документов об улучшении продовольственного и бытового обеспечения армии и ВЧК. В апреле 1921 года Совет Труда и Обороны принимает постановление «О порядке удовлетворения войск ВЧК продовольствием». В этом же году принимается постановление по улучшению условий жизни войск во всех губерниях, в том числе и продуктового довольствия. 7 октября 1921 года Ленин распоряжается выделить «сверх кредитов, открытых по годовому расходному расписанию, дополнительный кредит в сумме три миллиарда рублей» на содержание личного состава, командировочное довольствие и хозяйственные надобности центральных учреждений ВЧК. (См. «Ленин и ВЧК. Сборник документов».)

На проходившем в этом голодном году X съезде РКП(б) принимается секретное постановление по военному вопросу, которое предусматривает ускоренную политизацию армии и меры по улучшению ее довольствия, «поставив ее (армию) в отношении снабжения на первое место».

Политическая логика здесь проста: хочешь, чтобы тебя и твою власть охраняли, – сытно корми и прилично плати тем, кто тебя охраняет.

Партийцы никогда не забывали и о себе. Не забыли они о своем довольствии и в голодном 1922 году, не постеснявшись протащить на XII Всероссийской партконференции РКП(б) специальную резолюцию о номенклатурном снабжении партработников. Речь шла прежде всего об ответственных работниках аппарата ЦК в Москве, в республиках и губкомах. В те годы номенклатура еще не слишком разрослась. Тем не менее в резолюции названа цифра 15 325 человек – таковы были в численном составе в то время «ум, честь и совесть» партии

Дебет и кредит

Результаты изъятия церковной собственности в целом известны. В 1920-е годы к публикации такого рода сведений относились проще. Тем более что населению нужно было доказать – церковный погром был проведен не напрасно. Данные о результатах кампании можно найти в целом ряде публикаций тех лет. Позднее эти цифры были, естественно, закрыты.

К 1 апреля 1923 года было изъято: золота – 60 пудов, серебра – 48 000 пудов, бриллиантов и алмазов – 33 456 тыс. штук (1313 каратов), затем еще бриллиантов и драгоценных камней весом 1 пуд 34 фунта. Кроме того, было вывезено значительное количество изделий из жемчуга.

Стоимость всего награбленного невозможно оценить в рублях, ибо многие ритуальные предметы имели непреходящее художественное и историческое значение. При снятии серебряных и золотых риз было погублено огромное количество старинных икон, которые большевики попросту не считали представляющими какой-либо интерес. Между тем изымаемые предметы культа имели такую огромную художественную ценность, что в мае 1921 года представитель Папы Римского, обеспокоенный возможностью уничтожения уникальных произведений искусства, обратился к наркому иностранных дел Чичерину с просьбой продать их Ватикану.
В целом, по весьма условным, конечно, подсчетам, «налет на церковь» принес 8000 млрд рублей по курсу того времени. В этой космической цифре нет ничего фантастического. Ведь многие изделия дарились церкви царями, великими князьями и стоили баснословно дорого. Например, только две митры, увезенные из Киево-Печерской лавры, оценивались в 100 млн рублей.

По свидетельству современников, многое из награбленного имущества попало на черный рынок и было вывезено за границу. Парижские и лондонские антикварные магазины до сих пор продают остатки этой былой роскоши.

Если стоимость награбленного имущества более или менее известна, то дальнейшая судьба этих богатств покрыта глубочайшей тайной. Исследуя политику большевиков в 1920-е годы, и в частности их «интернациональные обязательства», можно лишь строить догадки о том, куда ушли эти деньги. Во всяком случае, на помощь голодным из этих астрономических сумм достались лишь крохи.

Как известно, голод 1921 года затронул более 20 млн человек. Потребность в продовольствии составляла 200 млн пудов зерна (3,2 млн т). Правительство действительно закупило за рубежом часть зерна для нужд голодающих. Но основная масса хлеба была изъята у крестьян других, не пораженных голодом губерний. Главной заботой в этот год было накормить пролетариат крупных промышленных центров, чтобы избежать взрыва антибольшевистских выступлений. Ленин хорошо помнил, что Февральскую революцию спровоцировала не нехватка хлеба в России, а несвоевременный его подвоз в Петроград.
Значительную помощь оказала заграница. В самый критический период голода международные благотворительные организации, и прежде всего Американская Администрация Помощи (АРА), кормили приблизительно 10 млн человек.

Из изъятых у церкви ценностей на помощь голодающим был потрачен, по мнению ряда исследователей, всего один процент. Остальное бесследно растворилось в скрытых статьях государственного бюджета.

История изъятия ценностей у русской церкви, а более того, тайна их спецраспределения – одна из самых малопочтенных страниц в истории советской власти. Неудивительно, что в учебниках по истории СССР, издаваемых в застойные времена, ни о голоде 1921 года, ни тем более об изъятии церковных ценностей не упоминается ни единой строкой. Правда не бывает несвоевременной. Эта правда нужна нам, помимо прочего, и для понимания моральных, нравственных аспектов той идеологии, которая приводила нас к храмам только для того, чтобы грабить и разрушать.

В марте 1988 года, выступая с «покаяниями» в отношении Русской православной церкви, центральный орган ЦК КПСС журнал «Коммунист» признал, что сама «церковь сумела найти свое место в социалистическом обществе, не поступаясь вероучением, не обманывая доверия ни верующих, ни государства». Полезное и нужное признание, сделанное в год 1000-летия Крещения Руси. Тем более досадно, что даже в этой покаянной статье не обошлось без лукавства. Статья грешит натяжками и искажениями. Делается попытка представить гонения на религию, преследования и убийства священнослужителей и верующих делом рук местных властей, объяснить их чрезмерностью местного революционного рвения. Утверждается, что ЦК партии пытался охладить этот атеистический пыл, но безуспешно.
А между тем все факты и документы свидетельствуют о том, что гонения на церковь были последовательной политикой большевистского правительства с первых дней революции и фактически до начала 1985 года.

Причины этой ненависти понять нетрудно. После полного истребления свободомыслия в Советской России – политического, художественного, интеллектуального – церковь продолжала оставаться последним пристанищем независимого духа. Ошельмованная, оболганная, обворованная, она продолжала нравственное сопротивление, сохраняя для людей веру в возможность «внутреннего преодоления коммунизма» (если воспользоваться мыслью Н.А. Бердяева).

Русский философ оказался прав – «духовная жизнь не может быть угашена, ибо она бессмертна». Три могучих бастиона русской цивилизации не сдали ключей воинствующим «внутренним варварам»: великая русская культура, Русская православная церковь и сама русская земля. Но для этой огромной нравственной победы и русской культуре, и русской церкви, и русской земле воистину пришлось взойти на Голгофу. Низкий поклон этой Святой Троице.