Евгений Хавтан: «Наши песни – более политические, чем песни протеста»

Лидер группы «Браво» в компании тысяч поклонников отметил тридцатилетие группы. Незадолго до юбилейного шоу группа «Браво» сыграла на концерте в поддержку заключенных по «Болотному делу».

Черная одежда – не привычный стилягам восьмидесятых «бравовский» костюм, но дизайнерская футболка тоже весьма ничего. Немного усталый взгляд – не штамп, а вполне реальность: бессменный гитарист, композитор и руководитель одной из самых известных отечественных команд Евгений Хавтан принял корреспондента «Совершенно секретно» в одном из московских клубов через несколько дней после юбилейного концерта «Браво».

– Я очень рад тому, что пришли тысячи слушателей – от двадцати до шестидесяти. Причем из них семьдесят процентов – люди до тридцати, что, несомненно, победа для группы, которая существует тридцать лет. Мы сделали ту сценографию, которую я хотел, я воплотил все свои идеи. Это при том, что сценография была сложная: у нас был биг-бэнд, акустические инструменты, несколько сцен – такое мало кто делает. Плюс мы привлекли художника по свету из Германии Бертила Марка – человека, который работает с известными западными артистами. Он сделал нам очень красивую картинку. Всем понравилось, и мне тоже. Я обычно себя ем после концерта, но здесь – не стал: все, что я хотел, удалось процентов на девяносто.

– За что едите?

– За разное. Тут не так, там что-то недоделано.

– Так и не понял, как назывался самый-самый первый вариант группы. Проясните?

– До «Браво» я играл в разных ансамблях, и они не представляют никакого интереса, кроме этнографического. А вот в той самой группе, которая до «Браво» называлась… Самое интересное, что никак она не называлась! Рядовая группа при ДК «Мосэнерготехпром», в которой играли барабанщик Павел Кузин и Саша Степаненко – два музыканта, которые остались со мной в «Браво» на тридцать лет, играют до сих пор.

– И уже тогда была Ивонна Андерс, она же – Жанна Агузарова?

– Жанна присоединилась чуть позже… Поскольку группа была приписана к ДК «Мосэнерготехпром», базу предоставляли нам за то, что мы играем танцы для сотрудников этого предприятия – по праздникам и по каким-то выходным. Так что нам приходилось играть все – начиная от группы Secret Service и заканчивая… Жанна однажды пела песню Аллы Борисовны Пугачевой «Без меня тебе, любимый мой…» – я бы многое отдал, чтобы услышать эту запись сейчас. Мы играли репертуар Madness и Police вперемежку с итальянской эстрадой. Я притаскивал много всякой музыки, потому что группа хиппарей, доставшаяся мне в наследство от Гарика Сукачева (с ним я какое-то время играл), играла хард-рок типа Deep Purple, а я к тому времени всем этим уже перегорел. Восьмидесятые годы – «новая волна», много хороших групп. Я это все притаскивал, мы играли.

– Где брали пластинки?

– У спекулянтов в институте.

– Почем на полновесные рубли?

– Не помню уже, честно.Многое шло в обмене. Достаточно было иметь штук десять своих, чтобы меняться. У меня были, и я менялся. Кроме того, было много знакомых ребят-фарцовщиков; что-то мне давали и так. Через меня проходило очень много хорошей музыки. Это всегда дает возможность, если у тебя есть хотя бы изначальные задатки вкуса, вычленить из десяти пластинок, прослушанных за ночь – давали именно с таким условием! – одну, которая тебе нравится. Я сразу отсеял для себя арт-рок, хард-рок…

– С тяжелой музыкой понятно. А чем не угодили арт-рокеры?

– В двадцать лет подобная музыка казалась мне скучной. Сейчас я так не считаю. А вот «новая волна», рокабилли, панк-рок мне понравились сразу – все то, что связано с задорной и веселой музыкой. Как на композитора, на музыканта это очень на меня повлияло. Это – и то, что я слушал от родителей: советская эстрада. «Песняры», «Ариэль»… Кто-то может удивиться, но в СССР было очень много хороших групп, высочайших профессионалов.

– Оглядываясь назад – намного ли те «Песняры» семидесятых отставали от западной популярной традиции?

– Не отставали ни в чем. Другое дело, что у наших групп не было в руках современных технологий звукозаписи, не было продюсеров. Но они были самобытными, вот в чем дело. «Ариэль», «Песняры» представляли смесь рока и народной музыки – очень важную, очень полезную смесь, дающую правильный взрывоопасный результат. Если бы у них были продюсеры, то у них был бы шанс покорить Запад, заинтересовать зарубежных слушателей своими песнями. Я до сих пор слушаю эти группы на запиленных виниловых пластинках… Еще была группа «Цветы». Стас Намин благодаря своему чутью, харизме смог собрать отличных музыкантов. Вот три группы – может, кого-то забыл, но не эту тройку – были очень сильными и стильными

– То есть у нас было все для того, чтобы осуществить «русское вторжение» на музыкальный Запад?

– Вполне. Это очень хорошие, современные на тот момент группы. У них были удачные и неудачные записи, но если бы они попали на рынок – мне кажется, что в тот момент они могли бы закрепиться там и с русскоязычными песнями. Хотя, с другой стороны, Scorpions прекрасно начинали на немецком, но им пришлось перейти на английский… Как бы то ни было, вот эти группы повлияли на меня – плюс, конечно же, советская эстрада. Магомаев. Ободзинский – этот исполнитель вообще навсегда в моем сердце.

– Редкий человек советского русского рока, признающийся в любви к советской же эстраде.

– Потому что там были имена – немного, но прекрасные. Чего мне стесняться? До сих пор в компании, когда мы собираемся и хотим что-нибудь спеть – такое нечасто, но бывает, – то мы поем, к примеру, Юрия Антонова, он отличный мелодист.

– А из «Браво» что-нибудь?

– Из «Браво» мы поем на концертах. Советские эстрадные песни легко поются, они мелодичные. Смесь одного, другого и третьего – это и есть «Браво». То, что живет внутри меня.

– За что вас успели запретить? Попали под кампанию против концертных директоров, проводивших «левые» концерты?

– Сразу под две кампании. Нами занимались два ведомства – Петровка, 38 и Лубянка, тогда площадь Дзержинского. Причем Лубянка приезжала на Петровку – так было удобнее. Кабинеты были напротив, и я ходил на допрос сначала к милиционерам, потом к чекистам. Петровка занималась хозяйственными преступлениями, КГБ – идеологией.

– В чем состояли хозяйственные?

– Частное предпринимательство, неразрешенные – так называемые незалитованные концерты. Мы действительно ни у кого не брали разрешений, не носили песни на утверждение. О возможных последствиях мы, конечно, даже не думали. А идеология… Почему ребята выходят в черных костюмах, узких галстуках, белых рубашках и остроносых ботинках? Что они этим хотят сказать, какова подоплека?

– А она была?

– Откуда? Наивные песни юной группы. Просто крайними становятся самые невинные, как обычно бывает. Находят таких, кого можно долбануть как следует. Взяли нас – для примера остальным, и отличного примера. У нас в Москве начала восьмидесятых была адская популярность; было понятно, что слух о наших неприятностях разнесется моментально – чтобы другим неповадно было.

[album=81]

– И как, стало неповадно?

– Не знаю, не могу судить. Наверное, да. Там что-то запретили, тут что-то прижали. Списки запрещенных групп составили, зарубежных и наших.

– Отличные списки вышли, сейчас – хоть историю отечественного рока по ним учи. «Браво», «ДДТ», «ДК»…

– «ДК», надо сказать, пели тексты, на мой взгляд, пошловатые. В тех списках, скажем прямо, было много шлака. Время все по местам расставило, лучший судья. Сиюминутно заработанная популярность не определяет будущего группы. Я даже не о «Браво» на букву «Б» – давайте с начала списка пойдем: «Аквариум» в нем был, «Алиса»… Все до сих пор звучат, все в порядке.

А следователь – его фамилия Зверьков, как сейчас помню – очень многому научил меня. Я ни на него, ни на остальных зла не держу. Отличный урок выживания для группы, для нас. Мы поняли, кто мы есть. Урок взаимоотношений в группе. Когда нас развели по кабинетам и стали искать деньги, которые мы заработали на билетах. Если бы сумма перевалила за некий предел, то каждый из нас – в частности, мой барабанщик и я, фигурировавшие во всех списках распространения билетов, – получил бы очень большие неприятности. Но никто из около двухсот людей в зале не дал показаний на нас, что они лично брали у нас билеты – хотя следователи пытались вытянуть такие показания. А переписаны на том концерте были все, никто из этого зала просто так, без объяснительной, не вышел. Главный вопрос объяснительной – «где вы взяли билеты?» По делу таскали кучу продюсеров. В живых, к сожалению, нет системной девушки Антонины – она делала концерты не только нам, но и всем сколько-нибудь значимым людям: сказав, что ты от Антонины, ты мог попасть на любой, самый закрытый от посторонних сейшн. Умер и Артур Гильдебрандт, который тоже делал андерграундные концерты. Никто никого не продал, не сдал. Сейчас бы, наверное, все было совсем по-другому.

– Люди стали хуже?

– Не стал бы так говорить. В то время ценности у людей были немножко другими. Точнее, и ценности, и отношения

– Когда «Браво» разрешили – насколько все стало по-другому? Вчера нельзя, сегодня – можно; именно так это видится через тридцать лет…

– Ну нет, никакого резкого переключения не было. Да и не разрешал нас толком никто. Запрещать запрещали, а резко разрешить – так не бывает. Просто дело против нас стало разваливаться, следователей стали увольнять одного за другим – за два года ни за кого не зацепились, потому что вся история была изначально глупая: деньги были смешными, на руки мы их не получали, а даже когда и получали – тратили на такси, на оборудование… Так что зацепиться было особо не за что, а тут и перестройка началась.

Но нам никто не говорил: «Ребята, идите на сцену». Был отличный рок-фестиваль, который делал Гагаринский райком комсомола Москвы. Были «Рок-панорамы» – одна, вторая; где-то там нас увидела Алла Борисовна… Потом взорвался Чернобыль, она позвала нас участвовать в концерте «Счет № 904» – в пользу ликвидаторов аварии на АЭС. Мы стали появляться тут и там, нас стали крутить по радио, пустили записываться в Радиокомитет на улице Качалова. А потом нас пригласили работать в Московской областной филармонии, мы сдали программу – с большим трудом – и стали ездить на гастроли. Попали из клубов малюсеньких на стадионы.

– Насколько разные ощущения?

– Тогда я большой разницы не видел, честно. Не чувствовал. Наверное, потому что я не видел лица людей: они на этих стадионах так далеко были… Не видишь, сколько их – сотня или десять тысяч. Мы поняли, куда попали, только года через два – что это совершенно другая история, чем в ДК. Взрослая история, шоу-бизнес – пусть и примитивный. Начались гастроли, двадцать – тридцать концертов в месяц. Молотильня – которая губит многие группы.

– И как вы в ней выжили?

– Мы выжили с потерями. Жанна ведь ушла – через два года очень плотной концертной работы.

– За 30 лет лично у меня сложилось мнение, что «Браво» – это Хавтан, а солист может быть любым.

– Не знаю… Хавтан в «Браво», конечно, есть – и, наверное, я имею к группе отношение большее, чем кто-либо еще: здесь мои песни, мой соул, моя душа в этих песнях. Но каждый из тех, кто сюда приходил, раскрашивал мои песни в свои уникальные цвета. Очень талантливые люди, что и сейчас можно услышать, подняв любую запись «Браво» за тридцать лет.

– Взаимообразно: по факту вы сделали всех своих солистов известными, раскрутили их.

– Не совсем то слово, ведь я не продюсер. Я композитор – пишу песни, играю их; играющий тренер.

– Турне «Голосуй или проиграешь», 1996 год, канун выборов Президента России – что помнится оттуда?

– Ощущение единения – при том, что история очень странная. Да, там платили деньги – но я поехал в это турне не поэтому. Я чувствовал, что это надо сделать, что на этих выборах 1996 года решается не многое, а буквально всё. Каждый из нас сделал свой выбор. И там – да, были все. Надо было сделать, потому что – либо коммунисты, либо Ельцин. Я был за Ельцина, вот и все.

– А что для вас на весах было пару месяцев назад, когда вы с коллегами вышли на концерт в поддержку заключенных по «делу 6 мая»? При том что «Браво» – одна из наименее политизированных групп.

– Наши песни – более политические, чем любая песня протеста. Люди в любой стране хотят жить хорошо. Поскольку я живу в этой стране, то я искренне переживаю за нее. В стране, где люди хотят любить и любят, наши песни – про это. Поэтому эти песни живут.

И сыграли мы там по простой причине. У меня много знакомых и на условной Болотной, и на условной Поклонной. Но почему не помочь людям, оказавшимся в беде, если я могу это сделать? И кто им поможет, если этого не сделаю я и другие музыканты, принявшие участие в концерте? Мы просто собрали деньги для людей, сидящих за решеткой. Это чисто человеческое. Что от нас, убудет?

– От вас – нет. А от коллег по группе? Наверное, не все думают, как вы.

– Да, мы прибыли полным составом, все тринадцать человек. Меня поражает обычный интерьер благотворительных концертов – сейчас эта мода, правда, проходит, но раньше видел часто: ковровые дорожки, «Бентли», картины по полмиллиона – а куда деваются деньги? Концерт в поддержку заключенных делал человек, которого я знаю, которому я верю. Если я внутренним чувством ощущаю, что это надо сделать, то я делаю – не рассуждая, правые ли это люди или левые. Тем более я пообщался с сестрой одного из этих людей, Михаила Косенко. Очень приятная женщина, очень переживает – человеческие чувства, их трудно не разделить…

Сначала было объявлено, что участвовать буду я один. Потом я подумал: «А какого фига я буду один? Это не очень убедительно. Мы должны быть вместе, группой». Да, в группе действительно очень разные мнения у музыкантов по отношению ко всему, что происходит в стране, – как и везде, как в любом коллективе. Поэтому я сказал: «Ребята, надо помочь. Кто не хочет, может не делать» – приказа не было. Все сказали «да». Приехали, выступили.

– Ничего не лишившись за это? Многие ваши коллеги в подобных случаях боятся неприятностей – отлучения от хороших корпоративов, например.

– Корпоративы не имеют отношения к политике. Владимир Семенович Высоцкий был любим и простыми смертными, и высшими милицейскими чиновниками… Единственное, чего не могу понять, – наш концерт, снятый года три назад Первым каналом, пока так и не показали. Канал сам выступил инициатором съемки этого шоу в «Крокус Сити». Это был концерт, посвященный моему 50-летию и выходу альбома «Мода». Ждем, когда покажут. Очень надеюсь, что эти события не связаны между собой.

– То есть, если бы у власти в России вдруг оказалась Болотная и начала сажать Поклонную, – вы бы тоже выступили?

– Хороший вопрос. Не знаю. Не дай бог такую ситуацию. Одно могу сказать: страна заслуживает то, что она имеет. Я уважаю мнения людей, которые живут в этой стране. И если они выбирают то, что хотят иметь, – они голосуют за это. Я уважаю их мнение и говорить против ничего не буду. Но буду делать так, как чувствую.