Обзор книг

Из жизни прерванной династии

Борис Годунов. От слуги до государя всея Руси: Каталог / Бобровницкая И.А., Цицинова О.А.– М., 2015. – 360 с.

К каждой большой выставке в мире обычно выходит сразу несколько печатных и электронных изданий. Подобная тенденция стала приживаться и в России, где больше всего проектов такого рода у Третьяковской галереи и музеев Московского Кремля. Сейчас в Кремле проходит выставка, посвящённая Борису Годунову, самому недооценённому, пожалуй, правителю-реформатору на российском троне. Выставка собрала множество экспонатов из российских музеев, архивов и библиотек, связанных с такими разными темами как учреждение патриаршества в России, завоевание Сибири, дипломатические и торговые отношения со странами Западной Европы и Востока.

Некоторые предметы вообще демонстрируются впервые, например, сабля с ножнами, принадлежавшая Дмитрию Ивановичу Годунову, дяде Бориса Годунова. О её принадлежности свидетельствует насечка на обухе, выполненная на русском языке: «Сабля конюшего и боярина Дмитрия Ивановича Годунова», на клинке надпись повторена уже на персидском языке, хотя саблю делали в кремлёвских мастерских, она датирована 1598–1606 годами. В форме её рукояти чувствуется влияние османской оружейной традиции.

Как и другие экспонаты выставки, сабля воспроизводится в большом иллюстрированном каталоге (к выставке вышло ещё научно-популярное издание «Годуновы») – в разделе «Несостоявшаяся династия». Причины исторической неудачи Годуновых можно объяснить стечением обстоятельств – голод 1601–1603 годов, сопровождавшийся мором и холерой, неожиданная смерть самого Бориса, а можно – противодействием боярских элит. Те долго сопротивлялись венчанию на царство, в итоге между избранием на Земском соборе и венчанием в Успенском соборе прошло более полугода. Собственно, своим недругам из числа бояр Годунов обязан и дурному посмертному пиару – ничем не обоснованные обвинения его в убийстве царевича Димитрия прозвучали много лет спустя после ранней смерти самого царя Бориса. Цель этих обвинений была понятна: создать образ «хорошей» современной власти за счёт «плохой» бывшей. Но повод ли это, чтобы и последующим поколениям так упрямо верить годуновским недругам?

В книге воспроизводится показываемый сейчас в Кремле покров на гроб царевича Димитрия, он выполнен в московских мастерских царицы Марии Нагой. Среди публикуемых статей – посвящённые Годунову как политику, а также особенностям искусства годуновского периода. Годуновы сыграли важную роль в истории искусства, есть даже специальный термин – «годуновский стиль».

Жаль, что выставочных залов у музеев Кремля мало, на выставке не рассказывают о многочисленных образах Годунова в русской культуре, будь то пьеса Пушкина, опера Александра Сокурова в Большом театре или фильм Владимира Мирзоева. Но в книге стоило бы уделить место для обзора таких интерпретаций, они многое объясняют и в самом Годунове, и в особенностях нынешнего исторического мышления.

Мятеж русской бригады во французской армии

Франция – Россия. 1914–1918 гг.
От альянса к сотрудничеству. Сборник докладов, 2015 – 303 с.

Франко-русский коллоквиум, посвящённый связям стран-союзниц в мировой войне (числительное «первая» в связи с ней долгое время не употреблялось), прошёл в прошлом году в Ярославле. Сборник докладов вышел год спустя – скорость, редкая для академических проектов, где публикации растягиваются обычно чуть ли не на десятилетие. Во многом такая оперативность определена юбилеем Великой войны, отмечавшимся в прошлом году во всём мире. Многие её страницы выглядят ещё неизвестными или малоизученными, хотя, как писал Голо Манн, она остаётся «матерью всех катастроф». Особенно эта недоизученность касается российского участия в войне, закончившегося для империи сперва разрушением, а затем сепаратным миром.

Книга выходит за рамки русско-французского сотрудничества – здесь и подробный портрет кайзера Вильгельма II в статье Михаила Ерина (кажется, один из главных виновников войны был всё же скорее глуп, чем умён), и разбор Жан-Полем Бледом отношений между Австро-Венгрией и Россией в промежутке от убийства в Сараеве до договора в Брест-Литовске. Но главное, конечно, – попытка очередного альянса. У этой истории было много страниц, начиная с русских добровольцев во французской армии (в основном из числа политэмигрантов) и до Русского экспедиционного корпуса (1915–1920).

Согласно первоначальному замыслу, пишет Реми Адам, Россия собиралась послать во Францию более миллиона солдат. Но в итоге дело ограничилось двумя бригадами – всего около 20 тысяч человек, – ещё две были посланы в Салоники в обмен на военные поставки

В апреле 1917 года сражавшиеся на франко-немецком фронте бригады подняли мятеж с требованием отправить их на родину, причём далеко не все хотели при этом подчиняться приказам Керенского. Вместо этого солдат отправили вглубь страны, в лагерь Ла-Куртин, где в сентябре часть оставшихся верными Временному правительству пыталась атаковать впавших в анархию. В итоге на фронт вновь ушли лишь несколько сотен человек, остальные попали на тяжёлые трудовые работы или были отправлены в Алжир.

Среди других интересных историй, рассказанных в сборнике, – события ноября 1914 года, когда российские военно-морские агенты в Англии и Франции предложили Петербургу купить бразильские и аргентинские дредноуты. В качестве обоснования такой покупки выступала будущая геополитика – роль пугала отвели Греции, которая якобы могла в какой-то момент притязать на стамбульские проливы, ведущие из Чёрного моря в Средиземное. Как пишут Никита Кузнецов и Александр Емелин, морской министр Григорович едва не пошёл на сделку, но в итоге она сорвалась. Позднее выяснилось, что часть кораблей была не способна нести военную службу и нуждалась в глубоком обновлении.

Прощай, Америка!

Илья Виньковецкий. Русская Америка: заокеанская колония континентальной империи, 1804–1867. – М.: «Новое литературное обозрение», 2015.– 320 с.

История владения России Аляской и прилегающими к ней островами – одна из самых увлекательных среди географических приобретений и потерь XVIII–XIX веков. Сегодня о ней написано множество книг, на их фоне труд канадского профессора Ильи Виньковецкого отличается сжатостью и при этом панорамностью изложения. Автор рассказывает об основных этапах строительства заморской (точнее сказать заокеанской) колониальной системы и особенностях отношений с аборигенами. В них было всё – и обращение в православие, и спаивание (в цене был ром), и восстания. Отношения с тлинкитами (колошами) не задались, но в целом экспансия в Америку выглядела не так уж и провально, автор утверждает, что «в первой половине XIX века – частично из-за того, что не было альтернатив, – Ново-Архангельск являлся самым космополитическим портом северной части Тихого океана».

На Аляске были разведаны даже запасы золота, но особого интереса к ней Российско-Американская компания (РАК), которая управляла колониями на протяжении десятилетий, не проявила, она занималась не менее ценной пушниной. Подобные компании были давно известны в мире, от Гудзон-Бейской до Ост-Индских (последних было создано целых семь – каждая из крупных морских держав обзаводилась собственной). Но РАК выглядела уникальной: она была «одновременно акционерной, декретной и колониальной». В итоге царское правительство признало её работу неэффективной, на такой оценке особо настаивал вел. кн. Константин Николаевич, предлагавший сосредоточить основные усилия на освоении Азии и Дальнего Востока.

Если реформу морского ведомства в начале 1850-х вел. кн. Константин Николаевич проводил в условиях непривычной для эпохи гласности, обсуждая многие её подробности в выпусках «Морского сборника», то продажа Русской Америки шла словно в условиях восторжествовавшей теории заговора, общество об этом процессе ничего не знало, известие прозвучало как гром среди ясного неба.

Решение о продаже принималось тайно, в особом заседании, которое началось в час дня 16 (28) декабря 1866 года на Дворцовой площади, в парадном кабинете Министерства иностранных дел России. В нём участвовало лишь шесть человек, включая императора Александра II, вел. кн. Константина Николаевича и канцлера Горчакова (ещё, вероятно, и «особо приглашённые», но о них доподлинно неизвестно). Обстановка секретности сослужила власти плохую службу – никто из участников не смог прочитать крайне дельной записки молодого сотрудника Азиатского департамента МИД Ф. Р. Остен-Сакена, в которой тот выдвигал обоснованные возражения по поводу отказа от американских земель.

Записка была написана вечером 16 (28) декабря, то есть уже после заседания. Многие из приведённых возражений воспринимаются как трезвые и заслуживающие внимания и сегодня. Так, Остен-Сакен задается вопросом – «из бесполезности Компании можно ли выводить заключение о бесполезности самой земли, которою она заведовала и о которой мы положительно ничего не знаем, за исключением отрывочных сведений, дошедших до нас большей частью через руки той же самой несостоятельной Компании»? При этом, несмотря на страх перед гипотетическим нападением Англии или США, геополитическая ситуация не принуждала к отказу от колоний: «Положение наших американских колоний в мире политических отношений может быть названо особенно выгодным. История расширения тамошних владений русских, английских, американских всего лучше разъясняет нам, почему нас уже давно не вытеснили из Северной Америки. Если ознакомиться с историей постоянного соперничества между Англией и Америкой на северо-западном берегу Америки в течение нынешнего столетия, то становится понятным, каким образом ничтожная власть нашей Компании могла уцелеть подле таких могучих соседей. (…) Пока существует нынешний порядок вещей в Северной Америке, едва ли основательно опасаться захвата наших Колоний другой державой». Конечно, в пораженческой атмосфере, наступившей в Петербурге после Крымской войны, такой оптимизм разделяли немногие, но исторически он выглядел куда перспективнее, чем страх перед соседями

Остен-Сакен выражал сомнения и в финансовой выгоде от продажи Русской Америки: «Если бы сумма, которую мы получим за наши колонии, была так значительна, что могла бы покрыть известную часть нашего государственного долга, то, конечно, приманка была бы сильная. Но несколько миллионов и даже десятков миллионов рублей едва ли имеют государственное значение в империи, имеющей около полумиллиарда ежегодного дохода и расхода и более чем полтора миллиарда долгу».

Эти интереснейшие рассуждения приводятся в трехтомном труде «История Русской Америки», опубликованном в Москве под ред. Н. Н. Болховитинова в 1997–1999 годах. Но в книге Виньковецкого имени Остен-Сакена не встретить в именном указателе. Понятно, что трёхтомник вмещает куда больше персонажей и фактов, чем издание в 300 с небольшим страниц. Но всё же обходить вниманием столь важные рассуждения не стоило.

 «Клуб-81». Под патронажем КГБ

Иванов Б. И. История Клуба-81. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015.– 496 с.

1981 год для питерского андерграунда стал знаковым. В апреле начались переговоры литераторов с сотрудниками КГБ и Союза советских писателей об учреждении независимого творческого объединения. Его назвали «Клуб-81», ему и посвящена книга прозаика, культуролога и публициста Бориса Иванова (1928–2015), одного из основателей знаменитой премии Андрея Белого и соредактора легендарного журнала «Часы». А в ноябре 1981-го в Ленинграде, в расселённом доме на Бронницкой улице прошла большая выставка Товарищества экспериментального изобразительного искусства (ТЭИИ). Два этих события во многом определили жизнь «неофициального Ленинграда» – литераторов и художников, людей театра и всех тех, кому было душно в рамках официальной идеологии и разрешённой культуры.

Большинство из них, впрочем, не по своей воле получили в своё время негласный запрет на публикации и участие в выставках. Так, самого Иванова в 1968 году исключили из партии, уволили с работы и как журналиста и писателя лишили возможности печататься. Причиной стало составление письма в защиту арестованных Александра Гинзбурга, Юрия Галанскова и других инакомыслящих. Запрет на профессию в советскую эпоху был негласным, но действовал эффективно.

Когда количество таких полуисключённых из жизни литераторов достигло критической массы и спецслужбы уже физически не могли уследить за всеми, и возникла возможность создания «Клуба-81», чья деятельность, с одной стороны, оставалась под надзором, с другой – ограничивалась небольшой аудиторией. Причём впервые подобную идею объединения неформалы и власть стали обсуждать в Москве, от органов был даже выделен специальный переговорщик, но пока из Питера ехали изучать опыт, переговоры в столице застопорились. Зато в Питере «неофицалам» выделили помещение и позволили готовить собственную программу мероприятий, что, впрочем, не освободило их от разгромных статей в газетах – автор не без удовольствия цитирует некоторых мастеров вечного жанра литературного доноса.

Неофициальному искусству было трудно найти себе место в регламентированной со всех сторон советской жизни. «Как только на свет появилось независимое искусство, открылась жуткая правда – ни у личности, ни у общества нет собственного места, – пишет Иванов, – страна оккупирована – всё, чем человек пользуется, ему не принадлежит, он – жалкий арендатор, со всех сторон ограниченный властью. Можно было собрать участников за городом, на поляне – так проводили свои встречи баптисты и барды-песенники, – но и там, мы знали, участников разгоняют и ловят, перехватывают в вагонах электричек. Художники организовывали выставки если не на квартирах, то на пляжах, на улице… Перспективы культурного движения были намертво связаны с борьбой за «право на пространство существования». «Московская бульдозерная выставка» была замечательна как раз тем, что показала: культурное движение способно завоёвывать плацдармы».

Отдельное удовольствие ожидает читателя от чтения хроники культурной жизни Ленинграда вообще и «Клуба-81» в частности, которой открывается том. Отобранные факты и события напоминают, какими важными казались обыденные из нынешней перспективы события – вечер джаза в музее Ф. М. Достоевского 23 декабря 1982 года с участием Сергея Курёхина, Владимира Чекасина и Бориса Гребенщикова. А в мае того же года в «Клубе-81» в Ленинграде выступали московские поэты Бахыт Кенжеев, Юрий Кублановский, Владимир Лен, Лев Рубинштейн, Ольга Седакова и Дмитрий Александрович Пригов. Сегодня все они воспринимаются классиками российской культуры, в которую далеко не всё попадает из культуры советской.