Крым после Гражданской войны

«Пойманных на месте разгрома винных или иных складов расстреливайте на месте без суда»

Социальные потрясения, революции, войны не только приводят в смятение умы, но и отменяют на время привычные правила поведения, сокрушают моральные и нравственные устои. Так было в ХХ столетии во времена русской смуты. О страшном падении нравов в российском обществе после революции 1917 года и в годы Гражданской войны написано и сказано много. Но и сейчас эта тема продолжает сохранять актуальность. Особенно в региональном аспекте. Происходившее в некоторых регионах страны в 1917-м – начале 1920-х годов, позволяет наиболее полно осознать всю глубину катастрофы. В качестве примера возьмём трагические события в Крыму в конце 1920-го – 1921 годах.

Образец белогвардейской пропаганды

Фото: wikipedia.org

Разгульная осень 1920-го

Советская власть окончательно установилась на полуострове Крым в ноябре 1920 года. Но, прежде чем приступить к организации жизни на «новых началах», победители на несколько дней фактически отдали крымские города своим солдатам на разграбление. Впечатления современников об этом периоде во многом схожи. Оборванные и грязные, красноармейцы и их временные союзники махновцы стремились поправить своё материальное положение за счёт обывателей. Отбирали одежду, ценные вещи. Так, по свидетельству очевидца, в Симферополе «солдаты набрасывались на жителей, раздевали их и тут же, на улице, напяливали на себя отнятую одежду, швыряя свою изодранную солдатскую несчастному раздетому. Бывали случаи, когда один и тот же гражданин по четыре раза подвергался подобному переодеванию, так как следующий за первым солдат оказывался ещё оборваннее и соблазнялся более целой одеждой своего предшественника. Кто только мог из жителей, попрятались по подвалам и укромным местам, боясь попадаться на глаза озверелым красноармейцам…» Случаи раздевания прохожих также отмечались в Феодосии, Ялте, Джанкое. Распространилось повальное пьянство.

В Симферополе уже на следующий день после прихода войск красного Южного фронта (15 ноября 1920 года) начался грабёж винных складов. Так как вина, разлитого в бутылки, не хватило, победители «стали откупоривать бочки и пить прямо из них. Будучи уже пьяными, солдаты не могли пользоваться насосом и поэтому просто разбивали бочки. Вино лилось всюду, заливало подвалы и выливалось на улицы. В одном подвале в вине утонуло двое красноармейцев, а по Феодосийской улице от дома виноторговца Христофорова тёк довольно широкий ручей смеси красного и белого вина, и проходящие по улице красноармейцы черпали из него иногда даже шапками и пили вино вместе с грязью. Командиры сами выпускали вино из бочек, чтобы скорее прекратить пьянство и восстановить какой-нибудь порядок в армии. Пьянство продолжалось целую неделю, а вместе с ним и всевозможные, часто самые невероятные насилия над жителями».

Уровень воинской дисциплины среди красноармейцев и потом оставался крайне низким. Вопиющие факты приводятся в телеграмме Судакского ревкома от 26 ноября 1920 года:

«Довожу, что в Судаке в бытность 68 бригады 23 дивизии была произведена массовая кража со взломом замка, потолка и крыши, взято по приказанию начальника гарнизона свыше 800 вёдер вина и разлито большое количество. Помощник начальника пулемётной команды 204 полка произвёл буйство, стрельбу и грабёж. 202 полк сломал замок подвала, вывез 9 бочек вина, 365 вёдер. <…> Сегодня в 12 час. ночи командир батареи, напившись пьяным, устроил буйство: разогнал семью председателя Ревкома, пытался учинить насилие над его дочерью 15 лет и женой одного из убитых товарищей красноармейцев, живущей там же, угрожал револьвером всем, к нему подходившим, но был разоружён караульной командой и представлен в распоряжение Военкома 6-й бригады».

Но вскоре такое поведение сочли неприемлемым. Чтобы восстановить дисциплину, командование и местные власти издавали приказы, грозившие погромщикам суровыми карами. Так, 20 ноября 1920 года, реввоенсовет (РВС) 6-й армии издал распоряжение, адресованное коменданту Симферополя, (копия – председателю Крымревкома), в котором требовал действовать по отношению к нарушителям «решительно и беспощадно»: «Пойманных на месте разгрома винных или иных складов расстреливайте на месте без суда, о чём публикуйте в приказах по городу. При действии бандитов большими шайками пускайте в ход оружие. Никоим образом не останавливаясь на полдороги, доводите подавление до конца, открывая по шайкам боевой ружейный огонь, о числе убитых публикуйте в приказах».

7 декабря 1920 года вышел приказ Крымревкома за № 92, в котором признавалось, «что вино и другие спиртные напитки, находящиеся на складах соответствующих учреждений, подвергаются безнаказанному хищению и разграблению». Это явление было названо «подрывающим и дискредитирующим советскую власть», поэтому всем учреждениям приказывалось «немедленно учесть всё наличие имеющегося у них вина и других спиртных напитков, и впредь всякие выдачи и приёмку означенного без присутствия Р.К.П. не производить». Сотрудники Особого отдела должны были «опечатать все винные склады», присутствовать при всякой выдаче и приёмке и принять самые решительные меры по охране вышеуказанных складов»

Сами чекисты и номенклатурные деятели, впрочем, не отказывали себе в роскоши, развлечениях, винах и вкусной еде. Как написал в своём рассказе «Линия убийцы» живший в то время в Крыму известный писатель Сергей Сергеев-Ценский, «служащие многочисленных советских учреждений, кроме куска чёрного хлеба непросеянной муки с поло’вой, ничего не получали за труд, так как деньги были объявлены буржуазным предрассудком, точно так же, как и все вообще удобства жизни. Однако чекисты щеголяли в бобровых шубах и шапках и имели весьма упитанный вид. Они заказывали себе бифштексы, и для этого отбирались у населения и вырезались иногда за три дня до отёла редкостные породистые коровы».

Ковры для тов. Бела Куна

Это была зарисовка с натуры. По данным, приводимым даже в поздней советской литературе, в конце 1920 года по талонам на питание члены Крымревкома получали пастилу, компот или фрукты. В фондах Государственного казённого учреждения «Архив г. Севастополя» (ГКУ АГС) сохранилась обширная переписка Севастопольского совета народного хозяйства (совнархоза) с горпродотделом. В своих ходатайствах совнархоз просил об отпуске его работникам продуктов питания, табаку и папиросной бумаги. Причём каждый день указывалось всё большее число лиц, нуждающихся в получении продовольственного пайка. 30 ноября 1920 года совнархоз обратился в горпродотдел с ходатайством об отпуске продовольствия не только для своих служащих, но и для 85 членов их семей. Всего 135 пайков. В декабре количество работников совнархоза и членов и семей, нуждающихся в продуктах питания, продолжало расти. Если в ходатайстве от 2 декабря говорилось о 185 служащих и членах их семей, то 6 декабря фигурировали уже 430 едоков. Далее, в ходатайстве от 8 декабря, совнархоз просил отпустить продовольствие уже на 570, а 11 декабря – на 830 человек. При этом работники совнархоза не упускали случая побаловать себя фруктами и разного рода деликатесами. Так, 5 декабря 1920 года Севастопольский совнархоз обратился к заведующему материальным подотделом при местном ревкоме с просьбой отпустить из принятого им на учёт в магазине Греческого товарищества на 8 служащих совнархоза с семьями – 8 пудов итальянского сыра и 25 ящиков яблок по 4 пуда, всего 100 пудов (ГКУ АГС, Ф. р-244, Оп.1, д.13 – л.67).

Председатель Крымского ревкома венгр Бела Кун

Фото: wikipedia.org

Не забывали местные власти и тех высокопоставленных номенклатурных работников, которые приезжали в Крым для лечения. В то время, когда основная масса населения края голодала, правительственные дачи и санатории обслуживались по высшему разряду. Сохранилась телеграмма губернского комитета Коммунистической партии большевиков Украины (КП(б)У), адресованная некому «тов. Александрову», в которой указывалось: «Прошу сделать распоряжение о предоставлении в кредит пяти вагонов для перевозки в Крым продовольствия для санатория ЦК. Вопрос очень серьёзный, не задерживайте».

Ревкомы, партийные организации, руководящие органы различных учреждений (включая ЧК и особые отделы), военные подразделения и отдельные «ответственные работники», занимали лучшие помещения, квартиры и особняки. Поначалу это происходило стихийно. Располагаясь на постой в каждый дом, красные, вспоминал очевидец, заставляли хозяев «прислуживать им, убивая всю живность, как то: свиней, птицу, которых несчастные хозяева месяцами выкармливали. Из имущества всё, что приходилось им по вкусу, красноармейцы забирали себе». Размещаясь в уже заселённых квартирах, красноармейцы старались всячески избавиться от жильцов. «Началось безжалостное изгнание стариков, женщин и детей из их квартир, часто даже ночью, когда уже грянули морозы. Изгоняемым позволялось брать с собой лишь по одной перемене белья и одежды. Ни мебели, ни посуды брать нельзя было».

После организации власти выселению «буржуазии» был придан «законный» характер. Приказом № 2 Крымревкома от 16 ноября 1920 года все «контрреволюционные элементы» немедленно выселялись из всех вилл, дач и имений, которые передавались в распоряжение ведомств охраны здоровья для размещения «освободителей крымских трудящихся масс, больных и раненых красноармейцев, петроградского и московского пролетариата, поднявшего первое знамя восстания против помещиков и капиталистов». В результате этих мероприятий многие жители полуострова остались без крыши над головой, а в их жилища вселились победители красноармейцы, чекисты, партийцы

Очевидица, графиня Софья Кронгельм-ав Хакунгэ, так охарактеризовала психологию новой власти: «Нашему нраву никто не препятствуй».

Естественно, руководящие партийные, советские и военные кадры не упускали возможности обустроить и личные бытовые условия. Любопытный документ хранится в Государственном архиве Республики Крым (ГАРК). Это распоряжение секретаря председателя Крымревкома Бела Куна от 8 декабря 1920 года, адресованное коменданту здания ревкома Филатову: «По приказанию тов. Бела Куна предлагается затребовать и доставить в поезд тов. Бела Куна два больших и три малых ковра. Об исполнении доложить тов. Бела Куну» (ГАРК, Ф.р-1188, Оп.3, д.70 – л.110).

В мае 1921 года прибывшие в Севастополь сотрудники Симферопольской ЧК конфисковали в Херсонесском музее два фотоаппарата и телефон, а хозяйственный комитет – пролётку. Эти необходимые для работы музея предметы так и не были возвращены.

В конце 1920-го – начале 1921 года местные партийные и советские органы развернули кампанию по «изъятию излишков у буржуазии», в поддержку приняли ряд постановлений, регламентирующих порядок проведения реквизиций. Так, 8 декабря 1920 года увидел свет приказ Крымревкома № 96, предоставивший властям право забирать у населения все необходимые продукты. 11 января 1921 года Крымский обком РКП(б) постановил провести «изъятие излишков у буржуазии» во всех городах полуострова. Была разработана подробная инструкция, руководствуясь которой, «ответственные работники» могли реквизировать всё, что выходило за рамки установленной «нормы». Так, из одежды людям разрешалось иметь по одному костюму, одной паре обуви, три пары носков или чулок, одной шубе, двум парам нижнего белья, по одному головному убору. Данная норма была установлена на одного человека. Исключение делалось только для артистов театров, у которых не отбирались «излишки костюмов, которые необходимы им для спектаклей». Согласно инструкции, чувствовать себя в безопасности от принудительных изъятий и облав могли «рабочие, которые имели удостоверение о месте своей работы либо карточку члена профсоюза, членов Компартии и красноармейцев вооружённых сил».

В поддержку кампании по «изъятию излишков у буржуазии» была развёрнута активная пропаганда. Устраивались митинги, в местных газетах публиковались агитационные материалы. Так, 4 февраля 1921 года газета «Красный Крым» поместила на первой полосе высказывание одного из рабочих: «Мы не грабить идём, а идём забирать то, что по праву принадлежит нам. Мы работали, мы трудились, а буржуазия всё это у нас обворовывала, а мы сейчас всё это заберём обратно».

Будни особых отделов

Напомним, всё это происходило тогда, когда большинство местных жителей голодали, а на полуострове свирепствовал массовый красный террор, жертвами которого стали тысячи пленных офицеров и солдат Белой армии, гражданских лиц. Организаторы и исполнители казней также не пренебрегали различными благами жизни. В Ялте работники особого отдела, в том числе чрезвычайной «тройки» Крымской ударной группы Управления особых отделов ВЧК при РВС Южного и Юго-Западного фронтов, десятками и сотнями выносившей смертные приговоры, избрали местом своей резиденции дворец эмира Бухарского. В Феодосии, писал очевидец, морской офицер Николай Алексеев, «под застенки были заняты лучшие особняки, выходившие окнами на море, – большинство дач, начиная с виллы, примыкавшей к дому Лампси, где помещалась Галерея имени Айвазовского. В верхних этажах размещались разные комендатуры, жилые помещения чекистов, службы, а в подвалах, построенных когда-то для домашних надобностей или для хранения вина, низких и тёмных, – сидели жертвы».

Среди чекистов и работников особых отделов были распространены пьянство, наркомания и половая распущенность. Жаждущие удовлетворить свою похоть конвойные и следователи принуждали понравившихся им узниц к сожительству, используя для этого разные способы – от обещаний освобождения и словесных угроз до прямого насилия. По свидетельствам современников, каждый из палачей имел по 4–5 любовниц из числа жён расстрелянных, заложниц и медсестёр. Под страхом смерти женщин принуждали к сожительству, однако и подневольное согласие не гарантировало несчастным спасения. Время от времени убийцы обновляли свои «гаремы», расстреливая прежних сожительниц вместе с очередной партией жертв.

Другой составляющей чекистского быта были алкоголь и наркотики. Сохранился документ (опубликован в 2003 году в сборнике «Неизвестная «Массандра». Советский период»), в котором заведующий Ливадийско-Массандровским управлением Скориков просил начальника охраны имения Массандра открыть главный массандровский подвал «для отпуска 20 вёдер вина для нужд Крымской ударной группы при Чрезвычайной «тройке». Вино и другие спиртные напитки выдавались и в качестве поощрения. Наркотики (в основном кокаин) доставали различными способами, в том числе и в качестве взяток, которые вымогали у родственников арестованных. Во время обысков и облав шёл неприкрытый грабёж. Отбирали ценные вещи, золотые украшения, одежду, домашнюю утварь. Некоторые изъятые таким образом вещи затем продавали либо… передавали нуждающимся

Как вспоминала жившая в то время в Евпатории будущая известная американская писательница и философ Айн Рэнд (урождённая Алиса Розенбаум), комплекты одежды, отобранной у семьи одной из её одноклассниц (у которой накануне арестовали и расстреляли отца), распределили среди учащихся. Чтобы решить, кто получит поношенную одежду, школьницы тянули жребий.

«Я не могу вам выразить весь ужас, – вспоминала Айн Рэнд, – который почувствовала, когда мой класс получил платье, принадлежавшее дочери расстрелянного человека. Несчастная девочка сидела за партой как онемевшая, молча глядя, как её платье показывали всему классу. Никто из девочек не хотел брать это платье; они отказались тянуть жребий. Но одна «социально настроенная» девочка сказала, что она хочет платье, что у неё есть на это право, что она бедна и её одежда рваная. Она взяла это платье».

Нравы, подобные описанным выше, в среде партийцев, номенклатурных работников, совслужащих и чекистов сохранялись и в дальнейшем. Так, в датированном июлем 1921 года докладе инструктора Севастопольского горисполкома Еломенко о поездке в Новоземельский ревком сообщалось о бесчинствах местного коменданта. Последний не только абсолютно не был знаком «ни с политической, ни с хозяйственной жизнью», но и не имел представления о пределах своих полномочий. Считал себя высшей властью и «по своей глупости рубил сплеча». Служивший в сельскохозяйственном подотделе при комхозе некто Вязьмитинов, своим поведением дискредитировал советскую власть. Придя на хутор, незаконно произвёл обыск, в ходе которого присвоил себе разного рода ценные вещи: часы, кольца и т.п., в том числе и те, которые не подлежали изъятию. Подобные же проступки совершали заведующий коммунальным предприятием Карпенко и бывший завкомхоза Шмидт. По мнению Еломенко, этих двоих «ответственных работников» давно «уже следовало бы предать суду за их гнусные действия». Как указывалось в докладе, Карпенко и Шмидт «без формальных отношений, а с самыми простыми записками, а иногда и без таковых» реквизировали инвентарь, принадлежащий комхозу, артелям или частным лицам. Когда председатель ревкома пытался протестовать, ему угрожали арестом, а также наставляли револьвер (ГКУ АГС Ф. р-79, Оп.13, д.1 – л.36).

Известны и другие примеры асоциального поведения советских работников, в том числе и стражей порядка. Об одном из них сообщалось в рапорте временно исполняющего должность начальника милиции, адресованном заведующему отделом управления Севастопольского исполкома:

«Доношу, что 10 сего октября (1921 года. – Авт.), согласно Вашего личного приказания, вместе с командиром конного отряда вверенной мине милиции тов. Яковлевым и взводным командиром того же отряда тов. Смолиным зашёл в ресторан т. Юнусова <,> где играл оркестр музыки. На моё предложение прекратить музыку и удалиться из ресторана всем ввиду того, что я его должен опечатать, находившийся в ресторане Н<ачальник>к 2 района тов. Алексеев заявил, что это он разрешил играть и просит не чинить препятствий, так как он за это ответственность берёт на себя (тов. Алексеев был в нетрезвом виде). Тогда я разъяснил тов. Алексееву: ввиду того, что я являюсь Н<ачальник>ком Милиции, а он Н<ачальник>ком 2 района, он за меня отвечать не может, а я за него как старший должен ответить. Тов. Алексеев заявил мне, что я несу только моральную ответственность и добавил следующее: «вы меня хотите удалить со 2 района <,> но это Вам не удастся; я секретный сотрудник и Вашу милицию я…»

Тут тов. Алексеев выругался матерными словами и начал грозить мне, в случае его удаления».

Указывая на недопустимость подобного поведения, в рапорте тем не менее предлагалось, принимая во внимание «прежнюю бескорыстную работу» «тов. Алексеева» «на пользу Советской Республики», не отстранять от должности начальника района, «но <,> безусловно <,> перевести его в 7 район, где бы он мог снова бескорыстно поработать на пользу Республики» (ГКУ АГС Ф.р-420, Оп.3, д.22 – л.28).

Нравы советской номенклатуры, работников карательных органов и других «ответственных кадров» и в дальнейшем не изменились в лучшую сторону. Правда, по мере того как жизнь на полуострове входила в мирное русло, в облике власти стало больше внешнего лоска.