Как это было в ноябре 1917-го

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПРЕПОДАВАТЕЛЯ ПЕТРОГРАДСКОЙ ШКОЛЫ ПРАПОРЩИКОВ ИНЖЕНЕРНЫХ ВОЙСК ПОРУЧИКА АЛЕКСАНДРА СИНЕГУБА:

7 ноября [25 октября по ст. ст.]: <…> передо мной появился юнкер II роты Исаак Гольдман, с винтовкой в руках и патронной сумкой на плечо. <…> «Из Главного Штаба с запиской о немедленной готовности Школы к выступлению… В Штабе паника… Никто ничего не делает… Подобные же распоряжения посланы в другие Школы и части».

«Петропавловка на нашей стороне. Там говорили, что у Финляндского вокзала сосредоточилась тяжёлая артиллерия, перешедшая на сторону ленинцев. Но это ничего. Пехота и казаки объявили нейтралитет, но и это ничего. Если придут войска из Гатчины, Царского Села, то положение будет восстановлено быстро и без нас; но если они запоздают, то нам придётся идти арестовывать Ленина, образовавшего какое-то новое правительство из коммунистов», – докладывал юнкер слышанное им в Главном штабе.

– Ну что, готовы? – встретил он (В.Б. Станкевич, комиссар Временного правительства. – Ред.) меня вопросом.

– Так точно. Хлеб получен. Вот не могу получить патронов.

– Патронов? Зачем? – перебил меня комиссар.

– У нас мало. По пятнадцати штук на винтовку. Пулемётов и гранат совсем нет. Обещали выдать здесь, но добиться…

– Это лишнее; дело до огня дойти не может. И пятнадцати штук за глаза довольно.<…>

«Ужасно! Ведь некоторые не умеют заряжать винтовки», – содрогалась мысль при виде, как один юнкер тщетно старался утопить патроны в магазинную коробку винтовки. <…> В коридоре творилось что-то невероятное. Галдёж. Движение казаков, собирающих свои мешки. Злые, насупленные лица. <…> «Ничего с ними не сделаете», – пробившись ко мне, заговорил давешний подхорунжий.

«Когда мы сюда шли, нам сказок наговорили, что здесь чуть не весь город с образами, да все военные училища и артиллерия, а на деле-то оказалось – жиды да бабы, да и Правительство, тоже наполовину из жидов. А русский-то народ там с Лениным остался. А вас тут даже Керенский, не к ночи будет помянут, оставил одних. Вольному воля, а пьяному рай», – перешёл на балагурный тон подхорунжий, вызывая смешки у близ стоявших казаков.

<…> Теперь пулемёты стучали громче. Местами щёлкали винтовки.

– Расстреливают, – прервал молчание солдат.

– Кого? – справился я.

– Ударниц!.. – и, помолчав, добавил: «Ну и бабы, бедовые. Одна полроты выдержала. Ребята и натешились! Оне у нас. А вот что отказывается, или больна которая – ту сволочь сейчас к стенке!»

Архив Русской революции. Том IV. Издание третье. – Берлин, 1922.

ИЗ КНИГИ АМЕРИКАНСКОГО ЖУРНАЛИСТА ДЖОНА РИДА:

…Мы вбежали во дворец через правый подъезд, выходивший в огромную и пустую сводчатую комнату, – подвал восточного крыла, откуда расходился лабиринт коридоров и лестниц. Здесь стояло множество ящиков. Красногвардейцы и солдаты набросились на них с яростью, разбивая их прикладами и вытаскивая наружу ковры, гардины, бельё, фарфоровую и стеклянную посуду. Кто-то взвалил на плечо бронзовые часы. Кто-то другой нашёл страусовое перо и воткнул его в свою шапку. <…> «А что с женским батальоном?» — спросили мы. «Ах, эти женщины!.. – он улыбнулся. – Они все забились в задние комнаты. Нелегко нам пришлось, пока мы решили, что с ними делать: сплошная истерика и т.д. В конце концов мы отправили их на Финляндский вокзал и посадили в поезд на Левашoво…»

…Городская дума назначила для расследования дела особую комиссию.

16 (3) ноября эта комиссия вернулась из Левашова, где квартировал женский батальон. Г-жа Тыркова сообщила, что женщины были сначала отправлены в Павловские казармы, где с некоторыми из них действительно обращались дурно. <…> Другой член комиссии – д-р Мандельбаум сухо засвидетельствовал, что из окон Зимнего дворца не было выброшено ни одной женщины, что изнасилованы были трое и что самоубийством покончила одна.

Джон Рид. Десять дней, которые потрясли мир. – М., 1957.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПОЛКОВНИКА СЕРГЕЯ КОРЕНЕВА:

7 ноября [25 октября по ст. ст.]: Я живу в гостинице «Армии и флота». Она битком, сверху донизу, набита съехавшимися с фронта офицерами. Так же много, если только не больше, напихано их в громадной «Астории», «Франции», «Бристоле» и разных офицерских общежитиях. На всю эту массу свежих людей наша петроградская бестолковщина производит гнетущее впечатление. <…> Отдельные офицеры и целые их группы обращаются и ко мне: «Укажите же, что нам делать, снеситесь, с кем там надо, сообщите правительству, что нас много, что мы все готовы по первому требованию выступить против зачинщиков беспорядка, пусть нас только к этому призовут». <…> Но на военных верхах царит полнейший хаос. <…> На улицах всё буднично и обыкновенно: привычная глазу толпа на Невском, те же спешащие на службу чиновники и «барышни», та же деловая или фланирующая публика; по-всегдашнему ходят переполненные трамвайные вагоны, торгуют магазины, переругиваются между собою извозчики, давят прохожих ломовики, где-то перезванивают колокола, и нигде не обнаруживается пока никакого скопления войск или вообще вооружённых отрядов, нигде в свежем морозном воздухе ещё не пахнет порохом. <…> Но зато Зимний дворец снаружи принял уже более боевой вид: все его выходы и проходы, ведущие на Неву, облеплены юнкерами. Они сидят у ворот и дверей дворца, галдят, хохочут, бегают по тротуару вперегонки. <…> У Дворцового моста, с наведёнными на дворец орудиями, стала пришедшая из Кронштадта «Аврора»

Октябрьская революция. Мемуары: Керенский, Милюков, Краснов, Деникин, Станкевич, Соколов и др. – М.; Л.: Госиздат, 1926.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА ПЕТРА КРАСНОВА, КОМАНДУЮЩЕГО III КОННЫМ КОРПУСОМ:

7 ноября [25 октября по ст. ст.]: Наконец в какой-то дальней комнате он (В.С. Войтинский, комиссар Северного фронта. – Ред.) остановился, тщательно запер двери и, подойдя ко мне вплотную, таинственно шёпотом сказал:

– Вы знаете… Он здесь!

Я не понял, о ком он говорит, и спросил:

– Кто он?

– Керенский!.. Никто не знает… Он тайно только что приехал из Петрограда… Вырвался на автомобиле… Идёт осада Зимнего дворца… Но он спасёт… Теперь, когда он с войсками, он спасёт… Пойдёмте к нему…

<…> Лицо со следами тяжёлых бессонных ночей. Бледное, нездоровое, с больною кожей и опухшими красными глазами. Бритые усы и бритая борода, как у актёра. Голова слишком большая по туловищу. Френч, галифе, сапоги с гетрами – всё это делало его похожим на штатского, вырядившегося на воскресную прогулку верхом. Смотрит проницательно, прямо в глаза, будто ищет ответа в глубине души, а не в словах; фразы – короткие, повелительные. Не сомневается в том, что сказано, то и исполнено. Но чувствуется какой-то нервный надрыв, ненормальность. Несмотря на повелительность тона и умышленную резкость манер, несмотря на это «генерал», которое сыплется в конце каждого вопроса, – ничего величественного. Скорее – больное и жалкое.

<…> Я доложил о том, что не только нет корпуса, но нет и дивизии, что части разбросаны по всему северо-западу России, и их раньше необходимо собрать. Двигаться малыми частями – безумие.

– Пустяки! Вся армия стоит за мною против этих негодяев. Я вам поведу её, и за мною пойдут все. Там никто им не сочувствует.

<…> Может быть, он сильно устал и не приготовился, но его речь, произнесённая перед людьми, которых он хотел вести на Петроград, была во всех отношениях слаба. Это были истерические выкрики отдельных, часто не имеющих связи между собою фраз. Всё те же избитые слова, избитые лозунги. «Завоевания революции в опасности». «Русский народ – самый свободный народ в мире». «Революция совершилась без крови – безумцы большевики хотят полить её кровью». «Предательство перед союзниками» – и т.д. и т.п. <…>

– Генерал, – торжественно говорит мне Керенский. – Я назначаю вас командующим армией, идущей на Петроград; поздравляю вас, генерал! <…> Он выходит. Командующий армией, идущей на Петроград! Идёт пока, считая синицу в руках, – шесть сотен 9-го полка и четыре сотни 10-го полка. Слабого состава сотни, по 70 человек. Всего – 700 всадников, меньше полка нормального штата. А если нам придётся спешиться, откинуть одну треть на коноводов, останется боевой силы всего 466 человек – две роты военного времени!.. Командующий армией в две роты! Мне смешно… Игра в солдатики! Как она соблазнительна с её пышными титулами и фразами!!! <…> Идти с этими силами на Царское Село, где гарнизон насчитывал 16 000, и далее на Петроград, где было около 200 000, – никакая тактика не позволяла; это было бы не безумство храбрых, а просто глупость.

Краснов П.Н. На внутреннем фронте // Архив русской революции. Т. 1. – Берлин, 1922.