Новый год – время удивительных историй. Сегодня мы расскажем об одной из них, правда, она не похожа на сказку – а больше шокирует и заставляет, что говорится, «задуматься о вечном».

Костромская область – один из самых разоренных регионов центра России. Когда-то еще до революции, это была губерния помещичьих усадеб и великолепных храмов. Но усадьбы были разорены, храмы разрушили, люди, славившиеся когда-то своей зажиточностью, эти места бросили. В советское время, пока умирали сотни древних костромских деревень, жизнь пришла в центр и на восток области, где благодаря лесу появились люди, города, железные дороги. Однако все это было недолго. Пилить лес в тех объемах, какие были в советское время, теперь не выгодно. Леспромхозы были разворованы, люди обнищали, поселки бросили. Вместе с поселками бросили и людей.

Газета «Совершенно секретно» публикует дневник сотрудника ЛПХ, которого «забыли» в заброшенном лесном поселке зимой 2002 года. Без связи с внешним миром, без еды, один в зимней тайге, он смог продержаться почти два месяца и умер от голода, встретив 2003 год…

Видишь желтый магазинчик слева? С решетками? Пять лет назад в него въехал КамАЗ. Водила был, как водится, под банкой. Задел столб, порвал провода, занялась крыша. Магазин сгорел. Водила от огорчения повесился. А дальше, смотри – наш дом. Приехали!

Якшанга. Черная речка в снежных лесах. Сырая мякоть марта. Поезд, вышедший из точки А, превращается здесь в гул, в зыбь луж, чтобы, не останавливаясь, исчезнуть в перспективе рельс. На привокзальной стеле серп скрещен с молотом, прямые пути сходятся в воображаемой точке на горизонте. Не там ли проживает картограф, отметивший Якшангу на карте? Жирный кружок, от которого через рябь болот разбегаются нитки узкоколеек, заканчивающиеся кружочками поменьше, лесными поселками: Северным, Панино, Сосновкой.

У ворот стояли три старых тополя. Дом, сложенный из пеноблоков, не был обшит, от чего казался мрачным и грязным. Впрочем, участок был ухожен, забор стоял прямо, а в окнах тлел свет. Другие дома этой и соседних улиц были деревянными. Большинство были заброшены. Некоторые – частично распилены на дрова. Там и сям среди завалившихся заборов лежали деревья.

Нас проводили на кухню.

– Знакомься: моя сестра Тамара. Сергей, ее муж. Томка – главная медсестра поселка. Серега занимался лесом.

– Ну а Володька – наш человек в столице. Добрались нормально?

– Слава Богу.

– К вам непросто попасть, – вставил я.

– Сейчас проще. Где проезд под железкой, летом ручей, а спуск – жидкая глина. Со дня на день вскроется, и тогда беда. Объезд – километров десять, без асфальта. Раньше был переезд, но случилась история…

– Андрею очень интересны истории. Он хочет написать о Питерском.

– Громко сказано. Разобраться бы для начала, – смутился я.

– Питерский… С Сосновки? Так это когда было! Тамар, помнишь?

– Что я? Я в эти ваши истории не вникаю. Зачем?

– И то верно. Их здесь столько… Взять переезд. Местный мужик, купив десятку, обмыл ее и поехал в Шарью. В машине был он, дочка, жена и теща. На переезде десятка заглохла – новая, не притерлась еще. А мужик забыл про стартер – иначе как объяснить, что он стал толкать машину? Товарняк протащил их до стрелки. Семья, кроме него самого, погибла. На стрелке один из вагонов соскочил с рельс и потянул за собой состав. Переезд после этого ЧП закрыли.

– Нет, ты все расскажи! В составе были цистерны с метилом: жуткая штука – выжигает легкие. Мы, медперсонал, бегали по домам вдоль линии, зажимая лицо мокрыми тряпками. Контингент у нас – старики, пьянь. Чудом никого не забыли.

– А я в Москве смотрю на дежурстве телек. И тут Якшанга! Всегда, включая Первый, боюсь, что покажут Якшангу. Полюс невезения – находка для Останкино. Горят вагоны, бегают люди. Звоню сестре, она рыдает в трубку.

– Полюс невезения… ты загнешь.

– А где хуже?!

– Велика Россия. Где-нибудь наверняка хуже. А мужик, представь, так и живет. Видел его в магазине. Скипидарит по-прежнему.

– Нет, ты скажи, где хуже?

– Где? В Поназырево, конечно, получше. Там лагерь, ИТК. Есть работа. В Панино похуже. Шесть стариков, 40 километров до жилья. Магазин – раз в месяц. Концертная бригада – раз в год, на День пенсионера.

– А в Сосновке? – спросил я.

– В Сосновке никак. Дома сгнили, мосты упали. Не проехать. Зачем он тебе сдался, этот Питерский?

– История из Джека Лондона. Но действие происходит в наши дни, за пределами полярного круга, в средней полосе державы, покорившей космос.

– Да ты, я смотрю, романтик! – рассмеялся Серёга. – Только у нас, как видишь, другая романтика. А впрочем, зайдите к Михалычу. Питерский же у него работал. Он все и расскажет.

У пострадавшего от КамАЗа магазина мы свернули влево. Впереди стоял остов кафетерия. За ним начинались заводские руины. Дыры в стенах цехов были столь велики, что казались результатом гаубичного обстрела. Наконец мы вошли в квартал деревянных домов. Обитаемые узнавались по высоким, до крыш, поленницам. На углу Чапаева с Культурой из сугроба перед бревенчатым домиком росла пластиковая пальма. Дверь открыл усатый мужчина в свитере.

– Звали его Есютин Владимир Иванович. В народе – Питерский. Родом, наверно, оттуда. К нам по путевке попал.

– Путевке в жизнь, – хихикнул Володя.

– Да. Не он один. Якшанга – это химия, зоны, сто первый километр. А мужичок был незаметный. Бичара еще тот.

– Работал в леспромхозе? – поинтересовался я.

– Вне штата. Сторожил Сосновку. Говоря прямо, ЛПХ к тому времени уже не было.

– Михалыч стал директором после банкротства, – объяснил Володя.

– Расскажу, как есть. Руину по дороге проходил? До революции это был лесопильный завод. Затем Якшлаг. После него ЛПХ. Экспериментальное производство. Из Индонезии за опытом ехали. Но тут помер Брежнев. И понеслось: перестройка, ускорение. На ЛПХ вся социалка – магазины, школы, кочегарки, даже свет в поселке. Лес никому не нужен, барахтаемся, долги растут. Нашли, наконец, канал на финнов. Выходим на безубыточность. И тут как нож в спину – наверху решили банкротить леспромхозы по всей области. Набежали кредиторы, суды, приставы. Мужики дали гудок, отключили рубильники и в наступившей темноте украли все, что было плохо приварено. Технику, лес, рельс, кирпич, даже арматуру из цехов выломали. Москвичи, кредиторы ЛПХ, увидев такой разворот, включились в дело. Пути, мотовозы, новые краны… За месяц все было вывезено. Такое у нас вышло ускорение.

– Сосновку тогда же забросили?

– Раньше. Поселок зеленый, хороший. Но место гиблое – кругом болота.

– Как туда добраться?

– Куда? В Сосновку? Ты, парень, юморист. Тридцать километров разобранной узкоколейки. Еще Питерский там жил, а мосты уже попадали. Туда никто не ездит. Только с другой стороны, да и то летом.

– То есть поселок забросили еще до банкротства? Что же он там делал?

– Пил, сторожил.

– Что сторожил?

– Ничего. Просто сторожил. Грел, понимаешь, место.

– А зарплата? Он был на окладе?

Михалыч достал из кармана пачку «Балканской Звезды» и затянулся.

– Числился. Ну, сам посуди, ЛПХ обанкротился. Денег нет. Да и зачем в Сосновке деньги? Привозили продуктами. Договаривался с лесниками, выживал.

– Ему было куда уехать?

– Было. Всем, кому не было, дали брошенные дома в Панино.

– Тогда зачем он остался?

– Меня спрашиваешь? Я не знаю, зачем. Что у человека в голове было?

– Выходит, о нем просто забыли?

– Ты пойми. Не тот он был кадр, чтобы помнить. Вышло, конечно, нехорошо, но кто в этом виноват?

– Действительно, кто?

– Никто. Ты, парень, писатель? – Михалыч выпустил струю дыма под потолок. – Сказочник? Думаешь, в сказку попал? А здесь не сказка. Дневник его читал?

Михалыч хмыкнул. Выйдя из кухни, он вернулся с пачкой мятых ксерокопий.

– На, читай. Может, найдешь виноватых. А может, не найдешь. Тут вся правда.

ДНЕВНИК

Копии были сняты с ученической тетрадки в клетку. Видимо, Питерский нашел ее в брошенном доме и приспособил под дневник. Среди разводов, клякс, мышиного помета и помех ксерокса я с трудом разбирал слова.

«9 декабря 2002 года.

Ребята ушли 20 ноября. Андрюха обещал зарплату мне получить, купить пожрать и привезти. Сегодня 9 декабря, от него ни слуху, ни духу. Вероятно, проблемы с деньгами в ЛПХ. Так выбрался как-нибудь бы да объяснил, что к чему.

Жратва у меня кончилась 1 декабря. И рыба в нароту не идет.

Сергеич, где твои налимы? Вот с 1 по 9 декабря: сорожка с налимом с палец, да зеленец с ладонь. Завариваю малину и пью с перцем и солью. Этим пока и питаюсь. Вроде шевелюсь, но что-то с ногами. Хотел пойти в Зебляки, дошел до пожарки и все, дальше не дойти. Замерзну. Замерзать, так в доме. Зверье хоть не обгложет.

10 декабря.

Состояние совсем никуда. Начинает пошатывать, а ведь не ем только 10 суток. Только вода. А жрать охота, даже очень.

11 декабря.

С ногами все хуже и хуже. От чего? Может, от резины. Я ведь последние два-три года все в резине да в резине. Когда керзачи носил, и забыл.

14 декабря.

Хотел побриться, да прибор сломался. Да и к чему все это? Все равно я труп.

15 декабря.

Ноги, ноги. Не думал, что они-то меня и сведут в могилу. Да, силы тают. Уже доски еле раскалываю. А смерть моя будет из-за холода. Перестану шевелиться и… замерзну. Неужели ни Васильич, ни Сергеич не хватятся меня до Нового года? Не икается за столом, что Питерский в Сосновке с холода и голода подыхает? Обидно! Не один год людям предоставлял и кров, и ночлег, делился последним, а сам буду подыхать в одиночестве, всеми забытый.

16 декабря.

Кончился керосин. Теперь к голоду еще темнота прибавилась. Никого. Да и кого мне, собственно, ждать? Случайного охотника? Навряд ли. Рыбакам тоже не проехать. Боже! Неужели так и подохну здесь?

17 декабря.

Вот и последняя надежда пропала. Ждал почему-то сегодня Андрюху, но, увы. Андрюха, Андрюха, ты же сам изъявил желание деньги получить. Просил список составить, что купить, и с концами. Хоть бы приехал, объяснил, что к чему, может, и я с тобой как-нибудь доковылял бы. А так что думать! Дотянуть. Все, кажется, приплыл. Уже и руки начинают уставать.

19 декабря (четверг).

Вот лежал и думал, а чего, собственно, я жду, кого, вернее. Работать наши не будут, дороги нет, а значит, ни рыбаков, ни охотников. Этот вариант отпадает. Андрюха или Серёга с Ромкой – это тоже пас. Они были, когда им нужно было, а сейчас, Питерский, фиг с тобой: околевай с холода. Подыхай с голоду, нам что, это не наши проблемы. Эх, сотворись какое чудо, да остался бы жив, посмотреть бы в ваши глаза. Но, увы, чудес на свете не бывает. И еще говорят: безвыходных положений нет. Но где у меня выход, где? Я уж не одну ночь голову ломаю над этим. Нет у меня выхода, кроме того, что кто-нибудь сюда заглянет, но опять же навряд ли. Следов у Сосновки ни лыжных, ни человеческих.

Надежда только на мой родной ЛПХ, но он что-то не очень торопится проверить меня. Да! Сергеич, погубил ты меня, погубил. Будешь возражать: мол, ты не мой начальник. Теперь у тебя, мол, Васильич мастер, так если они не чешутся, то к кому мне иметь претензии? А претензия эта – жизнь моя.

А может и так быть: приедете, а я готов, да так оно и будет. Так вот пишу вам, пока башка еще соображает: будьте вы оба прокляты.

Чтоб вам кусок поперек горла встал, когда вы жрать садитесь… Да, это перед кончиной. Слабею с каждым днем, да что днем, наверное, уже с часом. Усталость, вялость во всем теле.

Жрать хочется, не передать. Вот теперь в моем положении можно понять блокадника Питера. Вот так и получается: декабрь 2002 года у меня, а у них – самая страшная пора в декабре 1942 года, ровно 60 лет назад.

Есть, правда, у меня один выход: это привязать к потолку шнур, лечь в койку, дернуть башкой и готов. Думал, думал, но вот что узнал я: слышал или читал где, что самоубийц не очень чествуют. Остается один, значит, путь: ждать, когда зимушка-зима приберет.

20 декабря.

Сегодня рано встал, замерз чего-то, правда, вчера и топил один раз, но и на улице не 30 градусов, а что будет, когда 30 градусов жахнет, да ветер, как сегодня, да дня через два топить? Вот я и пишу уж не в первый раз: может, еще бы и протянул, но холод доканает.

Кончилась моя еда на сегодня, я имею в виду баранью шкуру. Вот сейчас как раз готовлю из остатков. Где еще найти бы, но где найдешь, если в поселке уже 4 года никто не живет, да мне далеко и не отойти от дома. У меня, мужики, уж думка, правда, хреновая, в голове все вертится: не отпазгать ли мне по колено левую ногу, все лишних дней десять или более протяну, а если все же чудо, а я без ноги, и жив остался, до пенсии еще два года, куда я, калека, денусь? Вишь, опять не в масть. Найти бы мне мешок отрубей, я бы еще поспорил с судьбой, но это только в сказках все находят, все сбывается, все хорошо кончается.

Где же выход, где?

О чем все же думают мои тупоголовые начальнички? О чем? Что-то я расплакался раньше времени. Пока еще живой. Мои сверстники, может, помнят про 4 солдат-стройбатовцев: 42 суток в океане болтались и живы остались. Правда, это летом было.

У меня дела похуже. Зима, она, сука, только, считай, началась. Опять же: ноги, ноги меня доведут и в могилу загонят. А ведь вроде началось это после того, как они у меня в прошлом году пухнуть стали, правда, потом прошли. Ладно: чему бывать, того не миновать.

21 декабря (суббота).

Вот месяц, как ушли мужики. За это время даже выстрела не было слышно, не говоря уже о ком-нибудь живом. Нет, вру, зайца видел, но давно. Интересно, что и сорок-то не слыхать. Куда все подевалось? У меня же нарота стоит, хочу сходить проверить, только дойду ли? С 9 декабря стоит непроверенная. Что же все-таки с Андрюхой? Почему он не приехал? У него же и лыжи есть.

И еще. Почему рыба в нароту не идет? Сейчас налим идти должен. Все, все, против меня! Все!»

Пока мы были у Михалыча, Тамара успела испечь пирожков. С рыбой, картошкой и луком, а на сладкое – с черникой. На закуску был салат, а выпить мы взяли с собой из Москвы.

После третьей я перестал обращать внимание на подергивание лампы в такт проходящим поездам. Жара кухни стала уютной и доброй.

Тамаре позвонили:

– Так у тебя ничего нет от жара? Лучше «Ибуклин». И противовирусный. «Анаферон» или «Арбидол». Если будет подниматься, набирай.

– Это Гусева, – бросила Тамара мужу.

– Часто звонят? – спросил я.

– И звонят, и на вызовы хожу. В Новый год – дежурство. После боя курантов вызов к Рафе Покинову: давление у жены. А живут они на Второй Культуре. Это за речкой, на краю поселка. Новогодняя ночь. Метель. Тропки – да что тропки – улицы замело. Фонарей в поселке нет. Десять шагов пройду – отдышусь на чемодане. Потом еще десять шагов. Дошла, наконец, до лав. На лавах сугроб, а под ними вода чернеет. Толкала чемодан перед собой, а сама ползком, как фронтовая сестричка. И только одного боялась – чемодан в воду уронить. Обратно легче было – метель утихла. По своим следам к шести утра добралась до дома.

– А скорая? Здесь нет скорой?

– Есть, но водитель по штатному расписанию один. Только днем или для тяжелых больных, которым в Шарью. А по ночным вызовам – пешком. Врачей у нас нет, не положено. По штатному расписанию бывает терапевт по средам. С тех пор как закрыли больницу, я с больными одна. Семнадцать лет. Каких только вызовов не было. Зыкову ногу отрезало – наложила жгут, кинула в багажник ногу и в больницу. На муже: скорая была в ремонте. Метил пролился – с ожогами легких везла. А так обычно приступы, давление, простудное, белая горячка.

– Не было мысли бросить?

– А кто к больным пойдет? Некому! Только я и сестрички.

– Но, скажем, Новый год. Вы же не обязаны?

– Как не обязана? Это же мое дежурство! – возмутилась Тамара.

– Но могли не пойти?

– Как я могла не пойти, если это мое дежурство? А если что случится? Кто будет виноват?

– Действительно, кто?

– Да причем здесь это… Не могу я по-другому.

– Такой она человек. Бывает, и не в свое дежурство ходит, – вставил Сергей.

– Бывает, и не в свое. Стучат ночью. Женщина с Заречной, живет одна. Сын – алкоголик. Нищая, даже телефона нет. Что с сыном? Судороги от водки. Одеваюсь, беру чемодан. Просыпается муж. Выбегает в сени. «Тамара, ты ж не дежуришь. Забыла?» Батюшки! И вправду не моя смена. Но раз оделась, то пошла. А женщина эта скрыла, что у сына – горячка. Если белая, полагается с милицией идти. Заходим с ней в избу, он на нас с дубьем. Я чемодан уронила и бежать, а мать он отколотил. Пришлось с милицией чемодан вызволять.

– Давайте выпьем за Томку, – предложил Володя. – Если бы не она, то Якшанги бы уже не было. И за это ее уважают. В Москве я – никто. А здесь – брат Тамары Дворниковой!

– Да будет тебе, – засмущалась Тамара.

На плите давно кипел чайник, но никто не снимал его.

– Удивительная у меня жена. Добрая, – добавил Серега.

– Очень добрая. Здесь вообще многие добрые, – философски подытожил Володя.

– Очень добрые, – поддакнул Серега.

Тамара встала и выключила чайник.

– А будешь на улице помирать – воды не принесут, – бросила она нам.

– Но вы же носите? Почему?

Тамара промолчала.

– А сколько за это платят? – перевел разговор я.

– Восемь сто сорок. Сто сорок – надбавка за главную медсестру.

– Ужас.

– Это не так и плохо. Пенсии здесь четыре с копейками. Пособие столько же. А работы нет.

– И все молчат?

– А что сделаешь? Плетью обуха не перешибешь, – вставил Сергей.

– Уехать.

– Все, кто мог, уже.

– Ну тогда Транссиб. Перекрыть его к чертовой бабушке и требовать справедливости.

– Перекрывали.

– И?

– Дело было, когда в поселке год не было света.

– Целый год? Совсем?

– Нет, поначалу только вечерами. Днем свет был. Все, кто мог, понакупали аккумуляторных ламп.

– В амбулатории вытаскивали вакцины из холодильников и клали в ведра с водой, – вспомнила Тамара.

– Потом отрубали на шесть часов в сутки. Потом, когда начали выключать на двенадцать, стали закрываться магазины.

– А за что отключали?

– Долги ЛПХ за электричество перевесили на сельсовет. А откуда у сельсовета деньги? Население платило. Но отключали всех.

– И люди терпели?

– Терпели. Только когда стали давать по два часа в день, терпение лопнуло. Собрались бабы, и, погуторив, пошли на железку.

– А мужики?

– Мужики бы и дальше в темноте сидели, – ввернула Тамара

Сергей продолжил, не обращая внимания на колкость.

– Приехала глава района. Ее взяли в заложники. Приехал зампрокурора области. То же самое. Приехало телевидение. Сняло сюжет и показало по Первому каналу. После этого приехал губернатор и включил свет.

– Это грустно. Загнать ситуацию да абсурда, чтобы кто-то на белом «Мерседесе» сказал: я молодец, я все решил.

– Он был на черном «Мерседесе».

– Но сколько можно так терпеть? Где же у вас выход? Где?

Володька игрался с мобильным. Тамара откусила от пирожка. Ее муж отвел глаза.

– Чудес на свете не бывает. Смотри, что пишет по этому поводу глава района.

Серега потянулся к пачке «Районного Вестника», лежавшей рядом с печкой.

– Вот, Боркова Елена Михайловна, глава района. Отвечает на вопросы граждан в рубрике «Разговор по существу». Вопрос: «Якшанга вымирает. Для жизни людей нет элементарных условий – бани, прачечной, парикмахерской. Много старых развалившихся домов, которые портят и без того мрачный вид поселка. Связь с внешним миром имеем только два раза в неделю. Когда же у нас будет порядок?»

– Действительно, когда? – Сергей обвел нас взглядом. – Боркова эта нас не жалует, потому что Якшанга против нее. Вот что она отвечает: «Бани и прачечные – производства убыточные даже для более крупных поселков, чем Якшанга. Для их содержания в бюджете нет средств. Мусор не везут извне, а чисто там, где не мусорят».

– Это, видимо, о старых домах. Сами виноваты, что построили этот «мусор», – комментировал Сергей.

– «Что касается связи с так называемым внешним миром… – продолжил он.

– То она, как и парикмахерская, необязательна, – ввернул я.

– Не совсем так. «Движение пригородного поезда Поназырево – Шарья организовано каждый день, а не два раза в неделю». Но только два раза в неделю поезд ходит так, что в тот же день можно вернуться из Шарьи. В другие дни приходится ночевать на вокзале. Такси – 700 рублей в один конец. Три поездки туда-обратно – пенсия. То есть здесь ты прав – связь с так называемым внешним миром необязательна.

– А говорят безвыходных положений нет.

– Здесь каждое положение безвыходное. Помнишь тополя перед входом?

– Ну.

– Все гнилые. Ветви переплелись с проводами. Подует как следует – оборвет свет. Чтобы убрать тополя, нужно отключить улицу. Это могут только электрики. Они просят по пять тысяч за дерево. А ты спрашиваешь, где выход? Нет его, нет. Все про нас забыли. Кому мы нужны? Ни-ко-му. Самим себе мы больше не нужны, вот что страшно.

– Давайте о веселом, – Володька обновил рюмки.

– Ну, попробуй, – мрачно буркнул Серега.

– Здесь, если приглядеться, столько абсурда. Осенью иду на Заречную. Лавы обледенели. Смотрю, ползет бабка. Встала на четвереньки, как богомолка. Ползет медленно, не отрывая головы. Я подбегаю. Скользко – жуть! Плюхнулся, схватился за нее. И вот мы сидим, обнявшись, посреди лав. Оказалось, это моя школьная учительница. Посмотрела сквозь очки и говорит строго: «Володенька, чем здесь ноги ломать, найди в Москве Путина и расскажи ему все!» Мы с ней так смеялись, так смеялись.

Володя ожидал от нас смеха, но мы промолчали. Тогда он разлил остатки и сказал:

– А все-таки это ни на что не променяешь. Как-то в белые ночи сплю на веранде. Вдруг сквозь сон слышу песню. Просыпаюсь. Три утра. На улице дождик и туман. И в тумане поют женщины: «Виновата ли я?» С таким надрывом, что мороз по коже. Этот мороз по коже – виноваты ли мы, что любим его?

Я проснулся среди ночи. Гудел проходящий поезд, и тихо позвякивали в буфете стаканы. Мне стало неуютно. Я выглянул в окно. Подмораживало. В свете луны я увидел трех старух, идущих в молчании мимо заколоченных домов. Снег скрипел под их валенками.

Прошли – и тишина. Я зажег ночник, взял пачку ксероксов и продолжил чтение.

Фото автора

ДНЕВНИК

«22 декабря (воскресенье).

Ходил проверял нароту, вернее, не ходил, а плелся. Вышел утром, а вернулся – уже солнце заходило. С 9 декабря не был, и вот за 13 дней: сорожка и зеленец с ладонь. Где же, Сергеич, твои налимы? Дело к концу декабря, а их как не было, так и нет. Зайчишки забегали рядом с домом. Сука, не ноги, петель наставил бы, я и тросик обжег, ставь только, но ноги, ноги. Дров заготовлю немного и готов. Да и с чего им меня таскать с овечьей шкуры, очисток и воды?

Сергеич, Сергеич!

Неужели ты меня бросил и оставил здесь в голоде, холоде, одиночестве подыхать? Чем я перед тобой виноватый? Вроде во всем старался угодить. Ни в чем не отказывал. Так за что ко мне такая немилость? До нового 2003 года осталось 9 дней. Неужели я его не увижу?

23 декабря.

Вчера подлянку совершил, но меня голод на это толкнул. Подломал «спецназ». И после 20 дней голодовки сожрал целую кастрюлю вермишели.

Представляете, у него оказалось около 1 кг риса, грамм 400 гороха, столько же вермишели, немного лука, заварка чая, немного масла растительного. Масло это без добавок, но я его сначала принял за жидкость, потому что в бутылочке все было замерзшим. Если масло чистое, оно бы было тягучим что ли. Но до конца бы не замерзло. Короче, и здесь дурят нас. Да еще соли около 1 кг, а мы с Серегой, Ромкой спрашивали у него соль. Принес на раз посолить. Вот вам и Андрюша. Весь на виду. Короче, мужик еще тот.

Да, вонища будет на мою голову, если жив останусь, да и мертвого, думаю, не раз вспомнит «добрым» словом. Но говорю еще раз, это меня голод заставил.

Да, мужики, теперь-то я понял, что может сделать человек из-за голода. Короче, голодный человек – страшный человек, страшнее зверя. Из-за голода на все пойдешь, даже на преступление, на убийство. Ладно с Андрюхой, зато на неделю, дней десять я себе жизнь продлил. Вот сейчас дернул немного чайку покрепче, и башка закружилась, вот он, голод, сказывается.

Братцы, одна надежда: это на Сергеича, неужели он не догадается, что со мной что-то неладное. Я ведь ему говорил, что у меня последнее время что-то с ногами.

Дело-то какое, какие-то 30 км, а может окончиться все трагически. Да еще зима, а сейчас морозы пойдут крещенские, рождественские. Надо же так влипнуть! Неужели мне суждено издохнуть? Все решат последние полмесяца. А там останется ложиться и помирать. Жрать больше негде взять. Может, все же после Нового года мантуровские будут работать, но на это надежды мало. Они бы давно уже начали дорогу мять, делать. Но о них ни слуху ни духу. Ведь смерть-то будет страшной. Правда, лег и замерз, вроде и не мучительно, но дело как раз и в этом. Умирать без движения, в одиночку и из-за чего?

Признаюсь: никогда не думал, что такой конец будет.

У нас в роду вроде никто ни от голода, ни от холода не умирал. Буду сопротивляться «косой» до конца. Но еще раз говорю, ноги и зима. Они много не дадут дрыгаться.

24 декабря.

Ну вот, до Нового года осталась неделя. Летит время, летит. У меня все по-старому. Какая кругом стоит тишина! Другой раз даже жутко становится. Да, если жив останусь, все, хватит, больше меня ни за какие деньги здесь зимой не оставишь.

25 декабря.

Через неделю в это время уже другой месяц, другой год.

Дотяну, а дальше что?

Если меня не хватятся, то мне хана. Январь, февраль и март мне не вытянуть, да и чем тянуть? Водой? Полмесяца. От силы. Хоть бы появился кто! Боже милостливый, да помоги же! Пошли кого-нибудь! Не дай подохнуть здесь не по-человечески. Каждый день прошу тебя, помоги, но в ответ – тишина и безмолвие. Тут еще мороз ударил рановато что-то. Все к одному, все к худшему. Жрать на три дня, да и не жрать, а так, для поддержки духа. Ох и положеньице!

26 декабря.

Еле дошел до нароты. 3 сорожки и ершишка. Снял ее, больше один черт не дойти. Не попадется все равно ни черта.

27 декабря.

Какая-то апатия ко всему. Ничего неохота делать. Вот дров нет, и идти неохота. Настроение: лечь и все… Так жить хочется, как хочется жить! Все еще надеюсь на что-то.

Ведь должны же меня хватиться, должны!!! 2 раза не приезжаю за зарплатой, да еще перед Новым годом. Значит, со мной что-то случилось, какая-то беда. Что им – приехать не на чем? Ведь ЛПХ работает, техника какая-то, но есть.

Сергеич, я тебе еще осенью говорил: надо, мол, квартиру подыскивать, а ты: подожди, мол, хоть одну бригаду, а закинем работать. Закинули…

28 декабря.

Вчера стал раздеваться, а ноги опухшие. От пьянки, как Лёнька раньше говорил, но сейчас-то два месяца не то что не пил, а не видел ее, заразу.

Я, когда с речки плелся, чувствую, что-то не то с ногами, по дому и то тяжело ходить. И вот вечером – на тебе! – еще не лучше. Я и говорю: все к одному. Жратва еще когда кончилась, рыба не идет, керосин кончился, а сейчас и все кончается, ногам кранты, мороз ни хрена не спадает. По всей видимости, дело подходит к финишу. Надежда и на Якшангу пропала. Видимо, мои раздолбаи-начальники про меня совсем забыли… А ведь после будут трепать, что по пьянке, мол, замерз.

29 декабря.

Мороз спал, так за ночь все замело. Ни за водой, ни за дровами не пройти. Не понос, так золотуха!

30 декабря.

На ногах опухоль вроде стала спадать. Вот завтра и Новый год. Прошлые худо-бедно, но как-то отмечал. Не только стопки нет, но даже жевануть нечего. Утром доел бурду: немного риса, очистки и двух лягушат. Это в нароту в последний раз попались. Все-таки французы, наверное, не таких хавают. С двух штук мяса, если так можно сказать, полспичечного коробка. Если все нормально, то завтра постараюсь побриться, помыться, постираться. Ведь все-таки новый, 2003 год. Переоденусь в чистое и буду ждать ее, «косую».

31 декабря.

Ну вот, через несколько часов уйдет старый и придет новый, 2003 год. Что сказать про старый прожитый год? Вроде все нормально было: и хорошее и плохое. Что старое вспоминать? Что было, то прошло.

Скоро начнут рассаживаться за столы, провожать старый год, а затем встречать новый. В семьях, компаниях. Прилюдно. А здесь, как далее, не знаю, какое и слово написать. Один. Света нет, жрать нет, на улице опять метет. Ноги, оказывается, не проходят. Валенки, когда меня будете забирать, увидите, что я здесь в это время носил, еле утром одел. Да и фиг с ними, с ногами. Мне теперь все едино. Раньше на что-то надеялся, а сейчас все, надежды рухнули. Издохну в этом новом, 2003 году. Вот стемнеет немного: долбану шипучки, закушу несколькими мерзлыми картофелинами. Так встречу Новый год.

Эх, люди, люди!!!

Как хочется жить! Ведь 57 лет – это не предел. Я настраивался до 75 тянуть, как отец, а вишь, как дело повернулось. Никогда не думал, что смерть приму через ноги. Ну, пойди я тогда в ноябре с ребятами, и дело все было бы иначе. И еще – что же мое начальство думает? Обо мне в Якшанге 2 месяца ни слуху, ни духу, за получкой не приезжаю, может, думает, что я в Зебляках балдею, так на что? Ведь должны же о рабочих немного думать, тем более о тех, кто удален. А у меня, кроме йода и таблеток от температуры, ничего нет. Случись что, а так оно и случилось: помирай, Владимир Иванович.

Ну да ладно».

На въезде в Поназырево нас встретил потрепанный плакат: «ПОЛВЕКА РЯДОМ С ВАМИ. ИК-2 ОБЩЕГО РЕЖИМА». Светило яркое солнце. По поселку шли, обходя лужи, красивые надзирательницы в форме.

В районном музее мы обнаружили зуб мамонта, глиняные горшки, самопрялку, ткацкий станок, самовар и две гармошки. На стене висели четыре картины поназыревского художника: «Весна», «Лето», «Осень» и «Зима». Два пейзажа со снегом и один с дождем.

Смотрительница вынесла альбом фотографий советской Якшанги. Ряды тополей вдоль прямых улиц. Деревянные домики. Школа. Кафе. Столовые. Парикмахерская. Все, увиденное вчера в запустении, на этих карточках было новым и почти уютным. Первомайская демонстрация перед ДК работников лесного хозяйства. Оказывается, здесь умели улыбаться. Как странно… Лесопилка. Паровозики-кукушки. Молодой Михалыч. Смеющийся Серёга за рулем трелевочника. Среди елового леса мужчины в шляпах с портфелями в руках позирует с мужчинами в телогрейках. А вот китайцы в смешных, не по размеру ватниках и ушанках… Постойте, Михалыч говорил про индонезийцев… Не может быть!

На улице пахло слякотью и креозотом. Я подумал, что креозот – это человек, а слякоть – это пространство. Слякоть, конечно, сильнее.

У крайнего дома поселка стояли старухи. Мы спросили про дорогу на Панино.

– Панино? – удивились они.

– К кому? – поинтересовалась первая старуха.

– Там никого и нет, – ответила ей вторая.

– А почтальонша Петрова?– возразила третья. – Вам, ребятки, за помойку и в лес. Сорок верст.

Проселок бесконечно петлял среди сугробов и сосен.

– Ну, блин, дорожка! – выругался Володька на ухабе. – Сюда от Якшанги по прямой двадцать пять, да рельсы разобрали. А раньше… В бабье лето ЛПХ составами возил в Панино грибников. Обставляли это дело празднично. Вагончики обтягивали лозунгами: «Пятилетку в четыре года!», «Быт советских граждан – работа и досуг, любовь и вера в светлое будущее!» и «Охрана природы – долг каждого!». Из громкоговорителей играла музыка. Бабы приходили с лукошками, а мужики – с бутылками. Было времечко…

С каждой новой развилкой проселок становился менее проезжим. Наконец, он окончился вырубкой. Мы поняли, что заблудились. Навигатора у нас не было, а карта не помогала. Ни вырубка, ни дорога не были обозначены на ней. Мы вернулись к предыдущей развилке. Другой отворот вывел на новую. Оба поворота с этой развилки оканчивались вырубками. Вернулись на несколько километров и вновь оказались на вырубке.

Мы заглушили мотор. Солнце, сосны и тишина. Какая тишина! До мурашек и жути.

В конце концов выяснилось, что в этом лабиринте вырубок единственная дорога без свежих следов и есть та, что ведет в Панино.

Поселок был полностью вымершим. Улица за улицей брошенных домов. Сосновая, Рябиновая, Депутатская. Наконец мы приметили дымок из трубы.

Нам открыла женщина в платке. Это была почтальонша Петрова. Кроме нее в избе было две печки, нары, провалившийся диван, 12 настенных календарей с Богородицей, рыжий кот и сожитель в ватнике. На столе у дивана лежал штемпель и пачка квитанций: почта.

– За стол, за стол, да командуй парадом, – Петрова тянула и повторяла слова, но болтала без умолку: редкий случай выговориться. – А мы порежем, порежем, да вилки-ложки. Не стесняйся, у нас все есть. Ты посоли, а здесь нужно быть готовым ко всему. Толще режь, хлеб нам возят, запасаем, запасаем, да кушаем. Пенсия у нас два раза в месяц, а живем мы не очень. Было 100 человек, а осталось семь. Шатающихся пенсионеров да болтающихся пенсионеров, вроде нас, да вы на нас не смотрите, вы нарезайте, нарезайте, да кушайте, а мы-то привычные, мы и пальцами можем.

Наше здоровье – и вам не хворать. Огурчики свои, а уезжать нам предлагали, да некуда, думаем дожить до смерти, здесь многим за восемьдесят, мы самые молодые, молодые да удалые, здесь и помрем, отсюда уж не уехать, а помирать тут охота, даже очень, вот помрем, и ничего тут не будет, ничего не будет. А вы кушайте, кушайте, а мы уж как-нибудь сами помрем. Ну, за нашу Родину, чтоб росла и крепчала, переживаем, конечно, ужасно, что же это творится, да всегда что-то творится, но страшно, страшно по радио слушать. А трактор здесь не у каждого, тракторов здесь вообще нет, это лесники бросили, не завелся, вот и бросили, а приедут или нет, бог весть, сюда и не ездит никто, только лавка и пенсия, а ты разливай, не жалей, у нас все есть, мы сами за себя. А сами мы с Сосновки, расселились в девяносто девятом, вот и живем, а Питерского знали, как не знать, здесь его все знали, нехорошо с ним вышло, ой, нехорошо, но кто виноват, никто не виноват, он тебе не сродственник?

– О чем он думал, когда остался в поселке? – пухлая ладонь Петровой обволакивает ручку чайника. – Должен был за себя подумывать маленько, маленько всегда нужно за себя. Мы-то сами за себя, а сегодня праздник, Василий Капельник, слышишь, кап-кап, кап-кап? Ты выйди, выйди, послушай, кап-кап, кап-кап…

Богородицы глядели на нас со старых календарей. У каждой в руках было по младенцу. «Знал бы Ирод, что чем он сильней, тем многотиражнее чудо», – подумал я и вышел в сени. Кап-кап, кап-кап… Нащупав ручку двери, я распахнул ее.

Вспышка света ослепила меня.

ДНЕВНИК

«1 января 2003 года.

Ну, вот и первый день нового, 2003 года. Как вы провели праздник, представляю. А я лег в койку, как только стемнело. Сон не шел, да какой сон, когда дело дошло, что дальше уж некуда. Встал, растопил печку, пожег огней, не бенгальских, как это принято на Новый год, а «Сибирских огней» (журнал). Поплакал, поклял свою судьбу, ну а что от этого толку, один черт никто меня не слышал, никто меня не видел. Одна у меня маленькая, как искорка, надежда: это на мантуровских. Может, все-таки после праздников будут работать…

2 января.

Первый день голодовки в новом году. Да, были у меня какие-то надежды в моем положении, но они с каждым днем делаются все меньше и меньше. Как ни кручусь, ни верчусь, а придется все же здесь, в Сосновке, подыхать. Все же интересно: сколько я без жратвы протяну? Дней десять, двадцать, ну а потом труп. Да нет, не протянуть, мороз не даст. Тот свое дело знает. Были бы лыжи, пошел бы на Зебляки. А тут куда, снегу выпало с метр.

3 января 2003 года.

Опять всю ночь не спал. Все думал, выход искал из моего незавидного положения. Ведь что получается: ждать, когда меня хватятся, не дождаться, с голоду не помру – так замерзну. Мантуровских тоже не слышно, да и навряд ли они будут работать. Так что же остается делать мне? Ложиться и ждать, когда замерзну. Нет, не могу. Живой, все видеть, ощущать, двигаться, думать, и вот так помереть?! Нет, не смогу. Так что же делать? Один выход. Дергать на Зебляки. Опять же, а если они на 24 км не работают? Хотя базар был, что с морозами они перейдут на машинную вывозку. До самих Зебляков мне не дойти. Вот они, проблемы. Проблемы жизни и смерти. Еще сегодня подумаю, и если решусь, то завтра надо двигать, пока совсем не ослаб.

Да, Сергеич, вот когда друзья-товарищи открываются. Правильно ведь говорят: друзья-товарищи в беде познаются. Со мной она случилась. Ноги. И что же? Ни друзей, ни товарищей. Ты нам сейчас, Питерский, не нужен, а что с тобой, что у тебя, это не наши проблемы. Васильич, я и тебя считаю еще моим начальником, вроде бы, так неужели никто из вас не хватится насчет меня? Для чего тогда у вас башки? Шапки только носить. Ведь 90 % из-за вас я замерзну и с голоду помру. Неужели трактор ценится дороже человеческой жизни? Да, Россия. Докатились. А ведь и спросу ни с кого не будет. По пьянке, мол, замерз.

4 января.

Третий день не жравши. Чувствую, состояние уже не то. Вялость во всем теле, усталость. Так что же делать? Что?

Лежать и ждать, когда издохну, или все-таки пойти на Зебляки? Это 90 %, даже больше, что мне не дойти. И здесь лежать и ждать. Так что же все-таки делать? Обувку, правда, кое-какую соорудил, все полегче, чем резиновые сапоги. Но вот ноги, ноги, суки, да и снегу навалило. В иных местах по пояс. Наверное, все же рискну, пойду. Там впереди хоть жизнь, если дойду, а здесь мне ловить нечего.

Козлы, идиоты! Как еще назвать мое начальство. Как бы мне выжить да посмотреть вам в глаза, как бы? Неужели судьба так жестока ко мне? Что я такого сделал? За что ко мне такая немилость, за что?

5 января.

Все-таки решил пойти на Зебляки, далеко ли дойду, не знаю. Слабость во всем теле, да столько снега. Если что, ищите по дороге до угольника, там через перемычку и на зебляковскую узкоколейку.

6 января.

Вчера хотел уйти в Зебляки, какое! Снегу по пояс, без лыж, да с моими теперешними ногами – о выходе и речи нет. Какому же раздолбаю в позапрошлом году понадобились мои лыжи? Ведь ничего не взяли, только их.

Как хочу жрать. Знал бы кто! Сейчас бы буханку черного, 0,5 кильки, 2 самогонки: засадить и умирать можно.

Утром что-то еле встал, слабость какая-то во всем теле. Руки дрожат. Даже вот пишу, и заметно. Ну что, дело, кажется, подходит к концу. Моему концу. Надежд на выручку никаких. Абсолютно. Придется здесь издыхать, в холоде, голоде, в темноте, в одиночестве. Но за что мне такая выпала доля? Почему я? Боже, чем я перед тобой провинился, что ты так ко мне отнесся? Чем я перед тобой виноват?

Пройдет эта суровая зима, весна, лето. Люди будут мять, топтать эту траву, дышать воздухом, да просто будут жить.

А меня не будет. Все это без меня. Рыбалка, грибы, ягоды, да и вся остальная жизнь. Я больше не увижу ни Якшангу, ни Зебляки, не пройдусь по магазинам, не встречу знакомых. Вот здесь, в Сосновке, в четырех стенах, все и кончится.

Где же ты, где? Или я тебе нужен был только по твоим надобностям?

Все же удивительное в жизни бывает. Вот народ, люди летом, осенью и зимой, да, считай, круглый год ездили, каждый по своим делам. Останавливались у меня. Отказа ни в чем не было. Мне не мешали. Многие звали: Питерский, будешь в Якшанге – заходи ночевать. А я не только не заходил, но не знаю, где живут-то многие. Ладно, к чему все расписал? А к тому, что выручал многих, а случилась со мной беда, и остался один у разбитого корыта. Ведь все-таки вы живете в поселке, у вас и техника, да вообще возможностей больше. Вы все же коллектив, можно было бы и проведать, узнать, что к чему. Так нет, зачем ноги ломать. Вот летом, осенью по ягоды, грибы, другое дело. А меня из-за вас в какой-то степени не будет. Попал я в западню. Каких-то 13–15 км, а непреодолимы, как в свое время Китайская стена, Берлинская. По ту сторону – солнце, радость, жизнь. По эту – голод, холод, смерть.

7 января (Рождество Христово).

С последним в твоей жизни праздником тебя, В.И., Рождеством Христовым!

8 января.

Спичек последний коробок. Зато нашел немного лаврушки. Ее если только в задницу пихать, больше некуда. Видели бы вы меня сейчас. Ноги как у дистрофика, а, по сути, я им и есть. Морда худая, грязная. Это от печки грязная. Так в хате тепло, но коптит. Ну да ладно, переделаете. Это уж без меня. Каждый день вспоминаю этих козлов, мое начальство. Суки они последние. Ведь можно на тепловозе доехать, сейчас же зима, снег рыхлый, это не март. Все, больше писать не буду. Только дни ставить буду, чтоб народ знал, когда я примерно дуба дам.

10 января.

Кончился уксус. Дело подходит, видно, к концу. Тоненькую доску без перекура не перепилить. Думал, январь протяну, какой! Неделю от силы. Жрать совершенно нечего. А уже 9 дней во рту, кроме воды, ничего не было.

Девять дней в этом месяце, да 29 в декабре. Вот что я тут подумал. Блокадникам Питера полегче было. Они хоть 125 г хлеба получали, а здесь: голый Wasser (вода). Получал, не получал, конец один, что у них, что у меня. Ну а где же все-таки мои мастера, где? С 12 января начну делать себе смертное ложе. Натаскаю побольше тряпок. Надену на себя, сколько влезет».

Кап-кап… Лёха, сожитель Петровой, вышел за мной. Хлюп-хлюп – топали наши валенки по Депутатской улице. В битых стеклах домов бегали зайчики. Среди сугробов я увидел скелет качелей и подумал: они попали сюда из другого фильма про конец света.

– Вот пекарня, – Лёха махнул рукой в сторону груды бревен. – Вот мастерские. Швейная. Прачечная. Магазин.

Из окна магазина торчали ягоды рябины.

– Почта, – валенки Лёхи поднимали каскады искрящихся брызг. – Баня. Контора. Больница. Гараж. В лесу пионерский лагерь. Речка. Рыбу электроудочками перебили. Клуб. Сидели перед ним на лавочках.

Мы шли по стежке среди кустов. На деревьях уже набухали почки.

– Слева источник. Освященный. – Лёха показал на сруб под горкой. – Справа кладбище. Среди прочих, тут лежат поляки. Наследие культа личности. Хочешь посмотреть на них? Поляки лежали под одинаковыми крестами. Имена их полностью стерлись. Белый снег и черные кресты: вот безусловные знаки.

– Ну чего? Посмотрел? Человек – это как? А? Звучит гордо? – Лёха оскалился, показав проемы во рту.

Я зажмурился. Тишина не была полной. Шумели сосны. Сопел Лёха. Звенели льдинки в ручье. И что-то еще. Проходящий состав, клеенчатая скатерть, рябь в стакане. Три старухи в черном. Одна скалится, другая плачет, а третья, яхонтовый, скажет все. Правду скажет. Открыв глаза, я увидел снег, кресты и, очень высоко в соснах, бездну мартовского неба.

Ад – это безысходность.

На обратном пути я спросил Володьку про могилу Питерского.

– Чего не знаю, того не знаю. У сельсовета не было денег на похороны. Пока не нашли, на Сосновке лежал, а потом еще месяца три в морозилке.

Фото автора

ДНЕВНИК

«12 января.

Рождество прошло, но морозов здесь, в Сосновке, не было. Дни стояли солнечные и тихие. Наверное, на Крещение завернет, к моей кончине. Все, я вроде готов. Не раздеться, не одеться. Уже и руки не слушаются. Пью кипяток с солью. Вот и вся моя еда. Лег бы и лежал. Так замерзну через два-три дня. Вообще, к чему я сопротивляюсь? Жить, жить охота, люди! Пойду дров к вечеру немного наломаю. Пока светло, да пока желание есть.

15 января.

Вот и старый Новый год прошел. У меня все то же! Никого и ничего. Уже еле стал вставать. Видно, последнюю неделю доживаю. ЛПХ, хоть и бывший, один черт коллектив, не могли спасти одного человека».

Автор: Андрей ПАВЛИЧЕНКОВ
Совместно с:

Оставить комментарий

Войдите через социальную сеть

или заполните следующие поля

Получить уведомление о новых комментариях к статье по почте

Возврат к списку

Если вы столкнулись с несправедливостью или хотите сообщить важную информацию или сняли видео, которое требует общего внимания:

«Совершенно Секретно» - Международный ежемесячник расследований. Издаётся с 1989 года. Основатели - Юлиан Семёнов и Артём Боровик. Газета и сетевое издание «Совершенно Секретно» - свидетельство о регистрации ЭЛ № ФС 77-79634 от 25.12.2020 г.

E-mail редакции: sovsek@sovsek.com

Тел./факс редакции: +7 (499) 288-00-72

Whatsapp: +7(985)189-28-20
Viber: +7(985)189-28-20
Telegram: +7(985)189-28-20

Рекламный отдел:+7 (499) 288-00-72

reklama@sovsek.com

Отдел распространения: +7 (499) 288-00-89

sales@sovsek.com

*Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации:

«Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА),«ИГИЛ», «Джабхат Фатх аш-Шам» (бывшая «Джабхат ан-Нусра», «Джебхат ан-Нусра»), Национал-Большевистская партия (НБП), «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Свидетели Иеговы», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Артподготовка», «Тризуб им. Степана Бандеры», «НСО», «Славянский союз», «Формат-18».

18+

Учредитель: ООО «Совершенно Секретно Трейд».
Юридический адрес: 360051, Кабардино-Балкарская Респ., г. Нальчик, ул. Пачева, д. 36
Почтовый адрес: 127247, г. Москва, а/я 72

Copyright (c) 2010-2023
ООО "Совершенно Секретно Трейд". Все права защищены.
Свидетельство о регистрации ЭЛ № ФС 77-79634 от 25.12.2020 г., выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций.

Политика конфиценциальности и Согласие на обработку персональных данных

ДОБАВЛЕНИЕ ПРЕСС-РЕЛИЗА :

Представители компаний могут самостоятельно разместить пресс-релиз на портале sovsekretno.ru. Данный вид размещения информации доступен для партнеров в двух форматах: бесплатно и на платной основе.

Правила размещения пресс-релизов:

Пресс-рели́з — информационное сообщение, содержащее в себе новость об организации (возможно и частном лице), выпустившей пресс-релиз, изложение её позиции по какому-либо вопросу.

Требуется регистрация на сайте.

Необходимо внимательно заполнить все поля формы на странице «Добавить пресс-релиз» и нажать кнопку «Отправить». После отправки ваш пресс-релиз будет проверен модератором и опубликован на сайте.

Требования к публикуемым пресс-релизам:

К бесплатной публикации на сайте принимаются только пресс-релизы. Произвольные и коммерческие статьи к бесплатной публикации не принимаются.

Пресс-релиз должен быть посвящен конкретному событию. Не допускается публикация текстов, несущих лишь рекламную информацию.

Пресс-релиз, который содержит большое количество орфографических и синтаксических ошибок не публикуется.

Не публикуются плохо оформленные (нечитаемые) пресс-релизы: сплошной нечитаемый текст; текст, без разбиения на абзацы; злоупотребление форматированием; чрезмерное количество ссылок в тексте.

В случае нарушения одного или нескольких правил, редакция оставляет за собой право не публиковать пресс-релиз на сайте.

Технические требования к тесту пресс-релиза.

Объем – до 3000 знаков. Допустимый минимальный размер изображения в тексте пресс-релиза - 240x150 px, для анонса пресс-релиза на главной странице – 80Х50 px, допустимые расширения: jpg,jpeg,gif,png, максимальный размер файла: 2 мегабайта.

Бесплатное размещения материалов в разделе «пресс-релизы» на нашем портале:

Оперативный доступ ко всей аудитории SOVSEKRETNO.RU. Размещение контактной информации о вашей компании в текстовом формате. Анонсирование актуального пресс-релиза в рубрике, соответствующей виду деятельности вашей компании. После завершения актуального срока размещения, материал о вашей компании будет доступен в архиве пресс-релизов.

Платное размещение пресс-релизов:

По вопросам коммерческого размещения пресс-релизов, статей, новостей, фото/видео и других инфоматериалов: Тел.: +7 929 604 35 54, е-mail: pr@sovsekretno.ru

Не хватает прав доступа к веб-форме.

Сайт использует файлы cookie, что позволяет улучшить его работу. Использование cookie предполагает сбор информации о вас технического характера, в частности IP-адрес региона вашего местоположения и другую информацию. Продолжая пользоваться сайтом, вы соглашаетесь с политикой конфиденциальности, а также даете согласие на обработку своих персональных данных.

ЗАПИСКИ МЕРТВОГО ЧЕЛОВЕКА

Комментарии

Оставить комментарий

18+