Альбом расстрелянного офицера

Первые суворовцы: из истории Варшавского кадетского корпуса

В нашей стране всегда было принято гордиться семейными, родовыми военными традициями и преданиями. Хотя бы потому, что не найти у нас таких семей, где хоть кто-нибудь и когда-нибудь не воевал.

И многие, кому в детстве несказанно повезло застать своих дедов или прадедов, наверняка затаив дыхание внимали их скупым и редким повествованиям о войне или военной службе, играли дедовскими медалями, а то и орденами, спрашивая: «Деда, а эту ты за что получил? А как ты стал военным?» Кому не выпало такого счастья, всё равно, наверное, перебирали редкие фотографии своих не вернувшихся с войн предков и родственников, всматриваясь в их вечно молодые лица.

Отдал армии 42 «календаря»

В этом смысле автор этих строк не исключение, впитывая рассказы своего деда, чаще всего вспоминавшего про чёрный 1941-й год. Разумеется, уже к школе я знал, что мой дедушка отдал армии 42 «календаря», застал Первую мировую войну, воевал на Гражданской войне, а после ещё на нескольких войнах. Но мне с детства всегда хотелось ещё и знать, как же именно он стал военным, что привело его в армию или кто? Но именно это дедушка в своих рассказах обходил, пока я как-то не откопал в его старых альбомах глубоко запрятанную плохонькую копию-новодел старой фотографии, на которой были двое: пожилой, как мне тогда казалось, офицер при погонах и в форме, явно дореволюционной, а рядом с ним совсем ещё мальчик – в армейской фуражке, гимнастёрке с погонами, перепоясанной армейским ремнём, на пряжке которой с трудом, но можно было разглядеть царского двуглавого орла. Спросил деда, кто это: «Это мой папа, – ответил он, – твой прадедушка, а рядом с ним – твой дедушка, то есть я… – А почему ты в форме, разве ты служил в царской армии?» И услышал в ответ: «Это 1917 год, папа тогда после ранения с фронта ненадолго приехал, а я был кадет – учился в кадетском корпусе, вот мы вместе и пошли в ателье фотографироваться…»

Годы были ещё глубоко советские, слово «кадет» считалось чуть ли не ругательным, так что удивлению моему не было предела, пришлось дедушке рассказать, что это вовсе не те кадеты, которые «кадюки». Так и узнал, что мой дед учился в кадетском корпусе – он называл его Суворовским. Рассказывал, что это была «особая» гимназия: классическая, но жили там, «как в казарме», и учили военному делу – военной дисциплине, строевому делу, рытью окопов, несению караулов, наставлениям и уставам, учили обращаться с трёхлинейкой и винтовкой Бердана № 2, стрельбе и штыковому бою, военной истории. Поведал, и как их, старшеклассников, как-то даже вывезли «на практику» на фронт, а в свой отпуск он побывал и у отца в части, которой тот командовал. Тогда дедушку словно прорвало: рассказывал сочно, улыбаясь, с нескрываемым удовольствием описывая кадетские проказы и шалости, строгости офицеров-воспитателей.

А самым лучшим преподавателем назвал… священника – корпусного батюшку и преподавателя Закона Божьего отца Григория. Даже фамилию его сразу вспомнил: Модзалевский. «Поднимал меня, слушал, потом произносил: «Садись, разбойник Воронов, – он нас всех величал «разбойниками», – ничего ты не знаешь». Ставил хорошую оценку и начинал рассказывать интереснейшие вещи…» Про Модзалевского позже нашёл и у других бывших кадет: все в один голос величали его «наш общий любимец»: дал много доброго, объяснял просто и живо, вызывал только по желанию, часто весь урок рассказывал про живопись, про свои путешествия, про дальние страны…

Так что про этот кадетский корпус я знал в буквальном смысле с младых ногтей и, конечно же, позже пытался вызнать больше подробностей, найти какие-нибудь документы, фотографии. Уже после смерти деда в его личном деле, хранящемся в Центральном архиве Министерства обороны (ЦАМО), нашёл запись, что с 1911 по 1918 год он учился в Суворовском кадетском корпусе – сначала в Варшаве, а затем в Москве, в Сокольниках, куда корпус эвакуировали в 1914 году, после начала войны. Пытался найти что-то в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА), но, увы, в описях хранящегося там фонда этого кадетского корпуса значится всего лишь считанное количество дел, большей частью хозяйственных и не за нужные мне годы… И вдруг произошло настоящее чудо.

После публикации статьи «Первый день войны» («Совершенно секретно», №6, 2012 г.) – там я описал начало войны по дедовским воспоминаниям, упомянув, что тот учился в Суворовском (Варшавском) кадетском корпусе, – в редакцию позвонил читатель. Представившись, он сказал, что у него есть альбом фотографий как раз этого кадетского корпуса. «Не хотите ли посмотреть этот альбом, вдруг найдёте там фотографии своего дедушки?» Кто же отказывается от такого шанса?! Так на время в мои руки и попал этот с любовью оформленный, увесистый и старинный альбом с подборкой снимков

Варшавский Суворовский кадетский…

Покоробившиеся, а местами и просто ветхие страницы, иногда на удивление яркие, но чаще выцветшие снимки, отчётливо помеченные неумолимым бегом времени. Раскрываю осторожно и трепетно, вглядываясь в каждый снимок, надеясь найти родное лицо.

Вглядимся и мы: симпатичные ребята в кадетской форме, весёлые, забавные, одухотворённые лица, просвещённые образованием и верой. Глядя на них, невозможно представить, что кто-то станет солдафоном или займётся рукоприкладством – это будущие воспитатели солдат, которым предстояло самое страшное: повести за собой своих солдат убивать врага и …умирать, но прежде – научиться делать это лучше своих подчинённых. Мало кто из них дожил хотя бы даже до 1920 года… Рядом с ними подтянутые офицеры-воспитатели и ротные командиры, преподаватели в «статских» мундирах – их лица зрелы и умудрены опытом, но столь же живы, выразительны, интеллигентны. Здесь же и редкие лики изящных дам – преподавательницы и офицерские жёны…

Увидев в первый раз изображения здания Варшавского кадетского корпуса – их здесь много, поразился: настоящий дворец! Красивый парадный подъезд, возле которого две пушки – трофеи войны 1812 года, огромная приёмная-вестибюль, гостиные с мягкой мебелью, величественная и широкая парадная мраморная лестница с коваными перилами, колонны, прекрасная планировка, неимоверной высоты потолки, создающие просто фантастический объём, везде паркет, огромные залы – там балы закатывать бы. Так ведь там их и проводили, поскольку именно балом в кадетском корпусе и открывался зимний сезон в Варшаве.

Только это был вовсе не дворец, щедро отданный под кадетский корпус, а вполне себе типовое для тогдашней России учебное заведение – тогда их именно так и строили, чтобы не унижать ни воспитанников, ни преподавателей. У каждой из четырёх рот – отдельное помещение: застеклённая прихожая, своя библиотека, своя уборная и умывальная комната, просторный и длинный коридор, огромная спальня – более сотни кроватей с тумбочками, ротный цейхгауз, запасный выход на случай пожара и везде большие краны с прикрученными шлангами. Неимоверных размеров столовая, где свободно помещались не только все кадетские роты и офицеры с преподавателями, но и множество приглашённых гостей. Гимнастический зал, где парадным маршем запросто проходил целый батальон с оркестром, просторные классные комнаты и специальные учебные кабинеты – физики, химии, столярная мастерская, музей, само собой – корпусная церковь, плацы, бани, паровое отопление, сложная система вентиляции, собственная электрическая станция, своя хлебопекарня…

Отдельно стояли двухэтажный дом, где была квартира директора, соединённый с основным зданием крытой галереей, флигеля – там со своими семьями жили офицеры-воспитатели. Здание под корпус, занявший целый квартал, торжественно заложили летом 1901 года в одном из самых лучших и красивейших мест Варшавы – на Уяздовской аллее, прямо напротив парка Лазенки, где был Бельведерский дворец. «Любимое место прогулок варшавян, – вспоминал один из бывших кадет, – особенно весной и чудной, золотой варшавской осенью». Пока же здание строилось, первых кадет разместили в Варшавской крепости-цитадели, в бывших казармах лейб-гвардии Кексгольмского полка. Ныне в этом здании находится резиденция и канцелярия премьер-министра Польши.

Великий князь Константин Константинович, главный начальник (с 1910 генерал-инспектор) военно-учебных заведений, с кадетами Суворовского (Варшавского) Кадетского корпуса.

Наука обучать

Сам же кадетский корпус был учреждён указом императора Николая II в 1899 году (иногда называют год 1898), получив наименование Варшавского. Но в 1900 году в честь генералиссимуса Александра Суворова был переименован в Суворовский – как раз тогда проводились памятные мероприятия к столетию кончины полководца. Император Николай II пожаловал тогда церкви корпуса иконостас, бывший в 1794 году при Суворове при вхождении его армии в Варшаву.

Учредили же это очередное военно-учебное заведение (к началу Первой мировой войны в Российской империи был 31 кадетский корпус) в сердце царства Польского, согласно официальной версии, по многочисленным просьбам командования и офицерского состава Варшавского военного округа о настоятельной нужде иметь своё военно-учебное заведение. В самом деле, смотришь по документам, кто из кадет где родился, а там нередко значится: Варшава, Варшавская губерния, Ново-Александрия (ныне Пулавы), Ломжа, Замбров, Остров, Остроленка, Пултуск – сплошь места и гарнизонные городки, где квартировали полки императорской армии. Так ведь и сами кадеты Варшавского корпуса в своём подавляющем большинстве не «белая кость» – сыновья обычных офицеров, чаще всего не слишком высоких чинов и должностей, служащих и отставных, а также военных медиков и чиновников, как военного, так и гражданских ведомств

Но, конечно же, разместили в Варшаве кадетский корпус не только из желания потрафить служившим в округе офицерам. Это был один из методов, ключевых подходов кадровой и воспитательной политики военно-учебных заведений Российской империи. Будущие офицеры ещё с младых ногтей должны были проникнуться осознанием, что Польша не какая-то там «инородческая» окраина, не чужая территория, а часть их страны, которую они должны защищать точно так же, как и Москву или Самару. Но, главное, многим из них когда-нибудь предстояло служить именно в этой «русской Польше», и потому делалось всё, чтобы кадеты ощущали себя там нормально, не воспринимаясь местным населением как иноземные чужаки-пришельцы, чтобы органически вливались в польское общество, укореняясь там, не утрачивая при этом своей русской идентичности и, разумеется, имперского начала. Так ведь они действительно знали Польшу, как родную, и были в Варшаве своими, исключительно уважительно относились к варшавянам и добились такого же отношения к себе, стяжав столь доброе имя, что, как свидетельствовали современники, варшавские продавщицы – все польки – нередко даже не брали с них денег за лимонады, пирожки и мороженое, столь любимые кадетами! Кадеты, гордо именовавшие себя суворовцами, понимали польскую речь и умели говорить по-польски, танцевали польские танцы, исподволь впитывая элементы польской культуры, и, разумеется, галантно и достойно ухаживали за польскими красавицами. Их максимально знакомили с окружающей средой, предметно и наглядно давая представление о жизни и основных сферах жизнедеятельности польской столицы.

Вот далеко не полный перечень кадетских экскурсий, почерпнутый мной из документов и воспоминаний: Варшавский политехнический музей, дворец в Лазенках, дворец в Вилянове – загородная резиденция польских королей и магнатов, городская водопроводная станция – там им показывали, как выглядит система снабжения водой огромного города, пожарная часть Варшавы, воздухоплавательная часть и авиаотряд – с возможностью кому-то совершить полёт по жребию, форты Варшавы, крепость в Брест-Литовске… Кадет возили на фабрики – ковровую, шоколадную, ткацкую, бумажную, и на заводы – кожевенный, сталелитейный, стекольный; их возили на экскурсии в угольные шахты и спускали в забой… Вот она, настоящая система подготовки будущих военных кадров, их обучения, образования и просвещения! К слову, собственно поляков именно в этот корпус не принимали, точнее, сформулировано это было иначе, поскольку в тогдашней Российской империи формально-юридически существовало понятие не «национальности», а «вероисповедания». Так что в Варшавский кадетский корпус был закрыт доступ «лицам неправославного вероисповедания»: в корпусе нет, мол, возможности обеспечить возможность соблюдения каких-либо иных религиозных обрядов, кроме православных. Потому «лиц католического вероисповедания» – читай, поляков, учили в кадетских корпусах в глубинах России – с той же самой целью.

Кстати, когда в 1914 году корпус перевели в Москву, то, невзирая на войну, культурная программа сохранилась: экскурсии в важнейшие храмы и монастыри, Оружейную и Грановитую палаты, Третьяковскую галерею, Румянцевский музей, Музей изящных искусств имени императора Александра III… А в летние каникулы, тоже военного времени, многие старшеклассники не чурались зарабатывать на хлеб грубым физическим трудом, устраиваясь на заводы: кто-то трудился на гранатно-гильзовом заводе – у станка, а не в конторе, а мой дед, например, «отдыхал» рабочим кирпичного завода.

В июле – августе 1914 года, когда кадетский корпус эвакуировали из Варшавы в Москву, самых младших кадет первоначально разместили в Головинском дворце (Лефортово) – в 1-м Московском кадетском корпусе, старших – в Сокольниках, в казармах Гренадерского саперного батальона, где поначалу пришлось спать на охапках сена. В альбоме много снимков того периода: эвакуация, окрестности Сокольников, казарма, обустройство первых дней. Как обмолвился дедушка, в Москве он даже видел самого императора – Николай II действительно посетил в Сокольниках Суворовский кадетский корпус 24 (11 по ст. ст.) декабря 1914 года, записав в своём дневнике: «В 10 час. сделал последний [смотр] новобранцам в манеже и затем поехал в Сокольники, где посетил Суворовский кадетский корпус, размещённый в сапёрных казармах». Шла война, и мальчишки, разумеется, рвались на фронт, а поскольку из Варшавы до него было рукой подать, то кое-кому во время эвакуации удалось сбежать. Но вскоре всех беглецов вычислили, отловили и вернули в корпус, но некоторые успели немного повоевать и даже были награждены. В альбоме есть примечательный снимок: на торжественном построении кадетского корпуса в Сокольниках кадетам Сергею Кочерге и Георгию Шуляковскому вручают заслуженные ими во время пребывания на фронте солдатские Георгиевские кресты 4-й степени

Первый директор Варшавского Кадетского корпуса генерал-лейтенант Степан Нилович Лавров: в кабинете и гимнастическом зале.

Учебные будни: на уроке химии и экзамен по географии. Среди принимающих экзамен  и подполковник Б.А. Раздеришин  (за столом первый справа)

Общий любимец кадет священник отец Григорий Модзалевский, преподаватель Закона Божьего

Гимнастике в Кадетском корпусе уделялось особое внимание

Кадеты на экскурсии в воздухоплавательном отряде, Варшава

На прогулке в парке Лазенки, Варшава

Поезд Варшава – Москва: после начала войны корпус эвакуировали в Москву

Навыкам обращения с боевым оружием и стрельбе в корпусе учили отменно

Обустройство в сокольниках: спальня. У окна винтовки. Тогда почему-то не боялись доверить боевое оружие кадетам, почти ещё детям

Парадный плац в сокольниках. Церемония награждения георгиевскими крестами успевших повоевать кадет Сергея Кочерги и Георгия Шуляковского

Кадетский разлом

А вот снимков самого последнего, XIII выпуска, да и вообще фотографий 1917–1918 годов, в альбоме нет: и кадетам, и корпусным офицерам было уже не до фотоэкзерсисов, настала смута. Сначала была «великая бескровная», которую кадеты в своей массе не приняли. На политические темы кадеты старались не рассуждать – не в военных это было обычаях и традициях, но порой демонстративно распевали «Боже, царя храни», бросали ехидные реплики манифестантам с красными знамёнами, корпус даже заслужил репутацию «контрреволюционного гнезда». Возле казармы в Сокольниках были нередки стычки с местной «революционной» шпаной, нападавшей на кадет, возвращавшихся из увольнения в город, и стали обычны подъёмы корпуса по тревоге, когда кадеты старших классов мчались им на выручку – со штыками от винтовок Бердана. Летом многие работали на военных заводах…

Потом настал октябрь, и в Москве затрещали выстрелы: против большевиков попыталась выступить горстка офицеров, юнкеров и даже кадет. Старшие кадеты Суворовского корпуса тоже рвались из Сокольнических казарм на улицы. Но умудрённые отцы-командиры решили иначе: заперли оружейку, выставив там караул солдат Гренадерского сапёрного батальона, заперли и входные двери, тоже выставив там посты солдат-сапёров. Спустя десятилетия некоторые кадеты, будучи уже в далёкой эмиграции, сильно возмущались, что им не дали тогда «повоевать с красными», особо поминая в этой связи «тёплым словом» офицера-воспитателя подполковника Бориса Аркадьевича Раздеришина, который якобы сильно себя уронил в их глазах, не дав выбраться на бойню московских улиц. Хотя он, как и другие офицеры корпуса, фактически спас мальчишек от неминуемой гибели – в Лефортово юнкеров и кадет, принявших участие в Московском восстании, но сдавшихся под честное слово Военно-революционного комитета, «революционные массы» без затей расстреляли и перекололи штыками

Суворовцы же так и не сумели выбраться из своих казарм в Сокольниках, потому им это «зачли», не тронули. Но винтовки из корпуса изъяли, а в январе 1918 года было приказано спороть погоны, «которыми мы гордились, – с горечью вспоминал один из кадет, – и которые раньше снимались как позорная мера наказания за особо тяжкие проступки». Эту операцию кадеты всячески оттягивали: сначала сняли погоны только на шинелях и значительно позже – на мундирах. В апреле 1918 года последний директор корпуса генерал-майор Владимир Носов выдал всем кадетам свидетельство об окончании учебного года, а кадетам VII, самого старшего класса, аттестат об окончании кадетского корпуса. Правда, к тому времени его уже переименовали в военную гимназию – Суворовскую гимназию военного ведомства. Это был последний, XIII выпуск в истории корпуса. Их воспитывали и готовили воевать за родину, но жестокий рок судьбы вскоре разбросал кадет по разные стороны линии фронта, принудив к страшному: стрелять друг в друга.

Вновь и вновь вглядываюсь в эти замечательные чистые лица, как много добра принесли бы эти ребята – если бы не было 1914-го и, тем паче, 1917-го года. Здесь сотни лиц, но мы не знаем их имён, и идентифицировать их, за редчайшим исключением, уже никто и никогда не сможет: все они так и останутся безымянными и неизвестными, разорвана связь времён. В журнале кадет бывшего Суворовского кадетского корпуса, издававшемся сначала в Буэнос-Айресе, а затем в Нью-Йорке и Париже, печатались списки воспитанников, и возле многих имён скорбная пометка: погиб, убит на Гражданской войне, расстрелян в Крыму, застрелился в окружении, убит большевиками в Киеве, пропал без вести, расстрелян в Петрограде, убит, расстрелян, убит… Убиты целые семьи-династии кадет-суворовцев: нашёл в кадетском списке четырёх братьев Гуреевых – убиты все. И ведь в большинстве своём те мальчишки и юноши погибли не в боях, а от руки палачей – бессмысленных, бездумных, тупых.

Судьба офицера

Таких альбомов, сохранившихся вопреки всему, единицы. Большая часть их сгинула, сгорела в кострах Гражданской войны. А что не догорело тогда, сожгут позже, поскольку не слишком полезно для здоровья было хранить такие вещи: само наличие подобного альбома было прямым пропуском в расстрельный подвал – вне всякой очереди. Не стал исключением и первый хозяин этого альбома. Мне удалось установить, что изначально принадлежал он семье того самого подполковника Бориса Раздеришина, который в октябрьские дни 1917-го не выпустил кадет на улицы.

Основные вехи его биографии и служебный путь я проследил по его послужному списку и по спискам офицеров по старшинству: родился 16 (28) декабря 1872 года в семье штабс-капитана полевой конной артиллерии Аркадия Павловича Раздеришина. Учился сначала в Полоцком кадетском корпусе – как и два его старших брата, затем в Петербурге – во 2-м военном Константиновском училище (оба брата тоже учились там), закончив его по 1-му разряду. Служить начинал в 164-м пехотном Закатальском полку, но с 1898 года он уже служит в Отдельном корпусе пограничной стражи – в 25-й Черноморской пограничной бригаде, дислоцированной в Батуми. В 1903 году в чине штабс-ротмистра был переведён в Варшаву – офицером-воспитателем Суворовского кадетского корпуса. Спустя два года на его плечах – капитанские погоны, в 1910 году произведён в подполковники, награждён орденами: святого Станислава 3-й степени, святой Анны 3-й степени и святого Владимира 4-й степени. Старший брат Евгений – полковник лейб-гвардии, другой, Павел, армейский полковник, командир пехотного полка.

Как выяснилось, финал истории большой семьи Раздеришиных печален. Муж его сестры, подполковник Дмитрий Лиорко, вернувшись с фронта после ранения, в июле 1918 года был арестован и вскоре расстрелян. Брат Павел после Гражданской войны осел в Киеве, где работал конторщиком на железнодорожной станции, но в 1923 году был взят на учёт органами ГПУ как полковник царской армии и бесследно исчез. Сам Борис Раздеришин устроился в школу учителем и в конце 1920-х годов преподавал в московской средней школе № 42, проживая по адресу: Покровский бульвар, 8-5. Что именно преподавал бывший офицер-воспитатель, пока не узнал, возможно, математику – бывшие кадровые офицеры императорской армии, как правило, превосходно знали этот предмет. Впрочем, он вполне также мог преподавать черчение, рисование, физкультуру или труд – уж с гимнастикой у бывших офицеров-воспитателей точно было всё хорошо, да и по части столярного ремесла они нередко могли дать фору профессионалам-столярам

Последний снимок Бориса Раздеришина в альбоме датирован 1928 годом, а 24 октября 1929 года за ним пришли чекисты. Вместе с ним в тот же день взяли и четырёх его хороших знакомых, его бывших кадет-воспитанников. По одному делу всех и пустили, вменив антисоветскую и террористическую деятельность. В один день, 3 марта 1930 года, коллегия ОГПУ всех и осудила, приговорив к «высшей мере социальной защиты», в один день, 6 марта 1930 года, их и расстреляли, свалив тела в расстрельной яме Ваганьковского кладбища. Разумеется, никаких терактов они не учиняли и не замышляли – просто дружили, встречались и общались, вспоминая родной кадетский корпус. Точно так же тогда начиналось и так называемое «Гвардейское дело», когда в стремлении искоренить объединяющую воинов традицию воинской же дружбы, уважения и любви друг к другу, дружеские встречи однополчан – бывших офицеров лейб-гвардии Преображенского и Финляндского полков – выдали за контрреволюционный заговор. Вот офицера Суворовского кадетского корпуса Раздеришина и его кадет за это и расстреляли – за дружбу, любовь, уважение, доверие и человеческие отношения. Безмолвным свидетелем которых остался только чудом уцелевший альбом расстрелянного офицера…

Автор благодарит Елисея Владимировича Зубченко,без неоценимой помощи которогоэтот материал был бы невозможен.