Как это было в декабре 1918- го

Из дневников поэтессы Зинаиды Гиппиус:

«2 декабря, воскресенье

Мне стыдно перечитывать мой дневник прошлого года. Но это очень поучительно. Видишь, какие там все были детские игрушки и как, вообще, немужественно и бесполезно – ныть. Я и не буду, а некоторые параллели хочу провести.

В прошлом году у нас было масло, молоко – вообще что-то было (например, магазины, лавки и т. д.). Теперь черная мука – 800 р., каждое яйцо – 5-6 р., чай – 100 р. (все, если случайно достанешь.)

В прошлом году я могла читать с эстрады свои стихи (да ведь и печать была, Господи!), а нынче, на днях, проф. Сперанский, со всеми разрешениями, вздумал назначить вечер в память Достоевского, публики собралось видимо-невидимо (участвовал Дмитрий, а он привлекает), – а в последнюю минуту явился «культурно-просветительный Совдеп», и всю публику погнал вон. Нельзя. Накануне изгнали Амфитеатрова. Грозили винтовками.

Вот наше телесное и душевное положение.

В прошлом году мы могли думать о каком-то «пределе»! Предела, очевидно, и сейчас нет. Мы еще не едим кожу, например (у меня много перчаток). И, вот, сижу сейчас все-таки за столом и пишу… хотя нет, пишу я уже незаконно, случайно…

В прошлом году мы возмущались убийством Шингарева и Кокошкина, уверяли, что этого нельзя терпеть, а сами большевики полуизвинялись, «осуждали»… Теперь – но нужно ли, можно ли подчеркивать эту параллель? О ней кричит всякая страница моего дневника – последних месяцев.

И, наконец, вот главное открытие, которое я сделала: ДАВНЫМ-ДАВНО КОНЧИЛАСЬ ВСЯКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. Когда именно – не знаю. Но давно. Наше «сегодня» – это не только ни в какой мере не революция. Это самое обыкновенное КЛАДБИЩЕ. Лишь не благообразное, а такое, где мертвецы полузарыты и гниют на виду, хотя и в тишайшем безмолвии. Уж не банка с пауками – могила, могила!

На улицах гробовое молчание. Не стреляют (не в кого), не сдирают шуб (все собраны). Кажется, сами большевики задеревенели. Лошадей в городе нету (съедены), автомобили, все большевицкие, поломаны и редки. Кое-где, по глухому снегу, мимо забитых магазинов с сорванными вывесками, трусят ободранные пешеходы.

Но спешно отправлены в Вологду, в «каторжные работы», арестованные интеллигенты (81 чел.), такие «преступники», как Изгоев, журналист из «Речи», например. Очень спешили, не дали привезти им даже теплой одежды. Жену Изгоева при проводах красноармеец хватил прикладом, упала под вагон; вчера служила в столовой журналистов вся обвязанная.

Не это ли «революция?»

(Гиппиус Зинаида. Дневники, воспоминания. Черные тетради (1917 – 1919) // Гиппиус З. Дневники. В 2-х томах. Т.2. М., 1999.)

 

Из дневника московского обывателя Никиты Окунева:

«5 декабря. Какой-то экономист из «Правды» сообщает, что при Керенском бумажных денег было на 66 млрд., а теперь их выпущено до 100 млрд. …

 

7 декабря. …В «Известиях» сегодня напечатана очень дельная статья Д. Рожанского, негодующая на непроизводительную сложность делопроизводства в новом государственном механизме, на излишность множества частей его, на бестолковость работ, на грязь в помещениях, где занимаются, на некультурность большинства сотрудников, и проч., и проч., и проч., но все-таки статья заканчивается предложением «для всестороннего изучения этого вопроса» создать еще новый орган в виде «государственного бюро нового делопроизводства».

…Германия передала союзникам 12 млн. фунтов стерлингов золотом, полученные ею от России.

 

10 декабря. …Большой популярностью пользуются заметки в «Известиях» под заголовком «Маленькие недостатки механизма». Только почему же они большей частью сообщают нам не о маленьких, а о вопиющих безобразиях «механизма»?

Вчера слышал, что ЧК, раньше в общежитии называвшаяся «чрезвычалками», теперь зовут «чрезчурками». (К глубокому моему прискорбию, там служит и сынок мой, следователь по борьбе с преступностью по должности.) Еще бы не называть так, когда некоторые рьяные агенты этих мрачных и страшных учреждений обвиняются даже самим отделом «чрезчурки» по борьбе с преступностью по службе в настолько рьяном служении сему учреждению, что пытают уличенных в том или другом, подчас очень маловажном, преступлении.

Меньшевики полевели, большевики чуть-чуть поправели, и отсюда – разрешение митингов с участием меньшевиков. Вчера на съезде кооперативов выступали один за другим Ленин и Мартов. Но из этого не следует, что к Мартову, Дану и Кº будет прислушиваться и Ленин. Скорее последний приберет их к своим рукам и сделает их своими единомышленниками, как сделал Горького.

…Адм. Колчак, действующий в Зауральском крае, получил наименование «Верховного правителя».

Москва в недоумении и смятении от страха за жизнь по случаю строжайшего приказа снять в кратковременный срок все вывески. Их такая здесь пропасть, и такие есть громадные, так крепко прибитые к стенам, что снятие их делает путешествие по тротуарам опасным. С грохотом валятся они, исковерканные, никуда уже не годные, и обнажают стены домов с вывороченными углами, карнизами и разбитыми окнами. Вид улиц – точно после пожара, или после немецкого погрома, бывшего в 15-м году. И никто не понимает, что этим достигается. Единственно, что оправдывало бы такое распоряжение, – это использование железа в дело, но при таком массовом, поспешном и варварском сдирании вывесок – только портят и самое железо, и кирпич, и штукатурку, и окраску домов. (Большевики намечали тогда использовать жесть для изготовления советских денег. – Прим. ред.)

11 декабря. …Очень тяжело живется: получаю 915 р., сын получает 950, но этого далеко не хватает на домашнюю жизнь. Обносились, истощали, а главное – замучены анкетами, декретами, угрозами уплотнения, вселений и переселений. Жизнь до трагического «не свободна». Боишься опоздать на службу, отлучиться с нее, даже по насущным делам, и без ущерба службе уйти на минуту раньше. Приказывают быть если не коммунистами, то «сочувствующими» им. То и дело устраивают собрания, митинги и т. п. Причем в повестках плетка: «Присутствие обязательно; неявившиеся будут уволены». Домовой комитет тоже взбудоражен и, вследствие различных декретов, то и дело собирает обывателей для обсуждения, как выкручиваться из того или иного безвыходного положения. В воздухе – боязнь издохнуть от грядущих голода и холода и страх пред близким днем, когда в кармане не будет ни копейки, а на столе – требование о контрибуции, налоге или штрафе. Для многих такое положение нравственно невыносимо, и я знаю некоторых, которые жаждут одного только: поскорее бы посадили «в бутырки», а там хоть трава не расти! В сущности, и я бы не прочь, но что будет делать семья?!»

(Окунев Н. Дневник москвича. 1917 – 1920. Кн. 1. М., 1997.)

 

 «ГАЙДАМАКИ ПЕЛИ, ПЛЯСАЛИ И СТРЕЛЯЛИ» 

 

Из воспоминаний преподавателя Екатеринославского университета профессора Г. Игренева:

[начало декабря 1918 г.] «В Екатеринослав петлюровцы вошли совершенно мирно. Они заняли нижнюю часть города, прилегающую к вокзалу (Екатеринослав расположен на склоне высокого холма). В верхней части города продолжал сохраняться гетманский режим, защищаемый 8-ым офицерским корпусом, объявившим о своем присоединении к добровольческой армии. Австрийские войска были совершенно равнодушны. Такое положение длилось целую неделю и продолжалось даже после того, как Киев был взят Петлюрой и провозглашена Украинская Директория. – Петлюровцы были добродушные малые. Разодетые в опереточные зипуны, они распевали национальные песни, красиво гарцевали на своих лошадях, стреляли в воздух, проявляли большую склонность к спиртным напиткам, однако никого не трогали. Казалось, что все обойдется мирно. Ничто не предвещало вооруженного столкновения. Но оно все же внезапно произошло.

В одну из ночей в первых числах декабря я был разбужен громкой командой: «пли», раздавшейся под самым окном (я жил в первом этаже). Не успел я вскочить, как раздалась оглушительная ружейная и пулеметная трескотня, которая затем не прекращалась до вечера следующего дня. Пули стучали, как дождь, по крыше нашего дома. Как впоследствии оказалось, в нашем дворе стояла команда петлюровцев, а на противоположном углу улицы расположились солдаты 8-го корпуса. Столкновение между войсками, целую неделю мирно уживавшимися в одном городе, было настолько неожиданно, что никто из жителей нашего дома не мог догадаться, кто собственно сражается. Высказывались предположения о большевистском восстании и о сражении австрийских войск с явившимися, наконец, союзническими солдатами. Недоумение развеялось только уже днем, когда к нам явились солдаты для обыска, они оказались петлюровцами и были по обыкновению очень добродушны. Мы узнали от них, что бой возник потому, что 8-ой корпус не захотел добровольно уйти из Екатеринослава, мотивируя свой отказ необходимостью охранять мирных жителей от грабежей. Кровопролитие было остановлено вмешательством австрийского командования, которое пригрозило обстрелять город тяжелой артиллерией. Дерущиеся вняли этому аргументу и 8-ой корпус на следующий день мирно ушел. Впрочем, часть его солдат осталась и перешла к петлюровцам. Перебежничество затем повторялось при каждой смене режима. Петлюровцы торжествовали победу. Национальные украинские зипуны загарцевали на главных улицах города. Стало весело, шумно и пьяно. Гайдамаки пели, плясали, но главным образом стреляли, не в людей, а просто так себе, в воздух. Днем еще было сносно, но ночью становилось жутко. Нельзя было пройти нескольких шагов по улице, чтобы перед ухом не просвистела пуля. Бывали и жертвы, особенно дети… В учреждениях, управляемых петлюровцами, господствовала полная бестолковщина. Одно учреждение не подозревало о существовании другого; каждое ведомство в отдельности непосредственно сносилось с Киевом. Ежедневно публиковались приказы о мобилизации, которые в тот же вечер отменялись. Так по крайней мере пять раз объявлялась мобилизация студенчества и ни разу не приводилась в исполнение. Из учреждений были изгнаны все служащие не владевшие «украинской мовой». – Город был полон всевозможных слухов о Махно и его разбойничьей шайке, свившей себе гнездо в Гуляй-Поле… В народе говорили, что Махно требует от петлюровцев, чтобы его впустили в Екатеринослав всего лишь на три дня: за это время он обещает ввести новый анархо-коммунистический строй – отобрать все у богатых и отдать бедным. Рассказывали, что Махно благородный человек и «враг лишь жидам и немцам», а населению его нечего бояться. Я слушал все эти толки и не придавал им никакого значения, не подозревая даже о той реальной силе, которой уже тогда обладал Махно. Но прежде, чем пришлось в этом убедиться, в Екатеринославе произошло еще одно сражение: бой между петлюровцами и австрийцами. Петлюровцы потребовали у стоявших в городе австрийских частей, чтобы они сдали оружие перед эвакуацией на родину. Немцы категорически отказались и с оружием в руках отстаивали свою воинскую честь. Ожесточенная ружейная и пулеметная стрельба длилась целые сутки. Среди мирных жителей было немало жертв. Победили конечно петлюровцы, ибо австрийцы только оборонялись: у них не было достаточно сильных стимулов для борьбы до конца. – Сильное впечатление производило зрелище, как гайдамаки срывали погоны у австрийских офицеров. Гордые оккупаторы, союзники державы едва не победившей всю Европу, склонялись перед толпой полупьяных украинских стрелков, представлявших совершенный нуль в военном отношении. Так повернулась к ним судьба. Вскоре после своего разоружения немцы исчезли. Тихо и незаметно вышли из Екатеринослава австрийские части, после своего позора не показывавшиеся больше на улицах. Их уход обыватель почувствовал только впоследствии, когда через неделю после их исчезновения на Екатеринослав напал Махно».

(Игренев Г. Екатеринославские воспоминания (август 1918 г. – июнь 1919 г.) // Архив русской революции. Том III. Берлин, 1921.)

махновцы  / ru.wikipedia.org

 

 «ПРОИЗВОДИЛ ЭКЗЕКУЦИИ, ПОКА ВСЯ ОБЛАСТЬ НЕ ОБЕЗЛЮДЕЛА» 

 

Из записок начальника британского экспедиционного отряда полковника Джона Уорда:

«Верховный правитель издал ряд приказов к различным частям русских войск, разбросанных по всей стране. Все командующие в большей или меньшей степени повиновались этим приказам, исключая одного, генерала Семенова, главная квартира которого представляла собой второе издание японского штаба в Чите, откуда он послал нахальный отказ признать власть Колчака. Колчак приготовился разделаться с этим мятежным и разбойничьим офицером. Тогда Япония просто сообщила Омскому правительству, что генерал Семенов находится под ее покровительством и что она не позволит русскому правительству столкнуться с ним.

Под японским покровительством этот молодец продолжал производить всевозможные экзекуции, как порку рабочих, пока, наконец, вся область не обезлюдела, а союзники потребовали от Японии объяснения относительно этого экстраординарного поведения».

(Союзная интервенция в Сибири 1918 – 1919 гг. Записки начальника английского экспедиционного отряда полковника Джона Уорда. Пер. с англ. М., Петроград, 1923.)

 

День ото дня все хуже и хуже.

Дорога заметена снегом. Ветер не дает дышать. Мы отступаем вдоль железнодорожной линии от Кушвы к станции Теплая Гора. Надо же такое название, когда мороз не меньше тридцати градусов?

Полк сильно пострадал. Сколько убитых, раненых! Немало товарищей замерзло в лесу. Стоит чуть отстать, сбиться с дороги и – конец.

Мы сильно истощены. Некоторые едва передвигают ноги. У организма нет сил бороться с холодом.

Голодаем. С провиантом было плохо еще под Баранчинским заводом. Но тогдашнее наше положение даже сравнить нельзя с теперешним.

Я видел, как красноармейцы набирают в котелок снег и черпают его ложками – создают иллюзию еды.

Голод доводит до отчаяния. Один товарищ сказал мне в минуту горького раздумья:

– Разве пустить себе пулю в лоб? Все равно ведь не дойдешь до Теплой Горы…

Вчера в штаб принесли кусок мороженого мяса. Сварили, разделили поровну на всех. Каждому досталось по жесткому, как резина, ломтику. Сжевал и не понял – то ли говядина, то ли конина.

Такое трудное положение не только в нашем полку, но и во всей дивизии. Одинаково с нами голодают и бедствуют люди в бронепоезде товарища Быстрова.

Мы идем вдоль Горнозаводской железной дороги. Нас догоняют недобрые вести.

По слухам, под станцией Выя и Нижней Турой белые окружили Камышловский и китайский полки. Товарищи дрались геройски. Никто не сдавался в плен, не просил пощады. Китайский полк будто бы погиб целиком. Беляки особенно ненавидят китайцев. Против них они и двинули больше всего сил. Если кого-нибудь захватывали в плен, зверски терзали, а потом убивали.

Никогда не забудем о гибели китайских братьев!»

(Голиков Ф. И. Красные орлы (Из дневников 1918 – 1920 гг.). М., 1959.)

Ответ французского адмирала Леже начальнику Морского управления Вооруженных сил Юга России вице-адмиралу Александру Герасимову (на просьбу отпустить хотя бы два–три миноносца в Новороссийск для охраны и патрулирования внутренних вод района Добровольческой армии): 

«Союзные правительства не потерпят присутствия вооруженного русского судна на Черном Море, так как таковое, будучи отнято большевиками, может наделать державам Согласия многочисленные беды и хлопоты».

(Из доклада адмирала Герасимова 6 декабря 1918 года. Цит. по: Деникин А. И. Очерки русской смуты. Том IV. М., 1991.)

 

Авторские орфография 

и пунктуация сохранены.

Подготовил Владимир ВОРОНОВ