Дневник военных лет
Совместно с:
04.03.2016
Первого января 1955 года в Советской стране был выходной день. Народ отдыхал после ночного застолья. Работали только водители общественного транспорта, милиционеры, сторожа, дворники, и, конечно, сотрудники Гостелерадио, гнавшие в эфир праздничные программы. Но было ещё одно учреждение, в котором тот день был объявлен рабочим, – Библиотека имени Ленина…
С середины 1930-х годов здесь, в отделе рукописей, в отдельном шкафу лежали 10 бумажных пакетов, запечатанных сургучом, с «военными дневниками» великого французского писателя Ромена Роллана. Факт этот не был удивительным для работников библиотеки, где с незапамятных времён хранятся фонды Петра I, Кутузова, Державина, Грибоедова, Лермонтова, Тютчева. Однако уникальность данных 10 пакетов заключалась в том, что Ромен Роллан вручил их советским библиотекарям собственноручно. Да к тому же с условием: вскрыть не ранее 1 января 1955 года.
Таким образом, в тот первый новогодний день в кабинете директора «Ленинки» П.М. Богачёва собрался кворум: министр культуры РСФСР Т.М. Зуева, заместитель министра культуры СССР Ф.Д. Хрустов, представитель МИДа – А.Н. Казанский. Союз советских писателей представлял М.Я. Аплетин (Иностранная комиссия Союза писателей). От Всесоюзного ообщества культурной связи с заграницей присутствовал В.С. Володин. Ровно в 12 часов дня заведующий отделом хранения библиотеки Клевенский и заведующая отделом рукописей Житомирская внесли 10 пакетов…
Завещание Нобелевского лауреата
Известность пришла к Роллану задолго до Первой мировой войны, после публикации и постановки на сценах европейских театров его пьес «Дантон» и «Четырнадцатое июля» о Великой французской революции. Настоящую же всемирную славу писателю принёс десятитомный «Жан-Кристоф».
Однако отечественные читатели близко познакомились с его творчеством лишь в 1920–1930-е годы, когда на русском языке вышли повесть «Кола Брюньон», а также романы «Очарованная душа», «Клерамбо», над переводами которых основательно потрудились Валерий Брюсов, Фёдор Сологуб, Михаил Лозинский. Впрочем, популярные художественные произведения не единственное, что связывало французского классика с Россией. В 1887 году двадцатилетний Роллан написал Льву Толстому. И что поразительно – в ответ получил подробное, по-толстовски основательное письмо. Начиная с 1917 года Роллан постоянно выступал с заявлениями в поддержку Советской России и СССР, развивал дружеские отношения с Горьким, Луначарским, Фединым. Однако самыми крепкими узами связывала его с Россией жена – Мария Павловна. Француженка по матери (урождённая Кювилье), свою юность она провела в Москве. Накануне революции вышла за князя Кудашева. Увы… Смертельная эпидемия тифа не пожалела супруга, но обошла Марию и их маленького сына. В тревожные месяцы бегства Белой армии она нашла приют в Коктебеле у Максимилиана Волошина… В середине 1920-х Мария, как и многие в то время, зачитывалась «Жан-Кристофом». Однажды она обратилась с письмом к автору – молодая женщина осмелилась рассказать мудрому французу историю своей жизни. Завязавшаяся в итоге переписка закончилась спустя годы переездом Марии во Францию и браком с Ролланом в 1934 году.
К тому времени великий романист, стоявший на пороге семидесятилетия, потихонечку начинал приводить свои дела в порядок. Особенно много хлопот доставляли дневники. С одной стороны, этот материал являлся сугубо личным и биографическим. С другой – отдельные его сегменты представляли собой живой исторический материал, крайне злободневный в условиях мирового кризиса 1930-х годов и угрозы войны. Прежде всего это дневники 1914–1919 годов – 29 тетрадей, написанные человеком, уже в тот период являвшимся совестью европейской интеллигенции, перед гуманизмом которого склоняли головы и Ганди, и Эйнштейн, и Швейцер и Фрейд. В то же время широчайшие международные связи и авторитет Роллана, уже в 1915 году ставшего лауреатом Нобелевской премии, хоть и являлись заслугами частного лица, но при этом характеризовали его как влиятельного участника европейской политической жизни. С помощью этих дневников его имя при желании могло быть не только скомпрометировано, но и использовано в дурных целях.
Осознавая это, осенью 1934 года он принял решение передать 29 рукописных тетрадей Библиотеке Базельского университета. А машинописные копии с них – в три важнейших, по его мнению, библиотеки мира: Ленинскую, Гарвардского университета (Кембридж) и Нобелевского института (Стокгольм).
Впоследствии, передавая этот материал в Москву, он сопроводит его документом, написанным по-русски и содержащим следующие условия:
«Четыре вышеназванные библиотеки (Базель, Москва, Гарвард и Нобелевский институт) обязуются хранить запечатанными пакеты с тетрадями и копиями Дневника, которые им переданы, вплоть до первого января 1955 (тысяча девятьсот пятьдесят пятого). В этот день они уполномочены вскрыть запечатанные пакеты и сделать их доступными научным работникам, которые смогут использовать их для своих исторических или литературных трудов. До этого срока первого января 1955 автор удерживает за собою исключительное право возможного использования этого Дневника.
По наступлении первого января 1955
а) права на издание, на языках СССР, копий Дневника, которые будут переданы Ленинской библиотеке в Москве, будут принадлежать ей на правах полной собственности;
…(то же – в отношении прав трёх других библиотек на издание «Дневников» на соответствующих языках. – Ред.).
По наступлении первого января 1965 (тысяча девятьсот шестьдесят пятого) – т.е. по прошествии десятилетнего периода вслед за вскрытием запечатанных пакетов с рукописями и копиями, – если вышеназванные библиотеки не воспользуются своими правами на издание указанного Дневника, то они будут лишены этих прав, и Дневник станет общественной собственностью. Но рукописи и копии тем не менее останутся в библиотеках, которым они доверены.
…Автор сохранил копии своего Дневника 1914–1919 годов. Он оставляет за собой право и передаёт его после своей смерти своей жене, госпоже Марии Роллан, и своей сестре, девице Магдалине Роллан, издать уже теперь сборник избранных мест из него, с удержанием издательских прав».
Не стоит забывать, что 1 января 1955 года, несмотря на мороз, потрескивавший за окнами Дома Пашкова, в кабинете директора «Ленинки», где собралась авторитетная комиссия, свирепствовала «оттепель». До ХХ съезда оставался ещё целый год, и зачистка архивов, предпринятая с одобрения Хрущёва, шла полным ходом. Кто знал, что может открыться в материалах Роллана, дважды встречавшегося со Сталиным, состоявшего с ним в переписке и со слов вождя, а не понаслышке знавшего обстоятельства внутрипартийной борьбы и процессов 1935–1938 годов?…
По большому же счёту в центре внимания был не рядовой архив, оставшийся после смерти беллетриста, а исторический документ, созданный лауреатом Нобелевской премии, классиком мировой литературы. К тому же копии этого документа в те же самые часы, примерно при таких же обстоятельствах вскрывались ещё в трёх научных центрах мира – в Базеле, Кембридже и Стокгольме.
…Никаких «сюрпризов» в десяти пакетах обнаружено не было. Как и ожидалось, в них лежали 29 белых картонных папок-раскладушек с машинописными листами, отпечатанными под синюю копирку. Судя по качеству, это был второй лист, вторая копия. Общее количество листов составило 2650 штук – от 90 до 124 штук в папке. На многих страницах содержались карандашные приписки автора. Обо всём этом был составлен надлежащий протокол. На этом работа комиссии завершилась. 29 папок поступили на хранение в отдел рукописей, где они благополучно и лежат с тех пор.
Правительственная комиссия вскрывает пакеты с тетрадями «Дневника» Ромена Роллана. 1 января 1955
60 лет спустя
В начале февраля этого года, в дни празднования 150-летия со дня рождения Роллана, в стенах бывшей Библиотеки имени Ленина (ныне РГБ) была развёрнута экспозиция с поэтическим названием «Ромен Роллан. Очарованная душа». При том что Фонд Ромена Роллана насчитывает 89 единиц хранения (то есть более 3500 листов) научным работникам библиотеки удалось продемонстрировать посетителям выставки всё самое существенное, что связывает главную библиотеку страны с именем великого писателя: письма ему, письма от него, его фотографии, фотографии его жены, её сына Сергея Кудашева, погибшего в 1941 при защите Москвы… Но самое главное – те самые папки «Дневников военных лет».
Увы, не было здесь главного – «Дневников», изданных на русском языке. Потому, что их никто и не издавал… Более того. При выяснении вопроса – «сколько раз, начиная с 1 января 1955 года, читатели библиотеки запрашивали «тетради Роллана» – выясняется, что не более четырёх раз. Отдельные папки в 1964 году дважды запрашивала Урицкая (пометка «выписки»). В 1966 году – Илличевский («просмотр»), а в 1968-м – Ланский («просмотр»). Кем были эти три человека? Б.Н. Урицкая. Автор книги «Ромен Роллан – музыкант», выпущенной издательством «Советский композитор» в 1974 году. А.Ф. Илличевский. Автор книги «Ленин в художественной сокровищнице Запада», выпущенной издательством Киевского университета в 1969 году. Ланский, предположительно, коллекционер книг.
А где же запросы тех самых «научных работников, которые, как предполагал Роллан, смогут использовать их («Дневники». – Ред.) для своих исторических или литературных трудов»? Видимо, в Базеле, Гарварде и Стокгольме
С 1955 по 2016 год всего три читателя «Ленинки» запрашивали отдельные тетради «Дневника военных лет»
…Всю свою жизнь, начиная с 1944 года, когда мужа не стало, Мария Павловна посвятила работе с его архивом. Издала десятки произведений, хранившихся «в столе». Выпускала «Тетради Ромена Роллана», на страницах которых публиковала переписку писателя с его коллегами-литераторами, мастерами культуры разных стран. Выходило это всё во Франции и, естественно, на французском языке. Скончалась Мария Павловна весной 1985 года. Но за год до этого встретилась с директором советского издательства «Прогресс» Вольфом Седых и предложила ему… переиздать шеститомник военных мемуаров Ромена Роллана. Как оказалось, вдова воспользовалась правом, данным ей в завещании, и ещё в 1952 году выпустила шесть томов «Дневников военных лет».
Увы. Начавшаяся перестройка смешала все планы. Деятельность «Прогресса» была свёрнута. «Дневники военных лет», изданные вдовой, так и остались в архиве В.Н. Седых.
Рассказывает Вольф Седых:
– С Марией Павловной мы были очень давние знакомые – впервые встретились в 1956 году, в Париже, где я оказался как обозреватель французской редакции нашего Иновещания. У меня была надёжная рекомендация – её телефон и адрес мне дал Илья Эренбург, под руководством которого я работал в Секции друзей французской науки и культуры ВОКСа (Всесоюзное общество культурной связи с заграницей. – Ред.). Ну а Эренбург знал Марию Павловну ещё с времён Гражданской войны.
Сегодня, когда я просматриваю этот материал, он представляется бесценным. Но в 1984 году впечатление было иным. Объясняю.
Одна из машинописных копий тетради «Дневника»
Во-первых, тексты сами по себе не популярные и предназначаются, по определению, данному в завещании самим Ролланом, «для научных работников», разбирающихся в аспектах европейской политики на рубеже двух столетий.
Во-вторых, и 30, и 40, и 50 лет назад не было того, что называется «широким читательским интересом» к истории Первой мировой войны. Я сейчас не говорю о жанре «приключений», как у Пикуля и Ремарка или хотя бы Игнатьева и Брусилова… Советские люди, пережившие Великую Отечественную, естественным образом были погружены в события 1941–1945 годов. На фоне Отечественной отступала на задний план даже Гражданская война. Не говоря уже про Советско-финскую и Халхин-Гол. Для миллионов людей 22 июня, равно как и 9 мая, были буквально вчерашним днём. И этот день вобрал в себя боль многих предыдущих событий.
Сегодня картина другая. Пацифистское мировоззрение автора военных дневников резонирует с интонациями официальной внешней и внутренней политики России. Деятельность Роллана в Международном Красном Кресте, которому он пожертвовал свою Нобелевскую премию, изнурительная работа в Агентстве помощи военнопленным, антивоенные статьи и открытые обращения к творческой интеллигенции Европы, призывы к разоружению – всё это непривычно и малопонятно для большинства россиян. Но постольку, поскольку это напрямую касается их сегодняшних кошмарных снов – ожидания войны, страха за будущее детей, панических предчувствий гражданской войны – читатели всё более настроены на серьёзную литературу.
И ещё. У дневников по определению может быть только один читатель – их автор. Это своего рода письма, которые он пишет как бы сам себе. При этом не всегда требователен к стилю и завершённости мыслей. В этом отношении Роллан – не исключение. Его дневники это, с одной стороны, вдумчивый анализ происходящего, с другой – торопливые наброски и записи тех впечатлений и событий, которые происходят в его жизни. В данном случае мы имеем дело с материалом, который Мария Павловна подбирала для издания 1952 года. Соответственно она, безусловно, использовала прежде всего пятую машинописную копию «Дневников военных лет», которая должна была оставаться в её распоряжении, а также фрагменты огромного архива Роллана, в тот период хранившегося в её квартире на бульваре Монпарнас, дом 89. Я неоднократно бывал там и помню эту огромную коллекцию, которой до потолка были забиты три комнаты. Другими словами, единственное издание, которое было осуществлено и с которым мы имеем дело сегодня, включает в себя дневниковую основу, несомненно, более богатую, чем та, которая содержится в 29 папках
Автограф Марии Павловны Вольфу Седых на первом томе «Дневника военных лет»
…В связи с юбилеем писателя бывший директор издательства «Прогресс» перевёл на русский язык и предоставил для публикации в газете «Совершенно секретно» отдельные страницы роллановских записей.
«Обезумевшее человечество»
В первые месяцы боевых действий Роллан не вдаётся в анализ социальных и исторических причин войны. Он довольствуется наивным объяснением: мир сошёл с ума, человечество поддалось коллективному безумию.
3 августа 1914 года, третий день войны. Я подавлен. Я хотел бы умереть. Ужасно жить среди этого обезумевшего человечества и, сознавая своё бессилие, созерцать, банкротство цивилизации. Эта европейская война – самая большая катастрофа в мировой истории на протяжении веков, это крах наших самых святых надежд на братство людей.
События развиваются стремительно. Сильнейшее впечатление на писателя производят известия о разгроме французских войск в Лотарингии.
22 августа 1914 года. Это поражение моей Франции, её разорение. Это участь моих друзей, быть может, погибших или раненых… Это моральная агония, которую я испытываю при виде этого крушения цивилизации, этого безумного человечества, которое приносит в жертву смертоносному и глупому идолу войны самые ценные сокровища, свои силы, свой гений… И в завершение – бесполезность моей жизни, суетность моего творчества. Я хотел бы, уснув, больше не открывать глаз.
В конце сентября 1914 года немецкие газеты публикуют так называемый «Манифест 93-х», подписанный деятелями немецкой культуры. Увы… Томас Манн, Райнер Рильке, Август Штрамм, Бертольт Брехт, Герхард Гауптман, Вильгельм Конрад Рентген – все они в той или иной степени внесли свою толику в прославление войны на её начальном этапе. В отличие, например, от Рихарда Штрауса, который сохранил независимость суждений и продолжал поддерживать дружеское отношение к Роллану. Равно, как и другой друг – Герман Гессе, занимавший антимилитаристскую позицию.
Роллан возмущён, но отнюдь не глух к тому психозу, который параллельно разворачивается и во Франции: 70-летний Анатоль Франс просится добровольцем на фронт. К ура-патриотам примыкают Огюст Роден и Анри Матисс, а также литераторы и философы – Морис Баррес, Анри Бергсон… Одетые в шинели, в окопах оказываются скульптор Жорж Брак, художники Фернан Леже, Амадео Модильяни и Морис Рейналь. Поэт Гийом Аполлинер получает ранение в голову осколком снаряда, а потом умирает в полевом лазарете от испанки.
Швейцария. 1938
24 сентября 2014 года. «Журналь де Женев» публикует 22–23 сентября в виде приложения мою длинную статью «Над схваткой», которая одновременно является… обвинительным актом против преступных зачинщиков этой войны и призывом к союзу европейских умов.
Статья вызвала самые противоречивые отклики – от восторженных до оскорбительных в отношении Роллана. Его травят и во Франции, и в Германии. От него отворачиваются друзья. Газеты отказываются от сотрудничества. Поскольку накануне войны он переехал в Швейцарию, подозревают, что он швейцарец, а возможно, и немец. Предлагают сменить гражданство на немецкое, а имя – на германское Жермен.
24 октября 1914 года. Профессор Олар, мой коллега по работе в Сорбонне, изобличает меня в статье, опубликованной 23 октября в «Ле Матен» под заголовком: «Перемещённая германофилия»; моя статья, опубликованная в «Журналь де Женев», кажется ему еретической; он говорит о необходимости как лично ему самому, так и Сорбонне отмежеваться от моих взглядов.
9 ноября 1914 года. Бирюков, друг Толстого, который живёт в Онексе близ Женевы, прислал мне письмо (4 ноября), так как я «единственный, поднявший свой голос против этого кошмара, который душит нас на протяжении трёх месяцев.
Классик не может найти ответ на вопрос: как положить конец войне. Тем не менее испытывая потребность действовать, осенью он активно включается в работу Агентства помощи военнопленным при Международном Красном Кресте. Изучает тысячи писем военных и гражданских, интернированных.
22 ноября 1914 года. Матери разыскивают дочерей, которые воспитывались в монастыре. Монастырь исчез, – куда же подевались дочери?
«Среди националистической оргии»
В начале 1915 года Роллан начинает общаться с русским социал-демократом, Анатолием Луначарским, который с 1906 года находится в эмиграции.
26 января 1915 года. Из Женевы пришло письмо некоего русского писателя-социалиста Анатолия Луначарского: «Дорогой мэтр, я ваш неизвестный друг, ваш почитатель, даже коллега. В меру моих скромных сил я выполняю задачу, близкую по своей направленности вашей. Я пытаюсь многочисленными статьями содействовать распространению вашего имени в России. Слава того или иного писателя мне сама по себе безразлична. Но я признаю в вас одного из «властителей дум», как говорят в России… Я рад, что вы, на которого я всегда возлагал большие надежды, сохранили свою мудрость среди националистической оргии. Первой моей мыслью было перевести три ваших статьи, которые появились в «Журналь де Женев» и опубликовать их в России… Я сообщил о моих размышлениях редактору «Киевской мысли» – нашей «Депеш де Тулуз» (Киев это наша Тулуза, насчитывающая, примерно, 700 тысяч жителей). И он мне ответил: «Отправляйтесь немедленно в Женеву. Попытайтесь побеседовать с Роменом Ролланом, помогите ему понять границы, которые нам навязывает цензура и придать его идеям во всей человеческой широте приемлемый тон с учетом нашей легальности…» Я явился ради этого. Я никоим образом не являюсь типичным журналистом. Я автор произведений в двух томах – «Социализм и религия», нескольких томов философских и критических исследований, нескольких драм и рассказов. При всей скромности, но чтобы вас просто проинформировать, я могу сказать, что во всяком случае я известен в России как достаточно известный социалистический писатель. Я возлагаю большие надежды на этот разговор, и я надеюсь, что вы мне не откажете. Анатолий Луначарский».
Всего имя Луначарского упоминается в военном «Дневнике» Роллана почти на тридцати страницах. Первая встреча состоялась 29 января 1915 года.
29 января 1915 года. Луначарский производит на меня впечатление человека искреннего, интеллигентного, без иллюзий. Всё, что он мне сказал, не позволяет предвидеть ничего хорошего в отношении дел союзников.
Луначарский отказался от идеи публиковать мои статьи по-русски из-за того, что цензура сделает в них существенные купюры. Но он хочет представить мои идеи в форме интервью. Я спрашиваю его: как они смогут преуспеть в распространении их идей при царском режиме. Он мне, улыбаясь, отвечает, что из этого положения всегда выходят благодаря коррупции: руководство газеты покупает губернатора Киева. «В нашей стране много беспорядка, благодаря которому мы сохраняем наши справедливые свободы». И, кроме того, – они могут обойтись даже без прессы. «Мы не такие, как немецкие социалисты, которые – если у них нет больше газет – не могут ничего больше сказать. Мы уже давно привыкли к этому».
Они ведут индивидуальную пропаганду в провинциях по всей империи. «Естественно, мы рискуем тюрьмой, Сибирью. Но это не важно!»
В заключение разговора. Русские социалисты пытаются как можно скорее восстановить свои отношения с соцпартией Германии и соцпартиями стран Антанты. Но это не получится, если панславизм окажется в оппозиции к Западной Европе. И всё же они за Европу: так как панславизм их пугает. Опасность, которая совершенно не проявлялась 20 лет назад, сегодня очевидна и ужасна для Европы. Так же как для всей цивилизации.
16 марта 1917 года. К нам приходят новости о революции в России. Отречение царя. Победоносная Дума, опирающаяся на армию. Я сразу же написал Бирюкову, Рубакину, Луначарскому, чтобы поздравить их. Но сколь бы значительным ни было такое событие для будущего России, я не ожидаю от него никакого улучшения нынешних бед. Партия-триумфатор, а именно партия Милюкова более воинственна и более националистична, чем свергнутый с трона царизм… Я утратил всякие иллюзии о превосходстве демократии над автократией, когда речь идёт о войне.
31 марта 1917, Женева. 970-й день войны. Русская революция. Анатолий Луначарский пишет мне (из Сен-Лежье-сюр-Вевей, 28 марта), что его друзья и он, русские революционеры, эмигрировавшие в Швейцарию, «горят желанием вернуться в Россию». Но они встречают «почти непреодолимые трудности».
Мария и Ромен Роллан. г. Вильнёв, Швейцария. 1938
Он пишет: Англия, получив от русского посла-шпиона наши характеристики, более не позволяет тем из нас, в ком она видит противников войны до победного конца, воспользоваться редкими кораблями, которые ещё совершают рейсы между Ньюкастлом и Копенгагеном. Это возмутительно! Мы задумали план: настаивать на том, чтобы наше правительство вернуло Германии бедных гражданских пленных, которых её отступающая армия позорно тащила за собой из Восточной Пруссии. В обмен Германия могла бы пропустить нас в Данию в специальных поездах, закрытых герметически». Чтобы этот план имел хотя бы какой-то шанс на удачу, необходимо заинтересовать «крупных лиц гуманного интернационала».
Он просит меня дать ему рекомендательное письмо. Более того, он просит меня написать для социалистической газеты Петрограда «Правда» статьи «Об отношении либеральной буржуазии к нашей подлинной и народной революции» и «Война до победного конца империализма, который цепляется за власть».
В пломбированных вагонах
6 апреля 1917 года, Святая пятница. Гильбо (Анри Гильбо, член Французской соцпартии. – Ред.) совершенно конфиденциально поставил меня в известность о плане его друзей, русских революционеров, который я нахожу очень опасным. После того как они исчерпали все обычные и необычные средства, чтобы вернуться в свою страну, после того, как им отказали в проезде через Францию и Англию, после того, как они напрасно пытались использовать поддержку Международного Красного Креста, у них возникла смелая идея – добиться своей цели через посредничество их швейцарских товарищей (Гримм и Платтен) с генеральным консульством Германии (в Швейцарии. – Ред.). Они подписали (или подпишут) соглашение, по которому в ответ на обязательство – по возвращении в Россию сделать всё для освобождения немецких гражданских пленных – Германия разрешит им ехать в Россию в опломбированных вагонах от границы к границе.
Поэтому Гильбо отправляется в Берн, чтобы в качестве свидетеля – с Гриммом, Платтеном и ещё несколькими швейцарскими социалистами – составить и подписать в качестве свидетелей соответствующий акт. Как только русские прибудут в Россию, этот документ опубликуют международные социалистические газеты.
Я выступаю резко против этого мероприятия. Я совершенно не сомневаюсь в доброй воле русских революционеров. (Она вне всяких сомнений). И я очень хорошо понимаю (в особенности зная их решительность) крайнее нетерпение, которое владеет ими при мыслях о будущих битвах в Петрограде. Но я не могу допустить, чтобы они прибегли к немецкому правительству. Не только потому, что оно вражеское (а они не признают его таковым), но потому что они прибегают к худшей поддержке милитаристского империализма. И что очевидно – он окажет им эту помощь, только потому что рассчитывает воспользоваться ими. И что бы ни произошло потом, как бы лояльны ни были их намерения, впоследствии – в глазах Европы, в глазах своего собственного народа они будут выглядеть как сговорившиеся с врагом. Подозрение в предательстве будет преследовать их всю жизнь и разрушит их дело. Из-за менее сомнительных действий Конвента (высший законодательный и исполнительный орган времен Великой французской революции. – Ред.) была не только подавлена, но и подвергалась клевете в течение 20 лет. Едва ли не целый век пришлось ждать, чтобы избавить их (членов Конвента. – Ред.) от некоторых огульных обвинений со стороны общественного мнения. В данном случае – похожая ситуация, направленная против них. Может быть, даже тогда, когда они не подозревают. И реальность против них.
Если им удастся доехать до Петрограда и возглавить там рабочее революционное движение против либеральной и милитаристской буржуазии, начнётся гражданская война – в тот момент, когда немецкие войска только и ждут случая, чтобы начать крупное наступление. Следовательно, они рискуют превратиться, не желая того, в орудие врага… Мои аргументы и моя позиция немного поколебали Гильбо. Но не более, чем я, он ничего не может сделать, чтобы изменить решение своих товарищей, которых увидит этим вечером в Берне.
Мы понимаем очень хорошо их поспешность. Их пожирает желание броситься в пекло. Однако они знают, что с первых же их шагов в России они смогут быть арестованы, заключены в тюрьму и расстреляны. Их вождь – Ленин, который является мозгом всего революционного движения.
Запись о встрече с Луначарским в доме у Н.А. Рубакина, в ходе которой Роллан узнаёт подробности отъезда русских эмигрантов из Швейцарии.
12 апреля 1917 года. Луначарский рассказал: Дискуссия, предшествовавшая отъезду (Ленина и его спутников. – Ред.), была очень бурной. Социал-патриоты с негодованием выступили против плана Ленина. Другие социалисты, которые в глубине души порицали неосторожность Ленина, всё же защищали от «патриотов» лояльность и обоснованность его намерений. Что касается Ленина, то с ним спорить бесполезно. Если он что-нибудь задумал, то ничто не заставит его отступить. Луначарский описывает мне его как человека необычайной энергии, оказывающего колоссальное влияние на массы. Он единственный среди социалистических вождей, который пользуется таким влиянием, благодаря ясности целей и заразительной силе его воли. Его старший брат, гениальный химик, был повешен тридцать лет назад за изготовление бомбы в целях покушения. Социалистические депутаты Думы, сосланные в Сибирь и только что вернувшиеся в Петроград, не могут жить без Ленина; это люди, готовые на любые страдания ради своего дела; выходцы из народа и недостаточно образованные, они черпают у Ленина вдохновение во всех делах. Он решил пойти на любой риск лишь бы вернуться в Петроград, несмотря на Временное правительство.
7 мая 1917 года. Луначарский пишет мне (7 мая), чтобы попрощаться со мной. Он отъезжает в Россию… Луначарский будет составлять вторую часть русских революционеров, которые, как и Ленин, возьмут путь через Германию, чтобы вернуться в Россию. Но на этот раз они будут более многочисленны. Более сотни… Русские, которые находятся в Швейцарии, убеждены, что не было другого способа вернуться на их родину. Даже те, кто недавно осуждали за это Ленина. Даже те, кто крайние патриоты и сторонники войны до победного конца, признали невозможность воспользоваться другим путём. Среди этих последних – те, которые обратились с просьбой к послам Франции и Англии.
Разговор о Ленине… За ним не знают никаких слабостей; его жизнь целиком посвящена его делу; его даже нельзя обвинить в гордыне или амбициозности, как это, казалось бы, можно было бы сделать, исходя из чисто внешних примет. У него нет никаких амбициозных стремлений; он первым уступил бы человеку которого он счёл бы более полезным для общего дела. Но он убеждён в том, что знает правду. И ради этой правды готов пожертвовать всем. Необходимо, чтобы его моральный авторитет был очень высок, дабы в этот момент, после совершённого им рискованного шага, его не могла бы сожрать клевета. Даже Милюков принужден был сказать, что Ленин честный человек (и газеты, поддерживающие Антанту, вынуждены были это повторить). Луначарский думает, что над Лениным можно одержать верх, только прибегнув к его убийству. И он опасается, что это весьма возможно.
9 июля 1917 года. В этой ожесточенной борьбе между контрреволюционными элементами и революцией клевета и оскорбления (как всегда в подобных случаях) сразу же сыграли свою чудовищную роль. Столь же дикие проклятия, которые обрушивались на бойцов июня (Французская революция 1848 года. – Ред.) и Коммуны (Парижская коммуна 1871 года. – Ред.), теперь направлены против большевиков; все «либеральные» журналисты делают это с такой же яростью, как и полиция. «Рабочая газета» (орган меньшевиков социал-патриотов), подав сигнал к развязыванию кампании клеветы и провокаций, пытается облить грязью всё окружение Ленина (Зиновьева, Радека, Троцкого и т.д.), чтобы затем морально убить того, кого величают Маратом русской революции – «борцом чистым, как кристалл», как его называет «Правда», «сердцем и мозгом революции».
Сергей Кудашев и Ромен Роллан. г. Везле, Франция. 1939
«Наблюдаю идиотскую радость»
Сентябрь 1918 года. На Ленина совершено серьёзное покушение в Петрограде (в действительности, в Москве. – Ред.), а другой большевик, комиссар внутренних дел (в действительности председатель Петроградской ЧК. – Ред.) Урицкий убит. Буржуазная и милитаристская печать всей Европы сразу же опубликовала известие о смерти Ленина. В моей гостинице я наблюдаю идиотскую радость на физиономиях. Молодая французская учительница (гувернантка в очень богатой парижской семье) кричит в коридоре, что нужно с шампанским отпраздновать эту новость. Совершенно очевидно, что для буржуазии всей Европы – всего мира, – как прогерманской, так и просоюзнической, самая сильная ненависть (объясняющаяся главным образом страхом) направлена против русской революции! Все они дрожат за свои кошельки.
Последняя запись в «Дневнике» сделана Ролланом в один из дней, когда над европейскими столицами уже гремят салюты в честь заключения мирного Версальского соглашения. Однако слова писателя полны скепсиса. Пять лет назад – когда Франция пылала огнём шовинизма, а он предсказывал народам величайшие беды – его голос не был услышан. Так же и теперь: гром победы заглушал пророчества великого романиста.
23 июня 1919 года. Понедельник 23 июня. В 6 часов вечера, во время моего разговора с Суаресом, с которым я увиделся у него на ре-де-шоссе, 20, ул. Кассет, впервые за последние шесть или семь лет, небо загрохотало. Сначала я подумал, что это удар грома. Но грохот продолжался. – Это подписание мира. Пушки приветствовали его каждый раз двадцатью залпами. Печальный мир! Шутливый антракт между двумя избиениями народов! Но кто думает о завтрашнем дне?
При подготовке публикации использованы фотографии из архива автора.
Автор: Юрий ПАНКОВ
Совместно с:
Комментарии