Разведчик в бурных водах культуры

Почему знаменитого актёра Бориса Ливанова не взяли на приём к командору Кортни

Газета «Совершенно секретно» продолжает публиковать главы из книги «Вариант шедевра», которую бывший разведчик Михаил Любимов готовит к печати (см. ранее: «Старлей под прикрытием», № 6/395, июнь 2017 г.). 

А я землю носом рыл в поисках жар-птиц и просто полезных контактов. Правда, даже некоторые опытные посольские мужи полагали, что разведка только и занимается слежкой за ними, драгоценными, и их чистейшими жёнушками, не вылезающими из барахольных магазинов. Ещё одно всеобщее заблуждение – считать, что разведчик опирается на когорту ценных агентов, от которых секретнейшая информация золотой рекой течёт прямо на стол любимому правительству.

Конечно, бывали такие счастливые времена, но в начале 1960-х в Англии бушевали шпионские пожары. В результате предательства схвачены на месте и посажены блестящий советский нелегал Конон Молодый (Лонсдейл), его радисты супруги Коэны – потом Герои России (всех обменяли), его ценные агенты на военно-морской базе в Портленде – Гарри Хаутон и Елизабет Джи (фактически мы знали всю подноготную британского флота). Арестован наш блестящий агент Джордж Блейк, служивший в самом сердце английской разведки, тут же погорели несколько коллег, включая резидента. Ударило как гром среди ясного неба «дело Профьюмо», усердно подогреваемое лейбористами в борьбе с правительством консерваторов. Военный министр Профьюмо обвинялся в пикантной связи со смазливой проституткой Кристиной Килер. Не особенно ново, но красотка в свою очередь плотно дружила с помощником нашего военно-морского атташе Евгением Ивановым. Его, к тому же являвшегося мужем дочки номенклатурного Горкина, секретаря у дедушки Калинина, предусмотрительно отправили исправляться домой, но пожар бушевал несколько лет. Хотя шпионажа в деле был мизер, а больше монбланы пьянок и оргий, но какой резонанс! Как изгалялась пресса! И как тяжко приходилось нам, несчастным разведчикам, прикрытым, естественно, должностями в посольстве и других совучреждениях, – ведь нас открыто называли шпионами! Если после хрущёвской оттепели образ русских чуть посветлел, то теперь наши морды частенько попадали в прессу безо всякого повода, но с гнусными комментариями, даже лондонские мальчишки высматривали на окраинах машины с дипломатическими номерами (как правило, наши) и бойко, словно павлики морозовы, стучали в Скотленд-Ярд.

Пара Ростропович – Вишневская с английским композитором Бенджамином Бриттеном и певцом Питером Пирсом

Фото: ВИКТОР БУДАН/ТАСС

А Москва требовала работать, и работать по-ленински, внедряться в среду чиновников и вербовать, вербовать! Всесильный центр требовал, но в то же время постоянно дёргал указиловками, накладывая в штаны перед ЦК КПСС: «Впереди съезд партии, будьте осторожны! Вероятны провокации! Прекратите работу с агентурой! Законсервируйте агента-«ворчуна»! Скоро всенародный праздник Великой Октябрьской революции, будет выступление генсека, резко сократите работу!» С ума сойти от этого яростного обстрела с двух сторон, и неизвестно, кто больше мешал.

Я любил разведку и всей душой был предан правому делу, но тяготился её пребыванием в КГБ, наследнице ЧК, в народе известной как беспощадная карательная организация. Правда, Никита Хрущёв своим докладом о репрессиях Сталина привёл органы в состояние растерянности – трудно перестраиваться с посадок и расстрелов на мирный политический сыск. По указанию генсека органы изрядно перетрясли и почистили, убрали героев репрессий. Помнится, председатель КГБ Александр Шелепин (в постсоветский период храбро названный Железным Шуриком) на одном из совещаний, когда некий генерал вдруг заговорил о заслугах чекистов, грозно его осадил: «О каких заслугах вы говорите?!! О разгуле убийств?» Но мы имели дело с англичанами и собирались их вербовать, а не убивать.

Я не пропускал ни одного доступного дипломатического раута, я заговаривал с соседями по креслу на концертах (однажды так заговорился на выступлении Марлен Дитрих, что не заметил, как с вешалки стянули моё ратиновое (!) пальто), я ездил на все конференции Лейбористской и Консервативной партий, в Скарборо и Брайтон, я бывал в салоне певицы Ширли Абикар (там однажды встретил секретаря Черчилля), в сомнительных вечерних клубах (а вдруг?), на суаре у маститых писателей Чарльза Сноу и Джона Брейна. Я даже торчал близ Форин-офиса на Даунинг-стрит, и в ланч, как опытный сыщик, украдкой следовал за сотрудниками, пытаясь познакомиться в каком-нибудь пабе, где они перекусывали; я даже в дансинг однажды забежал, однако партнёрша оказалась прекрасной прачкой, а не шифровальщицей – носительницей секретов, пусть беззубой и прыщавой

Галина Вишневская, в отличие от Мстислава Ростроповича, была строга к посольским

Фото: МИХАИЛ ОЗЕРСКИЙ/«РИА НОВОСТИ»

И тут пришла весть о предстоящем визите Дмитрия Шостаковича с сыном Максимом, а также Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской. Они прибывали на знаменитый Эдинбургский фестиваль, и я тут же примчался к резиденту и слёзно попросил направить меня туда в служебную командировку.

– И что вы там будете делать? Музыкой наслаждаться? А кто будет работать, – нахмурился резидент, – Пушкин?

– Фестиваль спонсирует лорд Харвуд, он пригласил наших музыкантов. Я постараюсь через них прорваться в этот круг, а там наверняка полно меломанов – государственных служащих!

Вообще-то нарваться на жар-птицу можно почти в любом месте, почему бы обожателю Моцарта и Альбинони не насладиться музыкой на фестивале? Не попытаться восторженно пожать руку великим Шостаковичу или Ростроповичу? Не припасть к руке недосягаемой Вишневской? А я тут как тут – здрасьте! Обожаю, знаете, симфонии Дмитрия Дмитриевича, в посольстве занимаюсь культурой, рад с вами познакомиться!

Дмитрий Шостакович и его сын Максим

Фото: МИХАИЛ ОЗЕРСКИЙ/«РИА НОВОСТИ»

Кроме того, скажу честно: жаждал увидеть Шотландию, прекрасную Хайленд, воспетую Робертом Бёрнсом, святую землю, откуда ключами бил шотландский виски (по загадочной причине в нашем посольском магазине торговали пойлом «Канадиен Клаб», а покупать скотч в городе было не по карману).

Резидент долго жевал губами, взвешивая на своих мудрых извилинах все плюсы и минусы.

– Возможно, мне удастся подобраться к американской базе на Холи-Лох, – поддал я жару, хотя был уверен, что меня туда и близко не подпустят.

Он всё думал и думал, но наконец благосклонно кивнул, видимо, фактор Харвуда, не простолюдина, а лорда (важный момент для провинциала) сыграл свою положительную роль. Осчастливленный, я поездом ринулся в Эдинбург и уже утром предстал перед знаменитостями.

Дмитрий Шостакович казался воплощением человека, который случайно залетел с неба на землю: он жил своей внутренней жизнью, в грохоте симфоний и гуле фуг, окружающие люди и разные предметы его вроде бы не интересовали. У нас в кино частенько изображали таких оторванных от жизни интеллигентов, с непременным «батенька» и привычкой забывать ланцет в животе больного после операции. Сморщенный, неулыбчивый, вежливый, но неприступный, он неохотно вышел в гостиничный ресторан на завтрак. Тут его ждал сюрприз: дирекция решила прислать оркестр, жаждущий порадовать гения своими творениями. Они и грянули во все струны и, по-моему, не шибко слаженно (так услышало моё слоновье ухо). Вилка упала из рук Шостаковича прямо в яичницу с беконом, рука его затряслась, лицо исказилось мукой. Некоторое время для приличия он послушал оркестр, но не выдержал и нервно ретировался в номер.

Сына его Максима я не увидел – он с раннего утра шлялся по эдинбургским магазинам, скупал технику и шмотки.

Мстислав Ростропович сразу же расположил к себе, попросил называть его не иначе, как Славой, был чрезвычайно словоохотлив и даже рассказал мне, как напился на подшефном заводе с рабочими, и в порыве чувств какой-то честный пролетарий ему сказал: «Хороший ты мужик, Славка! Бросай свою гитару, иди к нам на производство!»

Галина Павловна была великолепна, но строга, явно к посольским ребятам относилась без особой нежности, особенно к тем, кто занимается культурой. Видимо, уже натерпелась от них, бедняжка, правда, все прелести были ещё впереди.

Присутствовал, естественно, и представитель славной Лубянки (как без неё обойтись советской культуре?), он же сидел на солидной должности в Министерстве культуры – пожилой хмуроватый блондин крепкого телосложения. В оперативный контакт я с ним не вступал, он мирно пил привезённую из Москвы водку и попутно заметил, что во время войны освобождал Будапешт. Я знал, что это одно из самых кровопролитных сражений войны, помнил строку «И на груди его светилась медаль за город Будапешт» и потому не буду тревожить его память. Переводчица делегации, видимо, принимала участие в других сражениях, языком владела хорошо, но переводила мало, поскольку музыканты говорили с англичанами на своём птичьем языке, использовали жесты и прекрасно друг друга понимали. Вырвавшись на волю, я попытался совместить полезность командировки с приятностью, но врезался в бруствер непонимания

Прокладывать, как сейчас выражаются, дорожную карту к лорду Харвуду я решил через полюбившегося Славу Ростроповича. В оперативно-познавательных целях (всё же я некоторым образом меломан, хотя не мог отличить Баха от завываний своего кота Васьки) я посетил Эдинбургский собор, где Галина Павловна исполняла «Мессу» Бетховена. Это было нечто, это невозможно описать. Я забыл о себе, о разведке, обо всём, я ночью бесхитростно накропал:

Подожди… это «Месса» Бетховена,

Мы летим на лодочке по волнам,

Купола зелёные заливает солнце,

И под нами мечется океан.

Такого божественного пения в таком акустически несравненном соборе я больше никогда не слышал. Потрясённый, я вышел из храма, забыв о цели приезда в столицу Шотландии.

Со Славой мы уже стали на ты, как закадычные друзья, радостно пили и водку, и виски, вполне естественно, что я по ходу задушевных бесед попросил представить меня лорду Харвуду (мол, мне это нужно, как атташе по культуре), и он без всяких колебаний пообещал это сделать.

Я вдоволь насладился Эдинбургом, тимпанами и тартанами, волынщиками в юбках на каждом углу, грузным замком с земляным рвом, но так и не добрался до речушки Спей, где затаились заводы по производству виски, там этот божественный напиток бил прямо из земли, гленливеты, гленфиддики, гленморанжи и прочие солодовые, они сливались в водопады смешанного («блендед») вроде «Чивас ригал» или «Джонни Уокер» и мысленно низвергались в мою жаждущую глотку.

О лорде Харвуде и меломанах – потенциальных агентах нашей разведки я не забывал ни на миг. Друг Слава был нарасхват, он много выступал с виолончелью, но, когда мне удавалось его увидеть, сам напоминал мне о лорде Харвуде.

Фестиваль закончился, состоялись приёмы, устроенные Харвудом, на них, естественно, веселились все наши музыканты, а я всё ждал, когда же Ростропович потянет меня в круги меломанов. Ох, тяжела жизнь в искусстве! Артисты чувствительны, ненадёжны, увёртливы, эгоцентричны и не готовы делиться с ближним, к тому же хитры как черти! С Ростроповичем мы расстались закадычными друзьями. Правда, с тех пор я его не встречал.

ОПАСНЫЕ ОБЪЯТИЯ РОСТРОПОВИЧА

В середине 1970-х, когда я резидентствовал в Копенгагене, где нашим послом был Николай Егорычев, бывший секретарь МГК КПСС, изгнанный Брежневым в Данию за несогласие с его линией, туда прибыл Сергей Образцов, а также и Ростропович, уже бывший в немилости, но ещё не лишённый советского гражданства. Николай Егорычев – колоритнейшая фигура, фронтовик, эффективный организатор и приятный человек, с ним у меня были очень тёплые отношения. Так вот, посол пришёл на концерт, взошёл на сцену поздравить Образцова, и почти сразу там появился Ростропович, который смачно расцеловался с великим кукольником. Затем он обнял посла, с которым был соседом по даче в Жуковке, и они с чувством поцеловались.

На концерт я не пошёл, поскольку был занят важными шпионскими делами, но уже через час мне доложили об этом драматическом событии. Подумать только: фактически невозвращенец Ростропович лобызается с представителем Страны Советов! И главное, посол не уклонился от иудиного поцелуя! Не оттолкнул его, не пресёк деяние резким отпором! Как это понимать? Утром я поведал Николаю Григорьевичу эту историю и предупредил, что в обход меня в Москву могут посыпаться грязные писульки. Мудрый посол направил депешу, сообщил о своей встрече с Ростроповичем и посоветовал не отторгать его от себя, а, наоборот, приблизить и постараться перетянуть в свой лагерь. Но совета его не послушались и вскоре и Ростроповича, и Галину Вишневскую лишили советского гражданства.

Борис Ливанов во всей красе

Фото: www.kino-teatr.ru

«ПРОФИЛАКТИКА» БОРИСА ЛИВАНОВА

 Довольно интересно развивались мои отношения с народным артистом СССР знаменитым Борисом Ливановым. В Англии ещё царило эхо оттепели Хрущёва, ослабление изоляции страны от западного мира имело потрясающий эффект, англичане вдруг узрели, что русские – не грубые варвары, а вполне приличные люди, русская культура становилась заразительной, в моду вошёл Чехов, и даже поставили советского драматурга Арбузова. Лондон визитировали Юрий Гагарин и Валентина Терешкова, растопившие сердца леди и джентльменов, размораживались и культурные отношения между нашими странами.

И вот в столицу Англии прибыл на гастроли Московский Художественный академический театр имени Горького (МХАТ) со «стариками»-звёздами, гордостью нашей сцены. За билетами выстроились очереди, и всё было раскуплено заранее. Незадолго до прибытия театра подруга жены (а жена была до отъезда актрисой Театра им. Гоголя) уведомила её о посылочке, которую захватил ей режиссёр МХАТа Иосиф Раевский, преподававший ей в театральном вузе (посылочки обычно брали с опаской – ведь советскими правилами эти крамольные деяния в то время были запрещены, хотя это правило всеми нарушалось)

Вырвавшись на время из-под груза своих героических шпионских забот, я на своей зеленоватой «Форд-Газели» двинулся к довольно скромной гостинице на Раселл-сквер, где остановилась труппа (жена в это время руководила самодеятельностью в клубе посольства, при ней был и наш недавно рождённый сын в коляске). Уже у сквера, рядом с гостиницей, я увидел величественную фигуру Бориса Ливанова, тогда звезды первой величины, народного артиста, которого боготворила вся страна. Я сам подражал ему, бурно играя на школьной сцене Ноздрёва, и на пике роли сломал стол и повредил себе нос. Ливанов мрачно, как подобало гению, шествовал по аллее в сопровождении Анастасии Зуевой, тоже великой и народной, к тому времени благополучно исполнявшей роли комических старух.

Стараясь держаться непринуждённо, как на сцене МХАТа, я подошёл к гулявшей паре и представился как второй секретарь посольства, что соответствовало моему официальному положению (на самом деле всего лишь «старлей», жадно ожидавший «капитана»).

– Простите, а как мне найти Иосифа Моисеевича? У меня к нему дело.

– Так они все уехали, а приедут наверняка поздно. И жена моя с ними… – как-то многозначительно молвил Ливанов.

Моя нежная душа сразу же прониклась жалостью к брошенным артистам.

– Может, вы хотите покататься? У меня машина, я вам покажу Лондон… тут много интереснейших мест.

Ливанов особой радости не проявил, однако был благосклонен.

– Если вы столь любезны…

Я бережно усадил звёздную пару в автомобиль и покатил по центру Лондона. К тому времени, ободрав машину о посольские ворота и потерпев пару серьёзных аварий, я уже освоил левостороннее движение. Оксфорд-стрит с завлекательными магазинами «Селфриджиз» и «Маркс и Спенсер» (там отоваривалась почти вся советская колония), Мраморная арка, недалеко – самое свободное место в мире, уголок спикеров в Гайд-парке, поворот на Парк-лейн, дорогущие небоскрёбные гостиницы, вдоль парка к Найтсбриджу шикарному универмагу «Харродс», мимо знаменитой композиции сэра Джейкоба Эпстайна со зловещим мефистофелеподобным Паном впереди…

Но Борис Николаевич оставался сумрачным и погружённым в себя, магазины его совершенно не интересовали (обычно советские граждане, изголодавшиеся в дефиците, бросались в них, как во дворцы счастья) да и достопримечательности вроде Бромтонской оратории или Ройал Альберт Холла не притягивали – он еле поворачивал свою породистую голову. Всё это выглядело необычно, как правило, приезжие артисты очень ценили помощь дипломатов и при закупке шмоток, и при осмотре города. Так мы и колесили меж огней Пикадилли-сёркус, по величественной Риджент-стрит – ни Ливанов, ни Зуева не проронили ни слова. Я уже собрался поворачивать к гостинице, когда он вдруг спросил:

– Миша, а у вас дома водка есть?

Сей роковой вопрос из уст прославленного интеллектуала застал меня врасплох, и от неожиданности я чуть не выпустил руль.

– Какая водка?

– Обыкновенная, – популярно объяснил он и впервые улыбнулся.

Откровенно говоря, была ли в доме водка, я не знал, дома старался воздерживаться (достаточно было приёмов и угощений во время дневных трудов), но решил соврать.

– Конечно, Борис Николаевич! Как же без водки!

– Настя, так давай поедем в гости к Мише… – предложил он нежно.

– Стоит ли, Боренька? – пробормотала Зуева, – как-то неудобно…

И я услышал в её голосе панические нотки.

Совсем недавно из полуподвальной коммунальной комнаты с выходом на помойку (тогда даже дипломаты жили скученно) нас переселили в респектабельный особняк на Почестер-террас, близ Гайд-парка, гостиная была приспособлена для частных приёмов (потому и переселили, чтобы помочь заводить связи), трёхкомнатный второй этаж мы делили с другой семьёй.

Я знал, что Катя приедет с репетиции поздно, но не отказываться же от приёма дорогих гостей? Устроив артистов в удобных креслах, я пошёл на кухню и провёл рекогносцировку. Итоги оказались неутешительными: пара бутылок джина, какие-то замшелые щи, но зато целый склад яиц. Зарплата моя намного уступала жалованью английского дворника (об американских дипломатах и говорить стыдно), мы старались разумно экономить, а тут ещё появился на свет сын (жуткие расходы, мы в Москве и не подозревали, как дорого стоят детские вещи и питание!).

Но мужество меня не покинуло, и я торжественно вынес бутылку джина, пообещав сварганить лучшую в мире яичницу.

Ливанов весьма оживился, чего нельзя сказать о посмурневшей Зуевой.

Когда я вернулся с омлетом, половина бутылки уже опустела, и тут пошёл разговор по душам. Оказалось, что Борис Николаевич смертельно обижен, пережить этого позора никогда не сможет и будет жаловаться на несправедливость в Москве. Почему все артисты и дирекция уехали в гости, а его с собой не взяли? Почему? Уехали к какому-то командору Кортни – таких командоров пруд пруди! Кстати, Кортни, бывший офицер военно-морской разведки и член парламента, тогда активничал в Обществе англо-советской дружбы и обхаживал деятелей культуры. Впоследствии он рьяно выступал за сокращение советского посольства (в 1971 году не без его подстрекательств англичане, не дав никаких объяснений, выслали 105 дипломатов!). Бывал он и в Москве, где наша хитроумная контрразведка подставила ему смазливую девицу, сфотографировала и предъявила компромат. Кортни отверг вербовочное предложение, за что был жестоко покаран: живописные фото разослали его избирателям, и на очередных парламентских выборах он провалился, да и жена с ним развелась.

– Какие сволочи! – бушевал Ливанов. – Не взять меня, народного артиста! – бутылка джина быстро шла к финалу.

– Успокойся, Боренька, не волнуйся, у тебя же завтра ответственный спектакль, успокойся ради бога! – шуршала Зуева, поглаживая его по холёной руке.

– Нет, Настя, это настоящее хамство, я этого никогда не прощу! Кто это решил? Известно, кто… Тарасова, старая бл…! (Алла Тарасова была тогда не только актрисой, но и директором театра. – Авт.) Сукина дочь!

Борис Николаевич ударил мне прямо в сердце – ведь я много раз видел Тарасову в роли Анны Карениной и в фильме «Пётр Первый», я преклонялся перед ней, и вдруг… Пришлось сбегать за второй бутылкой джина.

– Подумать только, народного артиста Ливанова бросили как щенка, и он сидит у дипломата Мишки в халупе и яичницу жрёт! – гремел Борис Николаевич своим неповторимым, сочнейшим басом. – О, эта Аллка! Она ещё об этом пожалеет! Я её пристыжу перед всей труппой.

Я с болью проглотил и внезапного «Мишку», и «халупу», которой гордился, и всей душой старался угодить гостям. Зуева к джину не притронулась, зато жизнерадостно поедала яичницу. Ливанов был возбуждён, словоохотлив, но внешне трезв как стёклышко, взгляд его неожиданно упал на картину, недавно купленную мною на рынке у Ковент-Гарден.

– О, так это портрет великого актёра Кина! Какая прелесть! Миша, продайте мне его или лучше подарите…

Я ухитрился вывернуться из сложной ситуации и быстренько отвлёк внимание артиста. Предполагая, что гости не слишком долго задержатся у командора Кортни, я позвонил в отель, попросил передать, что Ливанов и Зуева пребывают у меня в гостях, и дал свой телефон.

Под конец второй бутылки раздался звонок, и властный женский голос потребовал к телефону Бориса Николаевича.

По сниженному тону его неповторимого баса я понял, что звонит любимая жена, предложившая ему немедленно взять такси. Однако он исходил обидой и категорически отказывался. Но вскоре за артистами приехали сами мхатовцы. Мы счастливо допили вторую бутылку и дружески обнялись.

На следующее утро меня вызвал на ковёр резидент КГБ, солидный мужчина с римским профилем и интеллигентными манерами. В разведку его призвали из провинциальной внутренней службы, и он любил вспоминать, как «обставлял» Александра Вертинского на гастролях («к нему бегали балерины, хо-хо!»). При воспоминании об этом подвиге его чеканный профиль озаряла счастливая улыбка –  выдающийся чекист явно прожил жизнь не зря!

– Что же вы наделали, Михаил Петрович! Как вы могли?! Вы же сорвали целую операцию! Важнейшую операцию! Да за такие дела вас надо гнать поганой метлой! Как вы могли?

Я на миг почувствовал себя военным преступником и врагом народа, хотя и не понимал сути обвинений. Резидент нервно ходил по кабинету и даже выпил стакан воды.

Оказалось, что мудрой дирекцией вместе с представителем КГБ (таковые обычно вливались в театральный коллектив во время загранпоездок) было принято решение «профилактировать» Бориса Ливанова перед визитом к командору Кортни, где несомненно подадут выпивку, поскольку на следующий день он играл Астрова в «Дяде Ване». Так была разработана и претворена в жизнь хитроумная комбинация с участием Анастасии Зуевой. Какой же я раздолбай! Сорвать такую тщательно разработанную операцию! Нанести ущерб престижу великой державы, ведь он несомненно завалит роль! Нет мне никаких оправданий. Правда, я, дурак, не знал, какие чрезвычайные меры принимало руководство МХАТа с парторганизацией и КГБ, дабы спасти великого артиста, предотвратить его падение в глубокую пропасть и обеспечить триумф советского театра. Но всё равно – раздолбай!

Заметим, что в этот вечер Борис Ливанов сыграл доктора Астрова блестяще, его много раз вызывали на бис, забросали цветами, и даже обычно сдержанная английская пресса захлёбывалась от восторга.

Так что за срыв спектакля меня не покарали.