Как «солнце русской поэзии» обидели в чинах

12 января 1834 года (31 декабря 1833 года по ст. ст.) императорским указом поэт Александр Сергеевич Пушкин был удостоен придворного звания камер-юнкера. Разумеется, получил его вовсе не как поэт, а как чиновник, состоящий на государственной службе. Текст указа гласил: «Служащих в Министерстве иностранных дел, коллежского асессора Николая Ремера и титулярного советника Александра Пушкина, Всемилостивейше пожаловали Мы в звание камер-юнкеров Двора Нашего. Николай». Иногда это событие отчего-то датируют 11 января (30 декабря), но будем опираться на самые надёжные источники – хранящиеся в Российском государственном архиве «Наряды повелений по придворному чину» и формулярные списки. В частности, в послужном списке Пушкина значится: «Пожалован в звание камер-юнкера 1833 г. декабря 31-го».

Как свидетельствуют современники, Пушкин воспринял это пожалование с обидой и нескрываемым раздражением, излив его в письмах к друзьям, беседах и на страницах дневника. Так, 13 (1) января 1934 года он записал: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры – (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Натали> Николаевна танцевала в Аничкове».

На тот момент Пушкину шёл 35-й год и, как вытекает из его записи, его раздражало, что ему как бы «не додали», удостоив звания ниже того, которое, как он считал, ему «полагалось». Мемуаристы свидетельствуют, что «это его взбесило, ибо сие звание точно было неприлично для человека 34 лет, – писал в своих воспоминаниях приятель поэта, дипломат Николай Смирнов, – и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно было дано, чтобы иметь повод приглашать ко двору его жену». Насчёт жены – это уже грубые сплетни, не имевшие отношения к действительности. Но оскорблённый «малостью» звания, Пушкин, грубо нарушив нормы, традиции и этикет, даже не соизволил поблагодарить императора.

Чем именно было вызвано недовольство поэта и насколько оно было обоснованно? Для начала попробуем разобраться собственно с чинами и званиями великого поэта. Из Лицея он был выпущен сразу в чине коллежского секретаря (Х класс по Табели о рангах), что соответствовало тогда штабс-капитану в пехоте. А ведь офицерскую службу начинали тогда, между прочим, как правило, с прапорщика – чин XIV класса или в лучшем случае подпоручика – чин XIII класса. А тут – такая блестящая стартовая позиция. Определён был Пушкин по Коллегии иностранных дел, но служба у него, как известно, не заладилась. Да фактически он и не служил, будучи к службе совершенно неспособен, жил в своё удовольствие и сочинительствовал, попал в опалу, потому в чинах не продвинулся, а в 1824 году был уволен без награждения – как это было принято при отставке, – следующим чином.

Из указа о присвоении звания камер-юнкера следует, что на тот момент Пушкин имел чин титулярного советника: это IX класс по Табели о рангах, что формально соответствовало тогда чину пехотного капитана. Этот чин Пушкин получил императорским указом в 1831 году после того, как был вновь зачислен на службу в Коллегию иностранных дел. Николай Ремер (правильнее Рёмер), пожалованный в камер-юнкеры тем же указом, что и Пушкин, имел чин VIII класса – коллежский асессор, что соответствовало майору в пехоте. То есть одновременно с Пушкиным в камер-юнкеры произведён чиновник, имевший более высокий классный чин – уж тут поэт никак не может полагать себя ущемлённым.

На тот момент по Табели о рангах камер-юнкер был отнесён к IX классу: это почётное придворное звание не могло быть пожаловано тем, у кого чин был ниже титулярного советника. Причём оно было лишь знаком монаршего внимания, служа как бы пропуском ко двору, но для его получения нужно было, пусть и номинально, состоять на государственной службе.

Согласно официальному изданию «Месяцеслов и Общий Штат Российской Империи на 1834 год», на тот момент, кроме Пушкина, при дворе значился 161 камер-юнкер, в основном в чинах титулярных советников и коллежских асессоров (соответствовало майору в пехоте).

Но были среди камер-юнкеров «пушкинского призыва» и надворные советники (соответствовало подполковнику в пехоте), коллежские советники (соответствовало полковнику в пехоте) и даже целых два статских советника (что было выше полковника, но ниже генерал-майора). Так что по чинам компания камер-юнкеров у Пушкина подобралась вполне пристойная. А уж по своей родовитости камер-юнкеры образца 1834 года превосходили Пушкина основательно, там были представители наиболее аристократических родов Российской империи: князь Долгорукий, князь Гагарин, князь Голицын, князь Оболенский, князь Одоевский, князь Понятовский, князь Репнин, князь Мещерский, князь Трубецкой, князь Волконский, граф Толстой, граф Потоцкий… Уж и с этой-то стороны Пушкин точно не мог чувствовать себя ущемлённым.

С советских времён повелось считать, что Пушкина обижало то, что камер-юнкеры были моложе его, чуть ли не мальчики. Это не так. Среди тех камер-юнкеров были и чуть моложе Пушкина, также его ровесники и лица много старше его! Выходит, поэта скорее задело то, что полученное звание ставило его как бы в самый низ иерархии придворных чинов, он явно рассчитывал на нечто большее? Не случайно же в письме более раннего периода, адресованном Бенкендорфу, он пишет: «…я так и не получил двух чинов, следуемых мне по праву…»

Выше камер-юнкера был камергер. Но согласно Табели о рангах камергер тогда соответствовал чину действительного статского советника, то есть генерал-майора. Как-то нелогично Пушкину, состоявшему в IX классе (да и фактически не служившему), было сразу давать придворное звание, соответствующее чину аж IV класса, генеральского? Даже император, тем паче такой служака, как Николай I, не мог позволить себе в нарушение закона (и традиций) произвести кого бы то ни было из капитанов сразу в генералы.

Опять же получать придворный чин по-любому полагалось только с камер-юнкерского, миновать который было невозможно. Не говоря уж о том, что придворные чины считались выше гвардейских, гвардейские – выше флотских, флотские – выше армейских, а армейские – выше статских. Потому любое придворное звание почиталось как знак особого внимания императора. Так что уж тут Пушкин себя обиженным считать точно не мог, но – счёл, скорее всего, в силу своих амбиций, чем и вызвал тогда, мягко говоря, сильное недоумение всего петербургского общества.