Бегство из Бреста

«…Не успел как следует заснуть, как наш дом потряс страшный взрыв, от которого из окон вылетели все стёкла. Вслед за первым – второй, третий, перешедшие в канонаду артиллерийской стрельбы. «Война» – это страшное слово молниеносно пронизало мозг после первого же взрыва. «Чего ждали, того и дождались», – в испуге не сказала, а скорее прошептала вскочившая с постели жена и бросилась в детскую комнату, откуда уже доносился плач шестилетнего Вили и трёхлетнего Славика, наших сыновей.

Раздумывать было нечего. Натянув только брюки и одев прямо на голое тело пиджак, я помчался в обком, бросив на ходу жене, чтобы она с ребятами и племянницей спустилась в подвал. Квартира моя находилась до войны в том же здании, где размещался обком, и чтобы попасть туда, надо было спуститься со второго этажа и пробежать метров 20 двором до чёрного хода.

Там я встретил только милиционера на первом этаже и дежурного, зав. сектором т. Морозова, стоявшего посередине кабинета. Он был растерян и не сразу заговорил. От него я узнал, что телефоны городской сети и междугородняя связь не работают, видимо, выведены из строя снарядами. Я быстро подбежал к столику, на котором стоял специальный телефон «ВЧ» и другие. Машинально проверил аппараты, все они молчали, и только специальная линия связи «ВЧ» ещё работала. Подняв трубку, я сразу же услышал дрожащий голос телефонистки Брестской подстанции. Какая радость! Появилась надежда сообщить и Минску, и Москве о случившемся у нас в городе. Минск ответил молниеносно. Я попросил телефонистку соединить меня с квартирой первого секретаря ЦК КП (б) Б П. К. Пономаренко, так как знал, что в такую рань он может быть только дома. Не успел услышать её голос – «пожалуйста, соединяю», как раздался страшный взрыв, от которого дверь в кабинете распахнулась, стекла из окон вылетели, а меня вместе с телефонным столиком каким-то образом подняло на воздух. Очутившись потом на полу и опомнившись, я продолжал кричать в трубку – «алло, алло», но и эта, казавшаяся надёжной, связь, прервалась. Я понял, что мы теперь отрезаны от Минска, Москвы, своих районов, да и от воинских частей.

Пока я размышлял о случившемся, во дворе обкома раздался новой силы взрыв, и в окна я увидел, как поднялся огромный столб камней, дыма и пыли. Теперь в кабинете у меня ничего не было видно, он был наполнен пылью и дымом. Оставаться здесь не имело смысла, и я решил спуститься на первый этаж, где размещался горком партии. Выходя из кабинета, я увидел, что снаряд, видимо, крупного калибра, разорвался в соседнем кабинете 3-го секретаря обкома т. Новиковой. От сильнейшего взрыва обвалилась большая часть угла здания обкома партии, где стоял на посту милиционер т. Серко. Не так давно я получил от него письмо, в котором он сообщал следующее: «С 1939 года я служил в рабоче-крестьянской милиции в г. Бресте. В ночь на 22 июня 1941 года стоял на посту по охране Обкома (во дворе). После первых выстрелов Вы пробежали мимо меня с пистолетом в руке и скрылись в здании. В тот же миг снаряд попал в Обком, и меня тяжело ранило в руку, обе ноги и контузило. Наши товарищи успели доставить меня в госпиталь, где я пролежал полгода».

В горкоме тоже никого ещё не было. Проверил все телефоны в кабинете секретаря, но и здесь они молчали. В ожидании горкомовцев я невольно думал, что же делать в обстановке, когда нет никакой связи. Теперь уже стало ясно, что никакая это не провокация, о возможности которой нам говорили раньше, а настоящая страшная война. И всё равно, какая-то надежда ещё в мозгу сохранялась, всё равно казалось, будто это всё не по-настоящему.

Из раздумья меня вывел голос милиционера, который принёс из квартиры мои туфли. Когда я проходил мимо поста, он заметил, что от моих ног оставался кровавый след. И только тут я спохватился, что выбежал из квартиры, не успев обуться и, пробегая босиком по двору, сильно порезал ноги осколками разбитого стекла. Спросил милиционера, не видел ли он мою жену с ребятами. Он сказал, что не видел.

Частые и сильные разрывы снарядов заставили нас спуститься в подвальные помещения и провести там короткое заседание бюро обкома партии, чтобы коллективно решить, что нам делать. Первая трудность состояла в незнании нами обстановки, так как связи ни с гражданскими организациями, ни с военным командованием, у нас не было. Поэтому надо было хоть в общих чертах узнать, что происходит в городе. Сообщения секретарей обкома и других товарищей показали, что массированный артиллерийский обстрел города вызвал большие разрушения и пожары. Многие здания были разбиты до основания, и под грудами развалин погребены ни в чём не повинные люди. Чтобы выяснить обстановку получше, решили связаться с командованием 28-го стрелкового корпуса и 6-й Орловской стрелковой дивизии, направив туда наших товарищей. Я не помню уж теперь, кто ходил в штаб 6-й дивизии, но в штаб 28-го корпуса побежал начальник Управления наркомата госбезопасности т. Сергеев. Одновременно с этим договорились всех работников аппарата обкома и горкома, пришедших в это время, направить на предприятия и в учреждения для организации тушения пожаров и пресечения паники

А коммунисты и комсомольцы всё подходили и подходили. Значительную их часть мы решили направить в горвоенкомат, чтобы получить там оружие. Послано было несколько товарищей на железнодорожный узел, для выяснения того, какие там есть возможности для эвакуации населения. Также отправлены работники и на городскую телефонную станцию, с целью как можно быстрее восстановить связь. Штабы корпуса и дивизии находились близко от обкома. Посыльные вернулись очень быстро и принесли неутешительные сведения. Они рассказали, что командиров корпуса и дивизии в штабах нет, не оказалось там и их подчинённых, кроме штабных дежурных. В штабе корпуса сказали, что его командир т. Попов В. С., видимо, уехал на запасный командный пункт в районе Жабинки, но связи с ним нет. В штабе же дивизии сообщили, что все командиры выехали в район крепости. В обоих штабах спешно готовили документы к эвакуации.

Минут через 30–40 вернулись люди с предприятий и с железнодорожного узла, и мы снова провели короткое заседание бюро обкома. Выяснилось, что на железнодорожном узле никаких подвижных средств к эвакуации населения нет, многие здания разрушены, на вокзале скопилось большое количество пассажиров и среди них много военных. Обстрел города всё не утихал, разрушения увеличивались, разгорались пожары. Самый огромный наблюдался в районе ликёро-водочного завода. Густой дым и даже большое пламя огня можно было видеть прямо из окон обкома. Очевидцы рассказали, что завод загорелся буквально после первых же орудийных выстрелов. А взрывы продолжались. Много уже погибло людей; областная больница, расположенная рядом со зданием обкома, наполнялась только тяжело раненными, а легко раненные уходили из города сами.

Вернулся начальник УНКГБ т. Сергеев и рассказал, что никого из военных руководителей не мог найти и ничего не мог добавить к тому, что рассказали присланные им связные. Пришли люди из горвоенкомата и сообщили, что оружия там мало и вооружать коммунистов нечем. Невольно подумалось о том, что приходится пожинать плоды своей халатности к этому делу в довоенное время. Не собирались воевать и были убеждены, что войны не будет, по крайней мере в ближайшее время.

Панорама  юго-западной части цитадели Брестской крепости. Конец июня – июль 1941

Фото: hc.east-site.ru

Уничтожить документы мы не могли

Обстрел города продолжался, правда, по центру артиллерия била уже менее интенсивно. И для нас стала проясняться обстановка. Наступал критический момент: к нам поступило сообщение, что фашисты появились возле железнодорожной станции и в районе тюрьмы, там шли упорные бои. Надо было принимать срочные решения и правильно ориентировать людей, чтобы они действовали самостоятельно. Собравшись снова на бюро, мы решили принять срочные меры к тому, чтобы выводить население из города. Также надо было попытаться вывезти, а в случае невозможности, уничтожить документы обкома и горкома партии. Коммунистам, которые появлялись в обкоме, давалось указание идти в город, разъяснять жителям обстановку и рекомендовать уходить в восточном направлении.

Секретари обкома и другие руководящие работники области тоже отправились по домам, чтобы отправить свои семьи. Секретари сели в автомашины, стоявшие тут же во дворе, и уехали домой, намереваясь после отправки семей вернуться в обком. Я тоже забежал в подвал, где находилась моя семья, и сказал, что им надо выехать из города в район Кобрина, а там видно будет. К счастью, автомашина «ЗИС-101», как сообщил шофёр Яша, была на ходу. И хотя в стену гаража попал снаряд и взрывом сорвало крышу, его осколки пробили только в нескольких местах кузов, а ходовая часть и мотор были целы. Оказывается, это был тот второй снаряд, взрыв которого застал меня в кабинете. Он немножко не долетел до здания обкома, разорвавшись в гараже прямо против моих окон. Я сказал Яше, чтобы выводил скорее автомашину, а сам побежал к семье. Так как все мои домочадцы были, по существу, не одеты, я вбежал в квартиру, чтобы взять кое-что из вещей. Разыскивать что-то нужное и ценное не было времени, и я схватил с кроватей два одеяла, две подушки, на глаза попались часики жены, которые сунул ей в карман пальтишка, и вынес всё это им. Вот в этих двух одеялах ребята и поехали. Захватить же что-то ценное из одежды для себя и жены мне и в голову не пришло. Было не до этого. В этой же машине поехали ещё мать и сын третьего секретаря Т. И. Новиковой, которые прибежали в обком сами

Машина с трудом выбралась со двора, так как в воротах было навалено много кирпича от разрушенной стены здания. Я сказал Яше, чтобы он ехал по Пушкинской улице по направлению на станцию Брест-5, а там и на Кобрин; только ехать сначала надо было по просёлочным дорогам, так как Варшавское шоссе, наверняка, было уже загружено и обстреливалось фашистами. В Кобрине я просил их подождать, имея в виду, пока закончатся бои и фашистов прогонят. Я тогда ещё думал, что наши войска город Брест не сдадут.

Когда отправил жену и ребят, как-то немного отлегло от сердца. «Меня убьют не на их глазах, а их убьют не на моих», – щемящей болью отозвалась эта мысль. Но это было как-то молниеносно. Надо было действовать, спешить. Вернулись мы с Татьяной Ивановной Новиковой в обком и стали поджидать возвращения секретарей. А в это время как раз вернулся товарищ, бегавший за секретарём горкома А. М. Коротковым, и сообщил, что его не удалось найти. Это нам очень сильно осложняло дело. Посланный к работнику сектора учёта партдокументов горкома партии тоже сообщил, что разыскать её не удалось, а дом, в котором она жила, полуразрушен. А завсектором учёта горкома вообще не было в Бресте в это время, она находилась в Минске на совещании в ЦК КП(б) Б. Надо же случиться такому, что ни одного человека, имеющего отношения к хранению партбилетов, в горкоме не оказалось. По инструкции ключи от сейфов с партдокументами должны были находиться у секретаря горкома партии т. Короткова, но он почему-то не явился в горком, значит, надо было думать, что с ним что-то случилось. И действительно, я о нём до сих пор ничего не знаю. Скорее всего, погиб где-то на одной из улиц Бреста в первые же минуты войны, иначе обязательно пришёл бы.

Таким образом, мы оказались в безвыходном положении: ключей не было, а попасть в хранилище с партийными документами как-то иначе мы никак не могли. Дело в том, что в здании, где размещались обком и горком партии, раньше, когда Брест был в составе Польши, находилась так называемая Изба скарбова, и здесь была оборудована комната для хранения всякого рода ценностей и золота, а, как известно, капиталисты умели надёжно хранить ценности. Вот в этом хранилище и находились теперь наши партийные документы: учётные карточки на всех коммунистов города, чистые бланки партбилетов. Отсек, где все это хранилось, представлял собой комнату из железобетонных стен, а дверью туда служила дверь от сейфа с множеством секретов. Такую комнату не было у нас возможности ни открыть, ни поджечь, ни подорвать (у нас и взрывчатки-то не имелось). Экая досада! Признаюсь, мысленно отругал себя, что был слишком пунктуален в выполнении предвоенных указаний не паниковать и не подготовил документы к отправке на случай войны. А ведь можно было все сделать и вполне секретно. И вот теперь горевали о том, что партийные документы могут достаться фашистам…

Михаил Тупицын с сыновьями. Брест, июнь 1941

Фото: из архива автора

Уходить в подполье мы не готовились

Восьмой час… Секретари ещё не вернулись, и это заставляло нас с Татьяной Ивановной волноваться: не случилось ли с ними что? Мы вышли на крыльцо обкома. Город горел, с окраин слышно, как строчат пулемёты, так как артиллерийский обстрел притих, вернее, разрывы слышались теперь немного южнее и восточнее города. Видимо, обстреливался Южный городок, где размещалась танковая дивизия. Над городом появились самолёты. Признаться, мы очень обрадовались и думали, что это наши краснозвёздные прилетели громить фашистов. Но радость длилась недолго. Скоро принесли листовки, разбросанные с этого самолёта, в которых немцы обвиняли во всех грехах начавшейся войны советское правительство, из-за чего они якобы были вынуждены напасть на Советский Союз с целью дать нашему народу свободу. Там же был напечатан «пропуск»: сдавайтесь, мол, вам ничего не будет. Написаны листовки были ещё по правилам старой орфографии. Видимо, их автором был бывший белогвардеец. Какая наглость! Отвращение и злость вызвали эти листовки не только у нас, коммунистов, но и у простых людей. Кто мог поверить, будто Советский Союз угрожал войной Германии и фашисты вынуждены поэтому начать войну?!

Секретарей всё не было. Часам к восьми – восьми тридцати у обкома скопилось большое количество коммунистов. Из обкомовских работников кроме нас с Татьяной Ивановной были зав. финхозсектором т. Колос, зав. особым сектором т. Малашенко, мой помощник – т. Кацман И. В. Здесь же был корреспондент республиканской газеты «Звезда» коммунист т. Онищенко. Он пришёл к обкому вместе с женой и детьми. Когда мы уходили, он последовал за нами, а его жена, тоже коммунистка, была вынуждена остаться с малыми детьми в городе. К счастью, сам т. Онищенко, пройдя всю войну, остался жив, и жена его сохранила детей, скрываясь от фашистов по глухим деревням

Стало окончательно ясно, что оставаться в городе рискованно. Приходили одно за другим тревожные сообщения: «освобождена тюрьма», «захвачен вокзал», «бои идут уже на Московской улице». А вскоре на площади у обкома появились красноармейцы, которые толпами бежали по улицам: многие из них были в одном нижнем белье, раненые. Они сказали, что бегут из крепости.

Эвакуировать документы теперь уже невозможно. Нам придётся уходить пешком, а много ли с собой захватишь? Поэтому мы поручили зав. особым сектором т. Малашенко и моему помощнику т. Кацману немедленно уничтожить все шифродокументы, все постановления с грифом «Особая папка» и что успеют другое, взять печати обкома и принести нам. А сами мы с Татьяной Ивановной поднялись в свои кабинеты, чтобы там забрать, что было возможно. Я взял из своего сейфа личные документы (партбилет, паспорт, комсомольский и профсоюзный билеты), два пистолета (Маузер и Браунинг). Через некоторое время пришли тт. Малашенко и Кацман, отдали мне печати и сказали, что все возможное из секретных документов они сожгли.

Спустившись вниз, я увидел, что у крыльца обкома стало ещё больше людей. Встав на перильце крыльца, я объявил собравшимся, что положение сложилось критическое, что мы не знаем обстановки в городе, что на улицах идут бои, а поэтому оставаться нам здесь, в центре Бреста, сейчас рискованно. Поэтому предлагается выйти за город, чтобы попытаться связаться с военными. Без этого нам трудно понять, где наши, где враги – всюду слышна стрельба. Я тогда ещё не знал, что мы надолго покидаем Брест, а сказал о необходимости выйти за город для выяснения обстановки.

Говорил я это, а сам думал, как трудно решиться на то, чтобы бросить все и уйти. Как это будет расценено? Оставаться тоже было опасно: ведь можно было оказаться в руках фашистов. В подполье уходить нам было нельзя не только потому, что мы не готовились к этому, но и оттого, что сам город был для нас ещё новый, мало изученный.

Перед уходом кто-то предложил поджечь здание обкома. Но на это мы, признаться, не решились. Мы ещё не думали, что война продлится долго, все ещё теплилась надежда на быстрое возвращение домой. Это было нашей ошибкой. Надо было сжечь здание самим, пока имелась возможность: больших трудов это не стоило, да и бензин был рядом.

… И вот мы двинулись из города. Прямо от обкома пошли по Пушкинской улице – единственной более или менее безопасной, которая выводила нас прямо на восточную окраину города, а там недалеко и железнодорожная станция Брест-5 («Восточный»). А ружейно-пулемётная стрельба в городе все усиливалась. Уходя, мы наверняка знали, что бои шли на Московском шоссе, в районе вокзала, а артиллерийская стрельба перенесена в восточном направлении. Мы слышали, как со зловещим воем пролетали снаряды над нашими головами, и взрывы были слышны где-то на окраинах города.

Шли сначала большой группой: рядом со мной – работники обкома, горкома партии, несколько чекистов. На перекрёстках становилось уже опасно, так как улицы в центре города простреливались, и нам приходилось перебегать небольшими группами. Опасность нарастала, поэтому мы вынуждены были ускорить шаг, а кое-где и бежать. Особенно трудно давались эти перебежки Татьяне Ивановне. Чувствовалось, что она просто изнемогала от такой быстрой ходьбы.

Сердце сжималось от того, что нам пришлось видеть. Пожары, разрушенные здания, бегущие в испуге женщины, дети, старики, трупы убитых – всё это мы встретили на нашем пути. Минут 25–30 мы добирались до католического кладбища. Это уже зелёная окраина города, отсюда рукой подать до станции Брест-5. В густых зарослях кустарника решили перевести дух. Отдохнув несколько минут, двинулись дальше. Вот и станция, но на ней никаких признаков жизни: здания горят, людей не видно, никаких паровозов, вагонов и даже дрезин. А мы так рассчитывали уехать отсюда, чтобы побыстрее добраться до Жабинки и до штаба 28-го стрелкового корпуса.

Положение, как говорится, хуже некуда. Фашистская артиллерия перенесла всю мощь своего огня на восточные окраины Бреста, видимо, для того, чтобы преградить путь отступающим войскам, а также на случай подхода новых частей Красной Армии. Казалось, тысячи снарядов рвались впереди нас одновременно. На наших глазах взлетали на воздух крестьянские дома, санитарные повозки с ранеными. Обстановка для нас, снова спрятавшихся в густых зарослях кустарника, казалась ещё более трудной, опасной, чем в городе. Под укрытием каменных зданий нам было как-то спокойнее, а вот на поле совсем другое дело, здесь чувствуешь себя каким-то совсем беспомощным против рвущихся снарядов. Просидев в кустарнике несколько минут, мы быстро освоились и, наблюдая, установили, что обстрел проводился по определённым квадратам, справа налево. Мы поняли: если сейчас снаряды рвутся впереди нас, надо пока сидеть. Потом разрывы перемещались влево, тогда и мы начинали продвигаться вперёд. В таких условиях мы двигались, наверное, километра 4 или 6.

Когда мы отсиживались в кустарнике, я решил зафиксировать карандашом в своей записной книжке обстоятельства, при которых нам пришлось уходить из Бреста. Я это сделал для того, чтобы на случай моей гибели, возможно, остался хотя бы блокнот с этими записями.

Наконец, артиллерийский обстрел стал ослабевать, а вскоре и совсем прекратился. Вражеские самолёты также почти перестали беспокоить нас. И я собрал небольшой «летучий» митинг, где сказал, что хоть сейчас мы и вынуждены покинуть Брест, но всё равно уверены, что вернёмся сюда снова. А теперь всем надо продолжать двигаться в сторону Жабинки и там, или в Кобрине, вступать в Красную Армию, чтобы бить врага. Немного рассредоточившись, мы продолжали наш путь на восток.

Редакция благодарит историка и журналиста Романа Никитина за предоставленные материалы и подготовку воспоминаний Михаила Тупицына