Мадонна с калашниковым

Летом 1992 года фотожурналист Олег Климов встретил наступление азербайджанских войск в Нагорном Карабахе, а одна из сделанных им фотографий стала неофициальным символом той войны. Спустя 20 лет он нашёл свою героиню

Говорят, что все войны похожи одна на другую. Это верно только до тех пор, пока сам не становишься участником войны.

Летнее наступление в 1992 году азербайджанских войск в Карабахе осуществлялось силами нерегулярных отрядов, подчинявшихся лишь своим полевым командирам Сурету Гусейнову, Искандеру Гамидову и Якубу Мамедову при поддержке (как до сих пор подозревают. – Ред.) российского 28-го десантного полка под командованием Владимира Шаманова. В то время министр обороны РФ Павел Грачёв заявил, что дислоцированная в Азербайджане 4-я российская армия, включая десантный полк Шаманова, соблюдает строгий нейтралитет, а пленённые армянами солдаты и офицеры не российские военнослужащие, а наёмники, с которыми армяне могут поступать по своему усмотрению.

В ходе этого, самого масштабного, наступления я был в Степанакерте и наблюдал как тысячи беженцев шли пешком из Шаумяновского и Мардакертского районов по единственной дороге в Степанакерт. Кто мог – оставался в столице непризнанного Арцаха. Остальные шли дальше – по «Лачинскому коридору» в Ереван. Некоторые потом уезжали в Россию или к родственникам – в Америку, Европу, кто куда мог.

«Женщина с автоматом» Элла Арутюнян. Слева вверху её муж Лаврент Арутюнян. 1992

Эту фотографию «Женщина с «калашниковым» я сделал в июне 1992 года в Степанакерте. Она пришла пешком из Шаумяновского района. Я не знал, как её зовут и почему у неё в руках автомат. «Это простая история», – тогда казалось мне. Вокруг были сотни беженцев, но я выбрал её только потому, что у неё в руках был автомат. Фотографы всегда ищут образ, форму или клише – символы событий. Так поступил и я. Присел на колено, снял чуть больше 15 кадров подряд, наблюдая за тем, как меняются события на фоне «главного героя», и пошёл себе дальше. У меня простая профессия – идти и смотреть. Второй раз я увидел эту женщину спустя 20 лет.

Но ещё раньше именно эта фотография была опубликована на первой полосе одной из голландских газет в 1992 году. В 2000–2001 годах – несколько лет была «обложкой» моих персональных выставок под названием «Просто война» в Москве и нескольких городах России. В 2004 году Музей фотографии в Нидерландах выбрал её главным фото на персональной выставке, посвящённой выходу моего альбома «Наследие империи»: плакат огромного размера вывесили тогда у здания музея, а куратор в шутку назвал эту фотографию «Мадонной с «калашниковым».

Немного позже международная организация «Женщины против войны» напечатала большие постеры с этой фотографии и расклеила их по всему Амстердаму. Им почему-то казалось, что женщина с автоматом непременно должна быть матерью солдата и обязательно быть против войны. Но даже я не знал, кто эта женщина с автоматом.

Иногда у каждого военного фотографа складывается впечатление, что «он спасает мир от войны», и это единственная важная причина, которая заставляет его вновь и вновь возвращаться на линию фронта. В действительности каждый понимает, что это всего лишь иллюзия и давно прошли времена, когда фотография или кадр телерепортажа могли остановить войну, но другой разумной причины у военного фотографа нет.

Когда мы встретились во второй раз, через 20 лет, она собирала рыжую облепиху на берегу озера Севан. Она не узнала меня, но я узнал её. Около двух недель я искал её в Карабахе и Армении, показывая фотографию прохожим на рынках и улицах… Но эту женщину никто не знал. Одни говорили «надо искать в России – все «шаумяновские» с оккупированных территорий теперь живут в Москве», другие утверждали: «Нет, в России её сейчас точно нет – у вас запретили давать армянам прописку, чтобы они все не сбежали из Карабаха…» В Мардакерте, на границе с Азербайджаном, где до сих пор каждую ночь стреляют, надо мной посмеялись: «Дорогой, зачем ты её ищешь? Она твой жена, что ли? Мы здесь найдём тебе новая жена!»

Смешно сказать, но за 20 лет эта фотография действительно стала для меня чем-то вроде «жены». Я до сих пор не знаю, почему хочу найти некоторых героев своих фотографий. Может быть, тех, кому что-то не сказал или у кого что-то не спросил? Одно знаю точно, мои фотографии не спасли ни одну человеческую жизнь и ни один солдат не бросил своего оружия, посмотрев их. Скорее наоборот. Но для чего-то я их снимал.

Когда мы двигались по северу Карабаха вдоль горного хребта, в одном из селений беженцев почти случайный мужчина вдруг сказал мне: «Я знаю эту женщину! Она продаёт рыбу недалеко от озера Севан»

Дальше было проще. Я нашёл её. Её зовут Элла Арутюнян. На фотографии ей 42 года. Она до сих пор живёт в лагере для беженцев. В небольшом домике с одной комнатой, в центре которой стоит ржавая, такого же цвета, как спелая облепиха, «печка-буржуйка». Рано утром она берёт у местных рыбаков рыбу и продаёт её на рынке ближайшего города. Это её единственный заработок.

Слева вверху на фотографии – её муж Лаврент. Он погиб – «погиб от горя», сказала Элла. В тот момент, когда я делал этот снимок, она ждала своего сына Андроника, который должен был приехать из Еревана. Это его был автомат. Он приехал на следующий день, и Элла отдала ему свой «калашников». С этим оружием он уехал на фронт, и она больше никогда его не видела. Андроник пропал без вести во время боев в Мардакертском районе вместе с автоматом своей матери. Элла до сих пор надеется, что Андроник может находиться где-то в плену, и верит, что он вернётся.

За несколько дней до того, как я, «присев на колено», сделал этот портрет – её отца Грегора зарезали ножом в церкви Гулистана, Шаумяновского района. Ему было 70 лет. Но за день до его смерти в село приехал танк. «Это были русские. Русский офицер нам сказал, чтобы мы уходили в лес, потому что ночью будут бомбить». «Днём опять вернетесь», – обещал он. «Мы поверили и ушли. Но многие старики остались. Мой отец Грегор сказал, что никуда не пойдёт. Он не мог идти, у него болели ноги. Мы думали, что утром вернёмся, – и ничего не взяли с собой. Ночью Шаумян стали сильно бомбить. Стреляли из градов и пушек. Мы прятались в лесу и видели только вспышки, пожар и слышали сильные взрывы. Утром, следом за русскими, в Шаумян пришли «турки» (так армяне называли таких азербайджанцев) – стали убивать тех, кто не успел или не смог уйти в лес. Там, в церкви погиб мой отец. Ему ножом перерезали горло. Я не могла утром вернуться домой. До сих пор не могу…»

Рассказывая свою историю, Элла не плакала, но иногда её широко открытые глаза полностью заполнялись бесцветными слезами. Но когда, казалось бы, они должны были вот-вот побежать по щекам, то удивительным образом слезы опять исчезали внутри глаз.

«После этого и мой младший сын (Саша, ему было 16 лет) сбежал на войну», – рассказала Элла. Два с половиной года он служил в Карабахской армии. Скрывался от матери. Не хотел возвращаться домой. Хотел воевать. Тогда Элла сама вернулась в Карабах, пришла к командиру и потребовала: «Верните мне сына»! Его вернули. Теперь он живёт недалеко от неё на озере Севан, в той же деревне – Карчарпьюр – что по-русски значит «близко к воде». У Саши трое детей, старшего зовут Андроник – «в честь брата», объяснил он. «Но почему у тебя русское имя»? – спросил я. «Потому, что я родился в России, и мать назвала меня русским именем».

Элла Арутюнян так никогда и не воспользовалась «русским автоматом», но в больнице Шаумяновского района она каждую неделю сдавала 200 грамм крови. Это была её работа: «Первая группа, резус положительный», – автоматически добавила она к своему рассказу, и мне как-то не по себе стало от этих слов.

«Дом, в котором она сейчас живёт – это бывший медпункт пионерского лагеря. Её комната – больничная палата, а кухня – там врач на приёме сидел, – рассказал Армен, рыбак и местный житель. – Я помню, как она приехала. Красивая и гордая. Это было в конце июня 1992 года. Тогда ещё снег выпал в середине лета, и у нас пастух замёрз от холода. Беженцев из Карабаха поселили в бывшем пионерском лагере «Лачап». Вот с тех пор Элла и живёт в «медпункте» этого лагеря».

В 2005 году у Эллы Арутюнян диагностировали онкологию с метастазами – жить оставалось не более 6 месяцев. Реанимация, восемь операций и «химия». Это было как раз тогда, когда сделанная мной фотография занималась пропагандой «Женщин против войны». Десятки тысяч людей видели этот портрет на улицах, и никто из них, включая меня, не знал, что она сама в это время боролась за жизнь. Может быть, взгляды незнакомых людей на фотографию тоже каким-то образом помогали ей выжить? Я хотел бы в это верить, иначе зачем я её снимал? Удивительно, но Элла выздоровела, а «Женщины против войны» сообщили мне, что оригинального негатива этой фотографии больше нет – они потеряли его. Он просто исчез.

Я подарил Элле Арутюнян большой отпечаток «Мадонны с «калашниковым». Она повесила её на стену вместе с другими фотографиями погибших родственников и рано утром ушла на рынок продавать свежую рыбу. Я было подумал снять c Эллой уже христианский «символ с рыбой», но решил никогда этого не делать. Круг замкнулся, человек и его образ встретились и теперь будут жить вместе. Я буду вспоминать их как одно целое.