Пан Вальтер

Представители Войска Польского на Параде Победы в Москве 24 июня 1945 г. Второй слева – К. Сверчевский

КОМУ ВОДРУЖАЮТ ПАМЯТНИКИ
(Тайное становится явным)

Сосед по междугороднему автобусу (они связывают воеводства Польши) поинтересовался: «Пан с Москвы?»

И завязался беспредметный разговор, какими убивают дорожное время. Увидев в окно необычный памятник – поза роденовского «Мыслителя», но на голове конфедератка, нагота прикрыта мундиром, – я удивленно пожал плечами и – услышал лекцию о генерале Сверчевском, легендарном герое трех стран – Польши, Испании и Советского Союза.

– Побеждал в больших сражениях?

– Нет, до больших его не допускали, а в малых не всегда брал верх. Разве что в Испании…

– Откуда же эта официальная слава?

Прежде чем ответить, мой сосед – полковник – погрузился в раздумье. Стоит ли раскрывать тайну чужестранцу? А затем потекла речь о выдающемся военном разведчике (Польша 30-х годов не упоминалась), который не только сам изучал вероятного противника, но и вырастил десятки умелых агентов, действовавших в разных странах. Один хороший лазутчик порой стоит выигранной битвы.

Америки мой речистый попутчик не открыл. Кое-что на сей счет мне было известно. Первые полтора года Великой Отечественной я прослужил в Особой бригаде, где готовили разведчиков и диверсантов, откуда вышли Абель и Николай Кузнецов. Правда мы, вчерашние студенты, соблюдали дистанцию и славой Лоуренса не бредили.

Все-таки внедрение имени генерала, не одержавшего сколько-нибудь памятных побед, смущало.

Сосед со мной не соглашался. Побеждает та сторона, которой лучше известен противник, его потенциал. Сверчевский для того и послан был в Испанию, чтобы глазами советского командира рассмотреть, как действует оснащенная фашистская машина.

Шпион в обывательском сознании, затаившись под мостом, считает вагоны. На самом же деле собирает, классифицирует, анализирует многообразные сведения, создавая из них нечто целое.

Сверчевский не сомневался: Вторая мировая не будет похожа на Первую. Но насколько? В чем? И сознавал: увиденное собственными глазами – всего дороже. Особенно если не только фиксировать, но и подключать голову. А генерал, лысина которого на памятнике прикрыта конфедераткой, умел работать головой…

«Жаль, что в Советском Союзе не напечатали роман Хемингуэя «По ком звонит колокол». Там показано, сколько умело воевал наш генерал».

Мой сосед заблуждался. В Москве опубликовали «Колокол». А до того он годами кочевал в «самиздате». Что подогревало интерес к нему. Квартиры многих столичных интеллигентов украшал портрет седобородого американского писателя в свитере грубой вязки.

Сообщив все это собеседнику, я добавил: «Сверчевский в романе фигурирует под фамилией Гольц, нет ни малейшего намека на его разведывательную деятельность».

«Вот-вот, – подхватил полковник, – об этом, скорее всего, позаботился сам Сверчевский, стяжавший славу боевого генерала Вальтера, не давая повода для подозрений в разведывательной деятельности».

Мне подобные соображения не приходили на ум. Даже если прав полковник, трудно внушить народную любовь к генералу, чья подлинная миссия – ради нее он рисковал своим лысым черепом – не подлежит огласке.

Мы уже въезжали в сумеречную польскую столицу, и мой сосед словно вдруг вспомнил: «Вальтер обладал большим кругозором. Но сильно пил, страдал…»

Я подсказал: «Запоем».

ПОВЕРХ БАРЬЕРОВ
(Явное становится тайным)

В варшавской квартире, где я остановился, ждала записка: «Позвони пани Пехоцкой, зайди к ней на Литевску, 10, за лекарством, возьмут его у тебя в Москве на вокзале».

Влада Пехоцкая встретила меня, будто мы тысячу лет знакомы. Поблагодарив, я попытался уйти. Но хозяйка воспротивилась – у нее в доме так не принято. Попьем чаю.

В большой комнате на белой стене висел портрет… лысого генерала.

«Это мой муж. Он убит».

Пока пили чай, она вспоминала, как ее, подофицера, ни с того ни с сего назначили вести хозяйство командующего Второй армией Войска Польского генерала Сверчевского. Генерал слыл человеком суровым, неприхотливым и никакого хозяйства не имел. Владу словно не замечал. Вечерами читал Чехова или Лермонтова. А когда вдруг заметил, послал вместе с еще одной девушкой-подофицером в Красноярский край к семьям польских солдат, не по своей воле переместившихся в Сибирь. Попутно в Москве Владе надлежало навестить генеральскую семью и передать посылочку

Вернувшись, она сухо доложила о выполнении задания и попросила отпустить в часть. Но командующего вдруг посетили совсем другие мысли…

Ей суждено было стать последней любовью Вальтера, ему же – ее первой и, кажется, единственной. Их сына по традиции назвали Каролем.

* * *

Ему всегда и всюду было не по себе. Ограниченные люди не принимают людей своеобразных. Нестандартных подозревают черт-те в чем. Соглядатаи набивались в собутыльники. Даже в семье угнездился контрразведчик…

В мирное уже время иные поляки видели в нем изменника – русский ставленник, жена и дочери в Москве. В Советском Союзе, пронюхав об отношениях с Владой, добивались разрыва.

Он отшучивался: в России жил с русской, в Испании с испанкой, балериной Изабеллой, в Польше – с полькой.

Многое умел держать в тайне. Но не личные свои отношения. Такая тайна, утверждал, оскорбительна для женщины. Если относишься к ней всерьез.

Два родных его языка – польский и русский. Владел французским, понимал английский, с грехом пополам изъяснялся по-испански.

Заменяя в Войске русских офицеров польскими, гнул свою линию, не имевшую ничего общего с национализмом, который вообще был отвратителен. Одни его именовали «интернационалистом», другие – «космополитом». Он же сам, атеист до мозга костей, ссылался на Библию: несть ни эллина, ни иудея. Ненавидел тех, кто кичился своей национальностью: «Значит, больше нечем». Скольких врагов нажил!..

В 30-е годы, по его словам, ему выпала удача: возглавил в Москве школу, где училась молодежь едва ли не из всех стран Европы. Он относился к курсантам как к родным детям. Переживал дальнейшую судьбу каждого.

Я спросил Владу: учил мастерству разведки? Она смутилась – об этом никогда не заходила речь. Я повторил вопрос, заданный полковнику в автобусе: почему в романе «По ком звонит колокол» он носит фамилию Гольц? Почему сохранена его внешность, но биография чужая?

Оказывается, он вообще не хотел видеть Хемингуэя: иногда им овладевало чрезмерное недоверие. Но человек, с мнением которого он считался, настаивал: надо ради дела встретиться.

Кто этот человек? Русский журналист Кольцов. Уже в Москве, незадолго до своего исчезновения, он позвонил Сверчевскому: собираюсь написать о вас книгу. Кароль мрачно пошутил: спешите – либо вас, либо меня упекут за решетку. Но если и не упекут, вряд ли вы получите «добро» от инстанции, к которой, вероятно, причастны мы оба.

Генерал-майор К. Сверчевский после возвращения из Испании

Вскоре Кольцов пропал навсегда. Что до господина Хемингуэя, то Сверчевский не читал его книг. Он признавал лишь русскую классику.

После войны с официальным визитом посетил Штаты. Влада поинтересовалась, почему не привез роман Хемингуэя. Он ответил: правда ему доступна лучше, чем этому американцу, а придуманное его не занимает. Вот если б Чехов написал… На худой конец Кольцов.

Владе известно от испанцев: никто из русских командиров не пользовался в их стране такой любовью, как суровый, взыскательный Вальтер, никто не командовал испанской дивизией.

Для меня это – неожиданность. Как, впрочем, многое из услышанного от дорожного попутчика в полковничьем мундире.

НЕОЖИДАННЫЙ ПРЕЗЕНТ
(Тайное становится явным)

Стопка книг на моем письменном столе в Москве росла – ясности не прибавлялось. Единственное достижение – в папке Сверчевского (она сберегалась в коминтерновском архиве Института марксизма-ленинизма как нечто запредельно секретное) лежал один листок: автобиография, подписанная: «Вальтер». Дата – 1931 год. Следовательно, еще в Москве, задолго до испанской войны, он обзавелся этим псевдонимом. Находка тешила самолюбие и – сгущала туман.

Противоречия в книгах о войне за Пиренеями иной раз били в глаза. Одна статья расписывала бескорыстную советскую помощь, другая – тайные ночные операции по ввозу золотого запаса республики в наш черноморский порт. С добровольцами, с боевой техникой и вовсе свистопляска. То были, то не были, то одна цифра, то другая…

Имена авторов ничего не говорили. Даже того, который был последовательнее других. Все же навел о нем справки. Не испытывая надежды, позвонил, заикнулся об аудиенции. Незнакомец на другом конце провода не спешил согласиться. Попросил еще раз назвать себя. И с ходу: «Диктуйте адрес. Завтра в восемнадцать ноль-ноль буду у вас»

Гость с огненно-рыжей шевелюрой и туго набитым портфелем отвечал на вопросы так, словно загодя о них догадывался. Почему, например, иные прокоммунистически настроенные интеллигенты, хлебнув испанской каши, сменили символы веры?

Артур Кестлер и Джордж Оруэлл? Они давно созрели для такой смены.

Не слишком вразумительно. Но и на том спасибо.

Вечер вопросов и ответов близился к концу, когда огненно-рыжий гость поинтересовался, кто именно меня занимает. Сверчевский? Задумался. Заметил: фигура менее простая, нежели изображают. Докладывал из Испании такое…

Помолчав, лязгнул замком портфеля. Выбросил на стол тетради в коричневых переплетах. Копии, выписки из архивных бумаг, до коих мне бы никогда не добраться. Он же имел доступ. Теперь они ему ни к чему, он в конфликте с руководством испанской компартии и переключается на Латинскую Америку. «Вникайте, используйте в рамках, дозволенных цензурой. Но никогда не упоминайте моего имени».

Ограничусь выдержками из секретных испанских донесений Вальтера. Словно у автора в кармане генеральского кителя индульгенция. Словно Москва не охвачена героической борьбой с «врагами народа» и верные его друзья и сподвижники уже не сложили головы.

«Во французских, немецких и польских частях много распущенности и недисциплинированности. В 11-й бригаде – полуразложившийся сброд. А в соседней, 96-й (испанской), – образцовый порядок. Еще лучше, говорят, в 22-й. К сожалению, это еще не типично. Национальный вопрос – самое слабое место интерчастей. Франкофобия. Увял и не потух еще окончательно антисемитизм.

Рядом с тем, что объединяло, уживалась жалкая, мерзкая, вонючая грызня из-за национального превосходства одних над другими. Общее превосходство над французами и вместе с последним превосходство над испанцами, принявшими нашу помощь.

В бригаде (номер неразборчив. – Авт.) интербригадовские кадры засорены политическими и уголовными проходимцами. Бригада Гарибальди наиболее низка по боевым качествам из-за политиканства ее руководителей.

Политика играет пагубную роль в испанской войне, так как партии больше всего занимаются утверждением собственных интересов.

Нужно многому учиться у испанцев, не давая зряшных советов, не допуская властного тона (например, Орлов по отношению к Модесто). Но и не «обломствовать», не трусить. Не злоупотреблять «я», не приписывать себе все заслуги, а вину за неудачи не возлагать на других.

Испанцы тяжело реагируют на отзыв ценных работников. В частности – Штерна, Малиновского, Вольтера, Проценко, Гоффе. Тем более что все они отбыли одновременно и на фоне неудач.

Очень хорошо воздействовало бы обратное возвращение лучших.

Фашистская агентура добивается пропасти между интернациональными частями и испанскими. Натравливает на советских помощников, агитирует за «домой»…»

О гибели 15-й интернациональной бригады, без подготовки и надежды на успех брошенной в бой: «Категорически протестую против методов нашей работы, результатом которой явилась эта трагедия».

Среди виновников неоправданной гибели танкового полка называет себя. («Случайно узнав перед рассветом о намеченной операции, недостаточно резко возражал против этого преступления».)

Откуда такая безоглядная уверенность в себе? В своем праве оценивать решения и действия независимо от ранга решающих и действующих?

Можно вообразить – с натяжкой, – что несколько лет руководства школой, где из западных комсомольцев и коммунистов готовили советскую агентуру, приучили к свободному общению с верхушкой Коминтерна (подбор кадров) и Разведупра (его начальнику Яну Берзину быть главным военным советником в Испании). Школа помещалась в переулке неподалеку от Пятницкой, в тени Клементовского собора. Сюда наведывались лидеры компартий, разведчики, чьи имена не разглашались. Вальтер чувствовал себя хозяином в этом многоязычном доме.

Да, ему доверяли. Но неужто не доверяли Берзину, который вернулся из Испании с красавицей-женой и вскоре вместе с ней был расстрелян?

Почему Сверчевскому сходила с рук переписка с варшавской сестрой Хенрикой? Почему разрешили визит Хенрики в Москву?

Почему пал выбор на Сверчевского и его послали в Испанию? Он единственный из кадровых командиров РККА направлялся на строевую должность, хотя имел минимальный командный опыт и был штабником до мозга костей. Или, как говорил польский полковник, штабником-аналитиком, чей подручный материал – карты, схемы, пресса, донесения, протоколы допросов перебежчиков.

Склонившись к моему уху, полковник полушепотом рассказывал, не ручаясь за достоверность, что Сверчевский, еще служа в Белорусском военном округе, оборудовал себе наблюдательный пункт в рощице неподалеку от советско-польской границы. Посиживал там часами, смотря в бинокль, в подзорную трубу, нацеленную на Запад. Позже, наезжая из Москвы в приграничную зону, лез в «скворечник» на своем дереве. И глядел, глядел, сравнивая записи за разные годы. Он умел смотреть, слушать, обрабатывать документы, обнаруживая то, что другому не бросилось бы в глаза

Техника тогда была примитивная, втолковывал мне польский полковник. Но разведчики уровня Сверчевского со своим делом справлялись…

Вальтер успешно возглавлял сперва интербригаду, потом – испанскую дивизию. Стяжал славу «таинственной силы Коминтерна». Так именовала его английская газета, не догадываясь: Коминтерн уже дышит на ладан, основные его кадры истреблены либо этапированы на далекие острова каторжного архипелага.

Отозванный из Испании Сверчевский получил из рук Калинина два ордена. Эта торжественная процедура, как правило, сопровождалась скорым арестом. На сей раз исключение – в резерв. Сверчевский, пребывая в резерве, пил вглухую. И хлопотал за арестованного брата. В конце концов брата, обвиненного в клевете на советский спорт, выпустили.

В июне 1939 года Кароль Сверчевский сподобился получить назначение в Академию имени Фрунзе старшим преподавателем на кафедру службы штабов и вскоре с блеском защитил диссертацию «Действия 35-й дивизии в Сарагосской наступательной операции, август – сентябрь 1937 г.». Диссертацию выдвинули на Сталинскую премию. Премию генерал (звание было введено весной 1940 года) Сверчевский не получил. Но едва началась Отечественная война, получил под свое начало стрелковую дивизию…

С 248-й советской дивизией ему повезло меньше, чем с 35-й испанской. Но кому везло в сорок первом?..

Э. ХЕМИНГУЭЙ И АНТЕК Х.
(Явное становится тайным)

Наведавшись вновь в Варшаву, я навестил пани Владу Пехоцкую. Достал из кармана заготовленный листок и прочитал вслух:

«Гольц, который вместе с Лукачем захватил в ту зиму в Сибири поезд с золотом. Гольц, который сражался против Колчака и в Польше. И на Кавказе. И в Китае, и здесь с первого октября. Но он действительно был близок к Тухачевскому. Правда, и к Ворошилову. Но и к Тухачевскому».

Пани Влада отозвалась коротко: «Бздюра». То есть – чепуха, вздор.

С февраля 1946 г. Сверчевский – заместитель министра обороны Польской Народной Республики

Чепуха-то чепуха, но это – цитата из романа «По ком звонит колокол». Правда, передан ход мыслей Марти, которого Хемингуэй, как, кстати, и Вальтер, на дух не выносил. Упор на близость с Тухачевским попахивает доносительством. Покамест в мыслях.

Но Сверчевский, если и не был очень уж близок к маршалу, входил в круг командиров, которым тот симпатизировал. Оправдано предположение: Тухачевский причастен к испанской командировке Вальтера. Для него вермахт – наиболее вероятный противник, ему хотелось иметь о нем максимум достоверных сведений. Получить их от человека всерьез сведущего. У этого человека малый стаж командирской работы? А у кого он велик? У тех, кто все еще бредит тачанками да «штурмовыми ночами Спасска»?

Переименовав Вальтера в Гольца, Хемингуэй получил большую свободу рук. А то, что Сверчевский своей диссертацией как-то исполнил вероятный наказ расстрелянного маршала, кого касается. Гольц – вояка, рубака, бритый череп в заслуженных рубцах от давних ран. (У Вальтера меньше рубцов, но лицо и впрямь бескровно.)

Примерно так я рассуждал, и пани Влада со мной соглашалась. Мне в голову не приходило, что ее покойный муж сам причастен к армейской биографии Гольца.

В Варшаве я встретился с польскими генералами, знавшими Вальтера по Испании. Но самое любопытное услышал от человека, когда-то носившего звание капитана Красной Армии.

Лишен права назвать его фамилию – капитан работал в Испании на советскую разведку. Удостоился ордена Красной Звезды, а в конце сороковых – тюремной баланды в варшавских Бутырках, что на улице Раковецкого.

В Советском Союзе Антек Х. никогда не был, русский язык ему труден. К тому же заикается (результат железных кулаков следователей на Раковецкой). Люди, хорошо знавшие Антека Х., отзывались о нем уважительно. Не наврал после тюремных избиений, никого не оклеветал.

Благодушный увалень в безразмерном свитере, охотник до пивка был отловлен нашей разведкой в Париже, в клубе, где гужевались польские эмигранты-комсомольцы. Переправлен в Испанию и, как бы поделикатнее выразиться, прикреплен к прогрессивному, но не всегда предсказуемому заокеанскому писателю. В прямые обязанности Антека Х. входили догляд за американцем, его связями, окружением. Американец совал нос куда не следовало бы – в контрразведку, к советским командирам, в их излюбленный отель «Гейлорд»

Антек Х. не стал Вергилием. Но отчасти стал Санчо Пансой. Его выручали природное благодушие и контактность, умение выпить, не теряя контроля над собой. Он, видимо, устраивал Хемингуэя. Даже если тот допускал, что поляк причастен к советским спецслужбам. На войне, как на войне.

Откуда Хемингуэй знал про эпизод гражданской войны в России, про захват «золотого поезда»?

Рассказ Антека Х. чем-то подтверждал рассказ Влады Пехоцкой. Получалось, что генерал Вальтер не жаловал пишущую братию. Но его друг Михаил Кольцов полагал это политически неверным. Хемингуэй хороший писатель, хоть и беспартийный. Мы заинтересованы в его сочувствии. Интерес к фронтовым подробностям можно умеренно удовлетворять.

У Антека Х. установились дружеские отношения с адъютантом Вальтера – поляком Алеком. От него Антеку Х. известно о встречах генерала с американским писателем. Про операцию в горах Гвадаррамы говорил скупо. (Добавлю от себя: эта операция воспроизведена в «Колоколе» с документальной подлинностью.)

Командирскую биографию с боями против Колчака, с боями в Китае, в Польше и так далее предложил сам Вальтер. Ведь о «золотом поезде» Хемингуэй прежде не слышал.

Внешность Гольца, манера держаться чем-то совпадают с внешностью и манерой Вальтера-Сверчевского. Но жизнеописание – ни в коем разе. Зачем давать хлеб чужим разведкам, хотят – пусть сами добывают.

Я спросил Антека Х. о «Гейлорде» – насколько комфортабельным был этот отель? По мнению Константина Симонова, в осажденном Мадриде советские командиры не могли иметь такой благополучный островок, как «Гейлорд».

Могли, имели, должны были иметь. Пан Симонов не в курсе дела.

СПЕЦКОМАНДИРОВКА
(Тайное остается не до конца ясным)

Эта заключительная главка основана на рассказе Влады Пехоцкой и на одном сверхсекретном документе.

Несмотря на признание вице-министра генерала Сверчевского национальным героем, при жизни польские верхи относились к нему с холодком. Не исключено, что холодок этот доносился с востока. Генерала числили, видимо, недостаточно «морально устойчивым». Русскую жену держал в Москве, жил с полькой, не делая из этого секрета. Выпивал больше дозволенного. Окружал себя не теми людьми.

Что значит «не теми»? Отыскивал уцелевших ветеранов польской компартии, привечал домбровчаков – бойцов бригады Домбровского, воевавших в Испании. Последних рыцарей Коминтерна.

Но коллекция доносов в какой-то момент утратила значение.

«Будь проклят этот момент!» Меня удивило такое восклицание пани Влады.

…В последних числах декабря 1946 года – шифровка: генералу Сверчевскому безотлучно находиться в Варшаве. Спустя считанные дни – вызов к Сталину.

Владу охватил страх. Сверчевский носил на руках новорожденного Кароля и посмеивался: товарищ Сталин меня ценит, на банкете в честь Парада Победы поднял тост: «За лучшего русского генерала в польской армии!..» Двусмысленность тоста не дошла до захмелевшего уже генерала…

Ночной разговор в Кремле не в четыре глаза, как говорят поляки, а в шесть. В обтянутом кожей кресле утопал не раскрывший рта Берия.

Сталин встретил благодушно: «Здравствуйте, пан Сверчевский. Пан, а не пропал. Ясновельможный пан…» Он неторопливо прохаживался по кабинету. Бранил польское руководство – не понимает геополитического положения своей страны; бранил польское крестьянство – не понимает преимуществ колхозного строя; бранил польскую службу безопасности – не может покончить с аковским подпольем, с прозападными настроениями, с бандеровцами, не использует опыт Сверчевского, успешно боровшегося в Испании с «пятой колонной».

Сверчевский попытался вставить словцо: на нем лежали другие обязанности – чисто армейские.

Пропустив эти слова мимо ушей, Сталин остановился перед гостем: есть мнение назначить вас министром национальной безопасности Польши.

Огорошенный Сверчевский вытянулся: «Я всегда был солдатом и никогда не был жандармом».

Сталин похвалил: хорошо сформулировано. И продолжил лекцию о внутреннем положении Польши. Завершая, повторил предложение о министерском посте.

Сверчевский повторил отказ.

Помолчав, Сталин холодно посоветовал подумать и, кивнув на Берию, напомнил: наша беседа строго конфиденциальна. Очень строго…

В Варшаве, посмеявшись над страхами Влады, Сверчевский все ей рассказал. И никому больше.

Он погиб 28 марта 1947 года в Бещадах, в расщелине, самим Богом уготованной для засад. Его свалила вторая пуля, добила третья.

Огонь вела бандеровская сотня «Гриня».

Ведомству Берии хватало своих людей в Украинской повстанческой армии. Но доказательств инспирированности убийства не было и поныне нет.