Самый нелегальный нелегал

В ООН советский нелегал посрамил министра иностранных дел СССР Андрея Вышинского
Лев Троцкий (второй справа) с женой (крайняя слева) нашел убежище в доме Диего Риверы и Фриды Кало (рядом с Троцким).
Внук Троцкого Всеволод

Когда-то в отечественной разведке работали действительно профессионалы своего дела, не чета Анне Чапмен. Об их деятельности публика узнавала после их смерти, а не после провала. Иосиф ГРИГУЛЕВИЧ – агент, которому не было равных

Несколько раз мне повезло видеть его близко. На каком-то мероприятии – то ли на приеме в посольстве, то ли на торжественном вечере в Институте Латинской Америки – мы даже перекинулись парой фраз. Вообще, когда он появлялся в зале, по публике проходил легкий шепоток: «Смотри, смотри, это Иосиф Григулевич, тот самый!» Он вкатывался в собрание быстрой, ровной походкой, словно бильярдный шар на зеленое сукно стола. Да и сам он чем-то походил на идеально круглое, отполированное костяное ядро: невысокий, полный, но плотный, крепко сбитый и стремительный, обладающий мягкой, неуловимой, почти кошачьей пластикой движений. Легкомысленные усики-ниточки над губой, черные, чуть раскосые глаза, спрятанные в тяжелых веках, живые, цепкие, хваткие, как скарабеи, элегантная манера одеваться и неизменно свежие рубашки… Среди однотонной, утомительно серой, местами обтерханной официальной советской толпы членкор Академии наук СССР, писатель, доктор истории Иосиф Ромуальдович Григулевич смотрелся существом инородным и нездешним. Ну прямо почетный консул Уругвая.
При всей неординарности своего облика меньше всего он был похож на личность легендарную, героическую и загадочную. Хотя в том шепотке, которым встречала его научная и партийно-политическая номенклатура, явно ощущался гриф совершенной секретности. Но говорить о Григулевиче, скрывавшемся под грифом, не рекомендовалось, а пытаться проникнуть в его тайну было предприятием попросту опасным. Как только разговор касался этих таинственных сфер, немногие посвященные молча возводили глаза к небу и переключались на иные темы, чаще всего спортивные.
Как-то посетила меня идея взять у него интервью. «А что? – подумалось мне, только что произведенному из стажеров в редакторы информационного агентства и жаждавшему оправдать доверие. – Кто лучше Григулевича, великого знатока Латинской Америки и происходящих в ее дебрях политических процессов, сможет поведать читателю о двадцатилетии кубинской революции?» Ничтоже сумняшеся, с молодым задором набрал номер секретариата члена-корреспондента и доктора наук, объяснил, по какой оказии звоню, и стал дожидаться ответа. Нисколько не сомневался, положительного.
К заместителю председателя правления информационного агентства, который занимался случаями излишнего любопытства, заведомо вредительскими публикациями и вопросами сохранения государственной тайны, меня вызвали через пятнадцать минут. Вперив в мои зрачки прозрачный, режущий, ледяной луч своего взгляда, действующий генерал Пятого главного управления КГБ, он же зампред агентства, считавшегося рупором советской общественности, лапидарно и, главное, исчерпывающе рассказал мне, как я неправ. На первый раз меня простили. К Григулевичу я больше не совался, уразумев, что окружавшие его тайны выходят далеко за пределы моей компетенции.
Кем на самом деле был Иосиф Григулевич, стало известно только после его кончины в 1988 году и после кончины СССР в 1991-м.

Поединок с Вышинским
Министр иностранных дел СССР Андрей Януарьевич Вышинский, главный обвинитель на сталинских процессах, держал себя на Шестой сессии Генеральной Ассамблеи ООН, как в зале выездного суда где-нибудь в городе Горьком. Шел 1951 год, разгар «холодной войны». Международная обстановка вновь, как и пятнадцать лет назад, располагала к отказу от церемоний. Андрей Януарьевич и не стеснялся: в присущей ему манере безудержного хамства обрушился он в этот раз на маленькие центральноамериканские республики. Обвинение в пособничестве американскому империализму и враждебности по отношению к СССР, с точки зрения министра, вполне тянуло на «высшую меру». Особенно досталось от Андрея Януарьевича Коста-Рике, наиболее последовательному противнику Советского Союза на международной арене. Да посмотрите на карту – что такое Коста-Рика по сравнению с СССР!
Коста-риканский министр Хорхе Мерено растерялся перед этим напором, не знал, как и чем отвечать. Такое бывает: нормальный человек теряется перед оголтелым хамом. Выручил включенный в делегацию посол Коста-Рики в Ватикане Теодоро Бонефиль Кастро, бывший бизнесмен, успешно торговавший коста-риканским кофе в Европе. Как выяснилось, он обладал бойким и ироничным пером. За ночь Кастро подготовил ответ Вышинскому, и на утреннем заседании Генеральная Ассамблея не раз прерывала речь Хорхе Мерено аплодисментами и смехом, а советский министр, накануне столь грозный и непреклонный, пыхтел, краснел и вообще имел жалкий вид.
Эта речь стала триумфом коста-риканской дипломатии, а ее автор, сам того не желая, заложил фундамент своей головокружительной карьеры на международном поприще. Вскоре Теодоро Бонефиль Кастро, в дополнение к Ватикану, был назначен послом Коста-Рики в Италии, а затем и в Югославии.
Выбор оказался удачным – бывший торговец превратился в активного, умного, грамотного и, что немаловажно, обаятельного дипломата. Через поразительно короткий срок посол Теодоро Кастро стал вхож в самые высокие кабинеты Рима и Белграда. С папой Пием ХII он встречался более десяти раз. Латиноамериканские послы в Италии выбрали его своим дуайеном. И лишь с одним дипломатом Кастро так и не смог найти общего языка – посол СССР в Италии Михаил Костылев в своих отчетах постоянно характеризовал его, как «реакционера и открытого недруга Советского Союза». Впоследствии Кастро не раз выступал в ООН с критикой внешнеполитических шагов сталинского МИДа, за что получал от Вышинского характерные для того времени эпитеты: «цепной пес империализма» и «американский подпевала».
Вне всякого сомнения, Андрей Януарьевич, слушая выступления Кастро, мечтал о том, как было бы здорово организовать против этого краснобая-посла закрытый процессец. Выколотить «царицу доказательств» – собственноручное признание. Зачитать приговор, обжалованию не подлежащий. И, как водится, в подвал, и выстрел в затылок.

Кочевник
Андрей Януарьевич и не подозревал, как легко и быстро могла бы осуществиться его мечта. Стоило вождю народов и лучшему другу разведчиков произнести одно слово, и посол Коста-Рики оказался бы в Москве. И никто бы не крал его из Рима. Сам приехал бы, верный чувству долга.
Только Сталин и еще один человек в Москве, да и во всем мире знали, что посол Коста-Рики в Италии, Ватикане и Югославии на самом деле – советский разведчик Иосиф Григулевич, он же Артур, он же Макс, он же Мигель, Юзик, Падре, Фелипе и так далее. До нынешнего дня это единственный в мировой практике случай, когда нелегал возглавил посольство другой страны. А по объему и значению переданной в Центр информации Григулевичу до сих пор нет равных в политической разведке – факт этот признается и друзьями, и недругами.
Все необычно в этом человеке. Родился он в мае 1913 года в Вильно (ныне Вильнюс) в семье литовских караимов. Загадочный народ. По всему миру наберется их чуть больше двух десятков тысяч. А разбросаны они и по Крыму, и по Западной Украине, и по Литве, и по России. Но старинный язык свой, кыпчакский, иначе половецкий, сохранили. Сумели сберечь и веру – караизм, которую одни ученые определяют как самостоятельную религию, другие – как ответвление иудаизма, а третьи – как его, иудаизма, секту. Да и сами корни этого народа вызывают бурные споры. Кто-то считает караимов тюрками, кто-то – прямыми потомками тех самых «неразумных хазар», которым отмстил Вещий Олег, а кто-то полагает их евреями, еще в первом тысячелетии нашей эры перенявшими язык и обычаи древних кочевых племен.
Появившись на свет в Литве, которая через несколько лет получила независимость от Российской империи, маленький Иосиф скоро сделался Юозасом, а все семейство из Григулевичей превратилось в Григулявичусов. Независимое литовское государство не отличалось толерантностью к инородцам и иноверцам. Не жаловало и инакомыслящих – в 1931 году за пропаганду коммунистических взглядов Юозаса посадили. После освобождения из известной своим жестоким режимом литовской тюрьмы Лукишки он переезжает в Польшу и, естественно, продолжает занятия политикой. Через два года польские власти, пристально наблюдавшие за юношей, окончательно убедились, что Юзеф Григулевич не может рассматриваться как ценное приобретение для страны, и вышвырнули его вон. Так вновь обретший свое подлинное имя Иосиф оказался в Сорбонне, в Высшей школе социальных наук. Параллельно он сотрудничал с парижским отделением МОПР.
Международная организация помощи революционерам (МОПР) меньше всего заботилась о бесплатном супе и поношенной одежде для ветеранов социальных и политических битв. Это был своеобразный интернациональный «общак», который финансировал революционную пропаганду, вооруженные акции и нелегальные методы борьбы с правительствами по всему миру. Разумеется, главные монетарные источники МОПР располагались в районе Кремля, а курировали ее деятельность специальные люди из НКВД в больших чинах.
Григулевич работал в парижской МОПР под псевдонимом Мартин Эдмонд Антуан, что заставляет предположить свободное владение французским и способность говорить на этом языке без акцента. Иначе как бы он мог выдавать себя за француза? Лингвистический талант, которым Иосиф несомненно обладал, проявился чуть позже и в испанском: латиноамериканцы всегда считали его своим. Более того, он владел лексическими и фонетическими особенностями испанского языка многих стран континента, поэтому одни принимали его за аргентинца, другие – за костариканца, третьи – за мексиканца. В общем же Иосиф Григулевич мог говорить на десяти языках.
Первую попытку завербовать Григулевича советская разведка предприняла там же, в Париже. Однако этот контакт был прерван – он срочно уехал к больному отцу в Аргентину, куда в конце концов бежала от независимой литовской демократии его семья. Но сотрудничество с МОПР продолжилось и в Буэнос-Айресе. Неизвестно, как повернулась бы судьба Григулевича, если бы не гражданская война в Испании. Может быть, он окончательно превратился бы в революционного функционера и «всплыл» в начале 1950-х в антиимпериалистическом правительстве Гватемалы, возглавляемом полковником Хакобо Арбенсом. Или в революционной хунте кубинских «барбудос» в январе 1959-го. Или в кабинете чилийского романтика от социализма, президента Сальвадора Альенде в 1971-м.
В Испанию Григулевич поехал добровольцем. Судя по открытым фактам биографии этого человека, ему был присущ некий авантюризм, кавалерийская лихость, доставшаяся, очевидно, в наследство от предков-степняков. Правда, говорят, рисковал он всегда хладнокровно и продуманно. Но рисковал постоянно.

Человек, который верил
На войну можно ходить по-разному. На любой войне есть достаточно безопасные места, которые позволяют разделить общую славу в случае победы и гарантируют жизнь в случае поражения. Григулевич, он же аргентинец Хосе Окампо, воевал командиром роты в Пятом полку – самой боеспособной части Республиканской армии, «кузнице командных кадров». Исходя из этих качеств, Пятый полк бросали в самые горячие места и затыкали им все дыры на всех фронтах – Гвадалахара, Брунете, Бриуэге, река Харама, оборона Мадрида…
Военная карьера Григулевича была столь же блистательной, какой впоследствии стала его карьера дипломата, а позже – ученого. Из ротных он достаточно быстро дослужился до помощника начальника штаба Мадридского фронта республиканцев. И вновь советская разведка обратила на него свой взор. На аргентинца Хосе Окампо. Это потом выяснилось, что он старый «мопровец» и проходит по лубянским скрижалям как литовец Юзек, поляк Артур Ковальский, француз Мартин Эдмонд. Аргентинца вербовал лично резидент и главный советник республиканского правительства по вопросам безопасности Александр Орлов (Швед). Завербовал без труда. Собственно, в случае с Григулевичем вся эта непростая процедура свелась к пустой формальности: внутренне Григулевич был давно готов к работе на Советский Союз.
Юлиан Семенов в одном из наших разговоров, которые мы вели в Мехико, куда он наезжал по разным надобностям, обмолвился: «Мне всегда казалось, что самые искренние люди из агентурной братии – нелегалы». Говорили мы, конечно, о Штирлице, о перипетиях экранизации «17 мгновений». Позже я научился в общении с ним избегать этих тем, уже набивших Семенову порядочную оскомину. Но поначалу, к явной досаде писателя, только о них и вопрошал. Настойчиво и, очевидно, занудно. Тезис об искренности, тем не менее, заинтересовал – мысль показалась неожиданной. Плащи, кинжалы, яды, тайны, секретные операции, – вся эта атрибутика как-то плохо уживалась в сознании с чистотой помыслов.
Семенов пояснил. Нелегалам приходится безжалостно ломать себя, изживать прежние привычки, манеры, вкусы, прививать себе новые, часто чуждые. Годами днем и ночью играть роль, постоянно держать под контролем правдивый и оправданный обстоятельствами психологический рисунок этой роли, ни на минуту не забывать о задании и о возможности провала. Им нужно отказаться от простых и понятных радостей, от семьи, от памяти, от прошлого, от друзей и симпатий. Даже от прежней внешности им необходимо отказаться. И обильно лгать всем, всему миру и самому себе тоже. Ни одной разведке на планете не хватит денег, чтобы вознаградить человека за подобную муку. Да и неизвестно, какова ее реальная цена! И вряд ли найдется человек, готовый пойти на такое только за деньги. Разумеется, разведчикам что-то платят, но это не главное. Любовь, убеждения, идеалы, чувство долга – вот подлинные мотивы их выбора. «Они верят в то, что делают, и делают то, во что верят, – заключил Семенов. – Без веры – немедленный и неизбежный провал».
Подписывая вербовочный документ, Григулевич не мог не понимать, на что шел. Обладая холодной головой и горячим сердцем, он, несомненно, ясно осознавал невозможность сохранить чистыми руки, становясь деталью механизма, залитого кровью. Значит, действительно верил. И в светлое будущее, и в зарю человечества, и во всеобщее счастье, и в великую миссию первого государства рабочих и крестьян. И главное, в неизбежность жертв на пути в завтра. Не он один. Тогда в это верили сотни миллионов по всей планете. В том числе и в раздираемой братоубийственной войной Испании.
Похоже, поначалу его проверяли – первые задания были связаны с ликвидацией явных врагов республики и идейных противников, мешавших испанской Компартии. Например, анархистов, которые пользовались огромным влиянием среди рабочих. Конечно, сам он не нажимал на спусковой крючок – только разрабатывал и обеспечивал операции. Хотя и этого нельзя утверждать наверное.
Впрочем, заниматься устранением неугодных Кремлю деятелей приходилось Григулевичу и впоследствии, когда он уже считался мэтром политической разведки. Сам Сталин пристально следил за тем, чтобы никто не уклонялся от грязной работы – все должны быть повязаны кровью. Вне всякого сомнения, Сталин исходил именно из этих соображений, когда поручил лучшему своему зарубежному агенту, послу Коста-Рики в Риме и Белграде, подготовить и осуществить покушение на югославского лидера Иосипа Броз Тито. Югослав смел игнорировать мнение Кремля! Имел наглость претворять в Югославии собственную точку зрения на социализм. К счастью, приказ был вовремя отменен – советский диктатор умер, и вопрос о физическом устранении Тито отпал сам собой.

Убить Троцкого
Другому личному врагу Иосифа Виссарионовича – Льву Троцкому – повезло меньше. Выслав создателя Красной армии и главного вдохновителя революционных побед за пределы Советского Союза в 1929 году, Сталин продолжал преследовать его по всему миру. Семья Троцкого была уничтожена в полном составе, в живых остался лишь внук, Всеволод Волков. Один за другим гибли его секретари, ближайшие сотрудники и друзья. Казалось, весь мощнейший аппарат сталинской секретной службы занят одним – ликвидацией мятежного политика.
Троцкий смог перевести дух только в Мексике, куда его пригласила чета известных художников – Диего Ривера и Фрида Кало. Троцкий с женой, Натальей Седовой, поселился в их доме в пригороде столицы Койоакане. Выкрашенный в сине-оранжево-лимонную гамму дом художников был ярок, словно плюмаж ацтекского жреца, и жилось в нем легко и светло. Но Троцкий съехал оттуда. По одной версии, он приударил за Фридой, и, озабоченный шалостями великого теоретика и практика марксизма, Диего настоял на переезде; по другой – особняк Риверы не гарантировал безопасности гостя. Обе версии правдоподобны.
Мы сидим в серой, мрачной кухне-столовой. Неровный стол, покрытый выцветшей, блеклой клеенкой. Тот самый, за которым едал Лев Давидович. И клеенка та же. Широкие окна выходят в темный, мокрый сад с бетонной плитой посередине. На плите выдавлены серп и молот и надпись на испанском: «Леон Тротски». Это могила. Вернее, памятный знак – праха Троцкого под плитой нет, он развеян. Напротив меня за столом – Эстебан Волков. Некогда четырнадцатилетний мальчик Сева жил с дедом и бабушкой в этом приземистом, угрюмом и бедном доме за высокими стенами, больше похожем на пограничный форт, чем на человеческое жилье.
Дом тогда еще не имел статуса государственного музея, и Эстебан содержал его на свое жалованье инженера-химика. Говорим по-испански. Русский Эстебан забыл. Так, несколько слов, засевших в памяти.
Он показывает мне свою кровать в «предбаннике» перед спальней деда, на которой он спал и в ту страшную майскую ночь 1940 года. Показывает пулевые отметины на стене. Он был ранен в ногу первой же очередью, забился под кровать и дальнейшее помнит отрывочно: ослепительные вспышки в предрассветном мраке, затопившем дом, мечущиеся тени, бесконечный грохот выстрелов, крики, звон гильз по цементному полу… Троцкий уцелел тогда чудом – жена успела столкнуть его с постели на пол, а нападавшие стреляли через закрытую деревянную дверь. Не стали возиться с запорами, посчитав, что в замкнутом пространстве маленькой спальни под таким огнем не выжить никому.
Этим покушением руководил бывший капитан Республиканской армии Испании, великий мексиканский художник-монументалист Давид Альфаро Сикейрос. Совсем недавно я стоял, открыв рот, перед его фресками в зале «Полифорум».
Честно говоря, несчастья Троцкого не вызывали во мне глубокого сочувствия. Лев Давидович не отличался человеколюбием и получил от судьбы именно то, что сам готовил миллионам людей. Но великий художник, взявшийся за пулемет, чтобы стрелять в спящих – это тоже никуда не годится! Во время беседы с Эстебаном Волковым я не знал, да и не мог знать, что эту операцию готовил, разрабатывал и обеспечивал Иосиф Григулевич. Сикейроса привлек к покушению тоже он.

…и перехитрить Сталина
Троцкого убили несколькими месяцами позже – ледорубом. Там, в доме, в скромном кабинете, сохранилось на сукне письменного стола, на бумагах, высохшее, черное пятно крови. Но это была другая операция и другой рассказ.
А Григулевич в июле 1940 года вернулся в Аргентину и приступил к формированию агентурной сети и диверсионных групп. В 1941-1943 годах они устраивали диверсии на судах, перевозивших стратегические материалы в нацистскую Германию (до 1944 года Аргентина была нейтральна и поддерживала связи с Берлином). Потом были Уругвай и Бразилия, затем Европа. Всюду ему сопутствовал успех, ордена и благодарности. Но в Москву его вернули только после смерти Сталина. Наверное, это его спасло и от репрессий, и от смерти. Ведь многие советские разведчики, по капризу вождя, закончили свой путь в подвалах Лубянки или в колымских лагерях.
Уйдя из разведки, Григулевич не почивал на пенсионных лаврах. Защитил кандидатскую, докторскую диссертации. Стал членом-корреспондентом АН СССР, одним из основателей Института Латинской Америки АН. Написал более тридцати книг, оказался талантливым литератором. За три с половиной десятилетия, отмеренных ему в новом качестве, он успел сделать столько, сколько многие не успевают за всю жизнь. И кто знает, может, именно это и было его подлинным призванием, его предназначением на земле.