«На острове мочальном, на берегу печальном»

Утром 1 сентября 1918 года «Рабоче-крестьянский нижегородский листок», местный большевистский официоз, вышел с грозной статьей «Довольно слов»:

«Преступное покушение на жизнь нашего идейного вождя, тов. Ленина, убийство тов. Урицкого, еще раньше убийство тов. Володарского, организованные на средства буржуазии и при ее непосредственном участии, переполнили чашу терпения революционного пролетариата.

 

Рабочая и деревенская беднота требуют применения самых суровых мер к буржуазии, чтобы отбить у нее охоту к убийству из-за угла вождей революции.

Вся обстановка начавшейся борьбы не на живот, а на смерть, побуждают отказаться от сантиментальничания (так в оригинале. – Прим. ред.) и твердой рукой провести диктатуру пролетариата.

В силу этого Нижегородская Губернская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией расстреляла вчера 41 человека из вражеского лагеря.

«За каждого убитого коммуниста или за покушение на убийство мы будем отвечать расстрелом заложников буржуазии».

Ибо кровь наших убитых и раненых требует отмщения.

Да здравствует революция!

Да здравствует диктатура пролетариата

Да здравствует тов. Ленин!»

Далее шел список 41-го расстрелянного, сопровождавшийся зловещим указанием: «Отдан приказ комиссии по борьбе с контрреволюцией – патронов на буржуазию не жалеть! С нынешнего дня распоряжение это входит в силу и не будет отменено до полной победы пролетариата». Документ датирован 31 августа 1918 года и подписан Фёдоровым и Шелехесом, председателем и секретарем Нижегородского военно-революционного комитета.

Из протокола экстренного заседания Нижегородского Военно-революционного комитета (ВРК) № 11 от 30 августа 1918 года (цитируется в версии нижегородского исследователя и публициста Станислава Смирнова):

«Присутствовали: тт. Фёдоров, Акимов, Воробьёв, Коган, Каганович.

Председатель Фёдоров. Секретарь Шелехес.

Порядок дня:

1. Покушение на т. Ленина и убийство т. Урицкого…

Слушали: 1. Т. Фёдоров оглашает полученные известия о покушении на т. Ленина и убийстве т. Урицкого. Видя в этих двух актах открытый поход против вождей пролетариата, т. Федоров предлагает на этот поход ответить массовым террором против буржуазии и ее приспешников. Предписать комиссии по борьбе беспощадно расстреливать всех тех, кто явно или тайно поддерживает контрреволюцию».

Номер газеты ушел в типографию еще на ночь глядя, и вряд ли можно усомниться, что материал был написан загодя, его явно отправили в печать еще до расстрела. Расправу над заложниками произвели в ночь на 1 сентября 1918 года: их вывезли на пароходе на Мочальный остров (старое название Рожнов), что у левого берега Волги ниже по течению, напротив нынешней Чкаловской лестницы. Поскольку среди расстрелянных в ту ночь был настоятель Оранского Богородицкого мужского монастыря архимандрит Августин (Пятницкий), – он значится первым в том списке, – то некоторые детали и обстоятельства расправы попытался выяснить и зафиксировал в своем личном дневнике насельник этого же монастыря иеромонах Алексий Воскресенский (рукопись «Год в Оранском монастыре: 1918 – июнь 1919» находится на хранении в Центральном архиве Нижегородской области. – Прим. ред.). Как записал иеромонах, «местом казни назначен был т. н. «Мочальный остров» лежащий вниз по течению р. Волги несколько ниже Печерского монастыря. На рассвете 18 (31) августа все обреченные на смерть посажены были на пароход, двинувшийся к роковому месту. Все несчастные были в приподнятом настроении, оживленно беседуя между собою, и выражая друг другу уверенность, что умирают за истину. Они даже служили по себе заживо панихиду. По прибытии на остров все обреченные на смерть были расставлены, как это требовалось. Архимандрит Августин стоял бодро, бесстрашно смотря на красноармейцев, готовившихся дать залп. И он раздался, но архимандрит продолжал стоять, его повторили и во второй раз и в третий раз, но, к удивлению всех, он все еще продолжал стоять, и только после четвертого залпа пал мертвым и был красноармейцами погребен или, точнее, только присыпан землею с другими своими товарищами по смерти настолько небрежно, что жители сл. Старых Печёр впоследствии сами должны были засыпать землею общую могилу убиенных…» Единственное достоверное в этом описании лишь указание Мочального острова и доставки на казнь пароходом. Сотрудники нижегородской чрезвычайки интервью не давали, мемуаров не оставили и, тем паче, монахам Оранского монастыря не исповедовались, так что конкретные обстоятельства убийства неведомы. И можно усомниться, что обреченные на смерть были «в приподнятом настроении»! Что затем сделали с телами, тоже неизвестно: вполне возможно, что даже не прикопали в общей яме, а скинули в Волгу.

 

 ВОСЬМОЙ ПО СПИСКУ: СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ

 

Среди бессудно убитых той ночью на Мочальном острове был и родственник автора этих строк, полковник Алексей Альдорович Крауз. В опубликованном списке он значится восьмым, как Краузе Алексей Альзорович – фамилия и отчество слегка искажены. Это родной дедушка моего дяди, Владимира Борисовича Орфёнова. Алексей Альдорович Крауз, вместе с другими убитыми той ночью, посмертно реабилитирован Прокуратурой Нижегородской области 24 июня 2009 года. Но его внуку (и моему дяде) узнать об этом, увы, уже не было суждено… Мой родственник так ничего не узнал ни об обстоятельствах гибели своего дедушки, ни о его жизни и службе. Его мама, Алла Алексеевна, до последних своих дней хранившая в своей памяти ужас тех времен, о своем отце не рассказывала ничего, кроме, разве лишь, того, что он был офицер. Не сохранила и семейные фотографии, от греха подальше уничтожив их еще в далекие 1920-е годы – чтобы не нашли при обыске. И как не понять этот страх, зная, что ее отец расстрелян чекистами, муж – воспитанник кадетского корпуса, сам сын и внук офицера, – как классово-чуждый элемент не раз подвергался арестам, буквально не вылезая из тюрем, лагерей и ссылок, за те же «прегрешения» отправлен в лагерь и брат мужа… Какие уж тут рассказы о славных предках?!

Так что копать пришлось самому и почти с нуля. Теперь знаю, что Алексей Альдорович Крауз родился 4 (16) октября 1862 года в давно обрусевшей немецкой семье, мужчины которой издавна почитали своим долгом служить отечеству. Вот и три его младших брата, Анатолий, Владимир, Сергей – тоже офицеры, все четверо учились в Полоцком кадетском корпусе, закончив который в 1880 году, Алексей Крауз поступил в петербургское 1-е военное Павловское училище. Откуда и выпущен в 1882 году подпоручиком в 137-й пехотный Нежинский Ее Императорского Высочества великой княгини Марии Павловны полк. Далее было обычное для пехотного офицера того времени неспешное продвижение в чинах. К началу Русско-японской войны он капитан, уже свыше 10 лет командует ротой, два ордена за выслугу. В июле-августе 1904 года 137-й пехотный Нежинский полк, отправленный на Русско-японскую войну, участвовал в Ляоянском, Шахэйском и Мукденском сражениях, где понес огромные потери в офицерским и солдатском составах – свыше 1500 человек убитыми и ранеными. Тяжелое ранение получил и капитан Алексей Крауз, награжденный за те бои орденом Святого Станислава 2-й степени с мечами. На этом его строевая карьера и завершилась: после излечения от ранения он перевелся в Отдельный корпус жандармов (ОКЖ). К тому времени никаких перспектив в армии у 43-летнего капитана уже и не было, максимум, что ему светило, – погоны подполковника и недолгое командование батальоном при наличии вакансии на эту должность. Перевод на службу в жандармское ведомство зазорным не считался и был делом достаточно обыденным. В конце концов, абсолютно все жандармские офицеры и генералы до своего перехода в ОКЖ тоже были армейскими офицерами. Новую службу капитан Алексей Крауз (переименованный в ротмистры) начинал в жандармском управлении Подольской губернии. В 1909 году получил чин подполковника, в том же году награжден орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом за 25 лет выслуги. С 1911 года – начальник Козловского отделения Московско-Камышинского жандармского полицейского управления при станции Козлов‑1. Проще говоря, начальственный чин транспортной полиции, обеспечивавшей безопасность железнодорожных перевозок. В 1916 году он занимал ту же должность. Как значится в списках чинов ОКЖ, «вероисповедания православного. Женат, 4 детей». Когда получил чин полковника и как попал в Нижний Новгород, пока не установил. Можно предположить, что в конце 1916 – начале 1917 года был переведен туда, получив погоны полковника, или, что тоже вероятно, по возрасту и состоянию здоровья вышел в отставку – с присвоением чина полковника, и уехал к родным в тот же Нижний Новгород. Там у него жил и служил родной брат – подполковник Владимир Крауз, офицер-воспитатель Нижегородского графа Аракчеева кадетского корпуса. О его дальнейшей судьбе не ведаю, но, полагаю, в условиях «красного террора» ничего хорошего ему не светило. Знаю лишь, что два его сына (то есть племянники нашего «основного» Крауза), Леонид и Владимир, тоже офицеры, отличились в боях на германском фронте, ранены. Другой брат, Анатолий, тоже воевал на Русско-японской войне, где был ранен, во время Первой мировой войны командовал полком; кавалер нескольких боевых орденов, а в 1915 году удостоен Георгиевского оружия. В конце 1916 года Анатолий Крауз уволен от службы «за болезнью» с присвоением звания генерал-майора.

Такая вот была офицерская семья: служили Отечеству и проливали кровь за него, но сгинули безымянно и бесследно в кровавом вихре того времени: именно с тех пор исчезло упоминание об офицерах большого семейства Крауз. Шансов на выживание в Нижнем Новгороде 1918 года у Алексея Альдоровича Крауз практически не было: он был обречен на уничтожение одним лишь фактом своей принадлежности к корпусу жандармов. Для чекистов этого было более чем достаточно: «Жандарм? Опричник царского режима! В расход!» Никого из составлявших расстрельные списки и не волновало, что это был, по факту, офицер транспортной полиции… Впрочем, как наставлял тогда в еженедельнике «Красный террор» член коллегии ВЧК Мартын Лацис: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора».

 

 «НАВЕСТИ ТОТЧАС  МАССОВЫЙ ТЕРРОР» 

 

В постановлении ВРК говорилось, что убийство заложников – ответ за покушение на Ленина. Но это ложь: повальные аресты офицеров начались в Нижнем Новгороде в самом начале августа, а то и раньше. Да и не только офицеров: брали служителей церкви, «буржуев», инженеров, врачей… Известны и даты первых расстрелов: 7 августа, 15 августа, 20 августа, 21 августа… Уж к этой волне «красного террора» покушение на Ленина точно никак не привяжешь! Повальные обыски и массовые аресты (а также и расстрелы) продолжались в Нижнем Новгороде всю вторую половину августа. Впрочем, на сей счет имеется вполне конкретный документ, датированный 31 августа 1918 года – «Доклад о деятельности Нижегородской губернской Чрезвычайной Комиссии», опубликованный 22 сентября того же года в первом номере «Еженедельника Чрезвычайных Комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией». В докладе сообщается, что за август 1918 года «Комиссией были приняты самые энергичные меры к аресту офицеров и жандармов – арестовано около 700 человек. По регистрации насчитывалось их здесь в Нижнем – 1500 человек». То есть еще задолго до покушения на пролетарских вождей и официального провозглашения политики «красного террора» только в одном лишь Нижнем Новгороде было «изъято из обращения» 700 из 1500 официально зарегистрировавшихся офицеров! И это – только по отделу борьбы с контрреволюцией, а ведь аресты шли и по линии других отделов ЧК, и, опять же, – это не считая тех, кого брали (и ставили к стенке) в других уездных городах. «Аресты жандармов, полицейских и офицеров продолжаются, – сообщалось в докладе. – …Комиссией ликвидирована Арзамасская бело­гвардейская организация, из которой арестованы почти все члены и часть расстреляна». Вот только никакой организации и в природе не было – чекисты выдумали ее для обоснования расправ.

С некоторым сожалением в докладе Нижегородской ЧК сообщается, что «в связи с арестом офицерства в Нижнем все контрреволюционные элементы разбежались по деревням». Но справились и тут: «По поводу этого комиссией были поставлены карательные отряды…» «По белогвардейским делам, – продолжали отчитываться нижегородские чекисты, – расстреляно около 25 человек, часть их опубликована. Комиссией начаты облавы по всему городу. Город распределен на участки и проверяются все дома и помещения». И вот, наконец, о нашем деле: «…по получении известий об убийстве товарища Урицкого и ранении товарища Ленина комиссия решила ответить на эту буржуазную провокацию террором и расстрелом 41 чел. из лагеря буржуазии и повальными обысками и арестами буржуев. В субботу, 31-го августа с. г. была начата облава, которая дала мало арестов и несколько сот тысяч денег…». Мало арестов – не по причине вдруг внезапно вспыхнувшего чувства большевистской гуманности, а потому что к тому времени в Нижнем чекисты и так уже арестовали практически всех, кого смогли.

Но не стоит рассматривать террор, развязанный нижегородскими чекистами еще до покушения на Ленина как сугубо местную инициативу. Нижегородские товарищи действительно были весьма инициативны, но массовые расстрелы они учинили вполне в рамках установок Москвы, а также инструкций и прямых указаний высших руководителей большевистской партии. В частности, по прямому и непосредственному распоряжению «самого человечного человека» – Ленина, что и задокументировано.

В биографической хронике Ленина значится, что 9 августа 1918 года он «беседует с председателем ВЧК Я. Х. Петерсом (Петерс исполнял обязанности председателя ВЧК с 6 июля по 22 августа 1918 г. – Прим. ред.) о положении в Нижнем Новгороде в связи со сведениями о контрреволюционном заговоре». Из этой краткой записи неясно, получил ли Ленин пресловутые «сведения» от Петерса или, напротив, как раз сам снабдил ими руководителя ВЧК – дабы тот наконец приступил к действиям. Затем Ленин пишет письмо председателю Нижегородского губисполкома Григорию Фёдорову, дав ему, как сообщает биохроника, «указания об усилении революционной бдительности; предписывает принять чрезвычайные меры для предупреждения готовящегося в Нижнем Новгороде контрреволюционного восстания». Причем послание это настолько деликатное и секретное, что «самый человечный человек» не может передать его ни по телефону (прямая телефонная связь с Нижним имелась), ни по радио или телеграфу (даже шифром), ни по прямому проводу (столько свидетелей!), ни хотя бы через специального курьера. Свое послание Ленин вручает особо доверенному человеку, про которого наверняка знает, что тот не подведет – командируемому в Нижний Новгород уполномоченному Наркомпрода Алексею Боброву, который тотчас же убыл по назначению.

Послание, датированное тем же 9 августа 1918 года, столь откровенно, что действительно нельзя было рисковать, посылая его по открытым линиям (даже и шифром) или с непроверенным человеком:

«т. Фёдоров!

В Нижнем, явно, готовится бело­гвардейское восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.), навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. п.

Ни минуты промедления… Петерс, председатель Чрезвычайной комиссии, говорит, что от них тоже есть надежные люди в Нижнем.

Надо действовать вовсю: массовые обыски. Расстрелы за хранение оружия. Массовый вывоз меньшевиков и ненадежных… Прочтите это письмо друзьям, ответьте мне по телеграфу или по телефону». Комментарии излишни, тем паче, что впоследствии даже советские историки, как ни старались, но так и не смогли изыскать ни малейших следов подготовки в Нижнем Новгороде пресловутого «белогвардейского восстания».

Диктаторский «коллектив» по указанию вождя создали незамедлительно: уже 10 августа в Нижнем Новгороде был учрежден Военно-революционный комитет. Правда, диктаторов оказалось гораздо больше «тройки»: в состав ВРК вошли председатель губисполкома Григорий Фёдоров, руководитель губернской ЧК Яков Воробьёв, старый большевистский боевик-каторжанин Сергей Акимов, бывший политкаторжанин и начальник Нижегородского гарнизона Борис Краевский, губернский военный комиссар Илья Коган, председатель губкома РКП(б) Лазарь Каганович, секретарем ВРК стал Илья Шелехес.

И вот уже 11 августа 1918 года Ленин поручил своему секретарю срочно вызвать к прямому проводу председателя Нижегородского губисполкома и председателя созданного только что ВРК, дабы заслушать отчет об исполнении ответственного и конфиденциального поручения о массовом терроре и расстрелах. Но, как поведала биохроника, «заслушав сообщение, что в указанный им срок Фёдоров подойти не может, просит вызвать его в любое другое время». Разумеется, это поручение не осталось невыполненным. 19 августа 1918 году Ленин посылает телеграмму уже Фёдору Раскольникову, члену Реввоенсовета Восточного фронта, с предписанием: «чтобы борьба с белогвардейцами в Нижнем была начата без промедления и проведена вполне твердо».

И вот об этой «борьбе» в Нижнем Ленин справлялся непрестанно. 22 августа 1918 года он поручил заведующему переговорной станцией Кремля передать в Нижний Новгород телеграмму с просьбой срочно пригласить к прямому проводу для переговоров с ним Василия Каюрова (замначальника политотдела 5-й армии Восточного фронта), радиотелеграфиста радиостанции Нижегородского Совета Кувшинова или кого-либо из членов губисполкома. Затем Ленин по телефону говорит уже с Фёдоровым, а позже пишет для передачи по прямому проводу записку: «Нижний. Кувшинову. Я сейчас говорил с Фёдоровым, вызвавшим меня к телефону. Фёдоров обещал мне дать ответ по телефону, но не отвечает. Боюсь, что телефон занят. Не можете ли по телефону поговорить с Фёдоровым и дать мне его ответ. Ленин». Что обсуждали? Да то же самое: как быстро и правильно организовать массовое истребление «неправильных» классовых элементов. Так что именно Ленина можно назвать главным инициатором, вдохновителем и организатором того нижегородского расстрела.

Но не надо думать, что предсовнаркома тогда зациклился на частном вопросе обустройства террора лишь в одной отдельно взятой губернии: именно для проведения массового «красного террора» на всей подконтрольной большевиками территории тогда и создавалась сеть ревкомов. В тот же знаменательный день, – 9 августа 1918 года, – Ленин телеграфирует и вологодским большевикам, приказывая им «напрячь все силы для немедленной, беспощадной расправы с белогвардейцами, явно готовящими измену в Вологде». 9-го же августа посылает телеграмму и в Пензенские губисполком и губком партии, требуя «организовать усиленную охрану из отборно надежных людей, провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». 11 августа Ленин отправляет в Пензу очередное указание, совершенно чудовищное:

«В Пензу. Т[овари]щам Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам.

Т[овари]щи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь везде «последний решител[ьный] бой» с кулачьем. Образец надо дать.

1) Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийцев.

2) Опубликовать их имена.

3) Отнять у них весь хлеб.

4) Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме.

Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков.

Телеграфируйте получение и исполнение.

Ваш Ленин.

P. S. Найдите людей потверже».

Можно припомнить и кое-что более раннее. 26 июня 1918 года Ленин устроил Григорию Зиновьеву, своему наместнику в Петрограде, настоящую выволочку: «Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали.

Протестую решительно!

Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не–воз–мож–но!

Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает».

 

 «ПЛЕБЕЙСКИМ СПОСОБОМ»

  

Так что Ильич, как и все большевистское руководство, вовсе не против террора, но тоже его инициатор (а не один лишь Свердлов!) и один из самых ярых его поборников, только более мудрый и опытный, нежели тот же Свердлов. Потому и старался не оставлять следов своей личной причастности к организации столь кровавых дел, по мере сил возможностей обставляя их как «инициативу масс» на местах. Именно у Ленина имелись загодя – по меньшей мере с 1905 года – теоретические обоснования неизбежного, необходимого и именно массового террора. Во время событий 1905–1907 гг. «самый человечный человек» непрестанно слал из-за кордона (!) очень красочные рекомендации по вопросу о средствах убиения «слуг царизма», в том числе солдат, казаков, полицейских, «шпиков» и госчиновников, призывая взрывать их бомбами, стрелять из револьверов, резать ножами, поджигать керосином, осыпать камнями, обливать кипятком и кислотой. В тех посланиях из безопасного закордонья Ильич часто любил ссылаться на слова Маркса, что террор «есть не что иное, как плебейский способ разделаться с абсолютизмом и контрреволюцией», подчеркивая: «Мы тоже предпочитаем разделываться с русским самодержавием «плебейским» способом». Так что «социал-демократия должна признать и принять в свою тактику этот массовый террор. Разумеется, организуя и контролируя его».  Очень важное примечание: организуя и контролируя!

Но вернемся именно к тому дню, когда все заботы Ильича были связаны с тем, как правильно организовать именно массовый «красный террор», к 9 августа 1918 года. Вечером того дня Ленин председательствует на заседании СНК, где среди прочих обсуждался вопрос о ходе регистрации офицеров. Как раз тогда в Москве проводили очередную регистрацию офицеров, в реальности это были массовые аресты с последующей расправой. Из дневниковой записи московского обывателя Никиты Окунева от 10 августа 1918 года: «7-го августа вышел приказ всем бывшим офицерам до 60-летнего возраста явиться на сборный пункт. И вот все эти тысячи (кто говорит 10, кто 28) явились и попали как бы в ловушку. Прошло четыре дня и выпущены еще немногие. Те, которые там, и те, которые ждут их дома или у казарм, где они собраны, в ужасном состоянии. Страх расстрела, ссылки и факт голодного содержания и бессония за несколько ночей. Никому не известно, что это: регистрация, заложничество, сыск или просто хамство рабочей диктатуры?» Оказалось, вовсе не хамство: тот же Окунев позже запишет про «ежедневные и повсеместные расстрелы».

«Те, кто не явится на регистрацию, будут считаться врагами народа, а те, кто явится, будут арестованы, – вспоминал прапорщик Сергей Мамонтов. – Трудный выбор, как у богатыря на распутье. Регистрация происходила в бывшем Алексеевском военном училище в Лефортове. Мы отправились посмотреть, что будет. На необъятном поле была громадная толпа. Очередь в восемь рядов тянулась на версту. Люди теснились к воротам Училища, как бараны на заклание. Спорили из-за мест». Всех впускали, но никого не выпускали… Как написал Александр Лебедев (в 1917 году – помощник военного и морского министра Временного правительства), в Лефортово тогда явилось свыше 17 тысяч офицеров, которые тут же арестовывались, а многие из них нашли свой конец в тире соседнего Астраханского гренадерского полка…

Впрочем, «красный террор» вовсю полыхал в стране с конца 1917 года, документы и мемуары той поры полны описаниями, как по всей стране тысячами убивали бывших офицеров, профессуру, вообще интеллигенцию, не говоря уже о «буржуях». Адвокат Исаак Штейнберг, один из лидеров партии левых эсеров, короткое время бывший первым советским наркомом юстиции, вспоминал, как безуспешно попытался отговорить Ленина от осуществления какого-то мероприятия, связанного с расширением террора. И тогда Штейнберг воскликнул: «Тогда зачем мы возимся с наркоматом юстиции? Давайте честно назовем его комиссариатом общественного уничтожения и будем этим заниматься». Тут лицо Ленина внезапно вспыхнуло, и он ответил: «Хорошо сказано… именно так и должно быть… но мы не можем сказать это». Так что «красный террор», во‑первых, начался задолго до его официального провозглашения в качестве общегосударственной политики большевиков, и, во‑вторых, вовсе не в ответ на белый (какого, – тем паче массового, – еще и в природе не намечалось, – когда массовый красный уже вовсю был развязан). Так же как и ВЧК – орудие партийно-большевистского физического истребления всех, мешавших захвату монопольной власти, – учреждали вовсе не в ответ на какой-либо «буржуазный», «помещичий», «белый» (или еще какой-то несуществующий) террор, а именно загодя и сразу.

По инициативе Свердлова 2 сентября 1918 года ВЦИК принял постановление о «красном терроре». Приказ о заложниках наркома внутренних дел РСФСР Григория Петровского вышел 3 сентября. И, наконец, 5 сентября появилось постановление уже Совнаркома о «красном терроре». Тогда же ЦК РКП(б) и ВЧК разработали совместную инструкцию, которой предписывалось: «Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать. Взять заложников, устроить в районах концентрационные лагери. Сегодня же ночью Президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюции и всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки. Ответственным товарищам ВЧК и районных ЧК присутствовать при крупных расстрелах. Поручить всем районным ЧК к следующему заседанию доставить проект решения вопроса о трупах…»

Вот тут уж нижегородские товарищи расстарались: по всей губернии прокатилась волна массовых арестов, тюрьмы оказались переполнены, пришлось спешно оборудовать концлагерь. Как докладывал председатель губернской ЧК Яков Воробьёв, «в сфере буржуазно-мещанского населения эти массовые расстрелы вызвали почти открытый ропот, но быстрый арест громадного количества таких ропщущих столь же быстро заставил всех остальных замолчать и смириться перед свершившимся фактом».

 

 ПАЛАЧИ И ЖЕРТВЫ 

 

А что сталось с палачами, организаторами массового террора в губернии, членами Нижегородского ВРК? С двумя из них ничего плохого не сделалось. Член губернского ВРК Сергей Акимов попал после Гражданской на хозработу и скончался в 1947 году, дожив до 68 лет, правда, где и как – этого биографы сообщить не могут. Лазарь Каганович в середине 1920-х годов вошел в ближний круг Сталина, сумев продержаться в высшем эшелоне власти до 1957 года, умер в 1991 году, прожив 97 лет.

А вот у других было иначе. Григорий Фёдоров в 1927 году исключен из партии – как активист троцкистской оппозиции, потом восстановлен, затем вновь исключен, а в 1934 году арестован и в 1936-м – расстрелян. В 1959 году реабилитирован.

Илья Шелехес расстрелян в 1937 году.

Илья Коган сделал неплохую карьеру в политорганах РККА, дослужившись до звания дивизионного комиссара. Но в 1937 году уволен из армии и арестован. По одним данным, расстрелян в 1938 году, по другим – в 1939 году приговорен к заключению и в 1943 году погиб в лагере. Борис Краевский в 1920 году награжден орденом Красного Знамени, после Гражданской войны работал в системе внешней торговли, был членом коллегии Наркомвнешторга, в 1933 году награжден орденом Трудового Красного Знамени, в 1937 году арестован и в 1938 году расстрелян. Еще короче оказался жизненный путь первого председателя ГубЧК Якова Воробьёва: в сентябре 1919 года его решением ЦК РКП(б) отозвали на Южный фронт, перевели в Воронеж, назначили председателем Воронежской ЧК. Но до места назначения он так и не доехал: по пути был захвачен казаками Деникина и казнен. Можно сказать, что кара за содеянное все же настигла большую часть палачей, да вот только официально они все еще считаются вовсе не кровавыми убийцами, а… героями. И памятная доска в честь Якова Воробьёва, энтузиаста «красного террора» и убийцы моих родственников, и поныне красуется на здании УФСБ по Нижегородской области.

По данным Нижегородской епархии, за время «красного террора» только на Мочальном острове было расстреляно около 5 тыс. человек. Ныне там поминальный крест, на котором выбито:

«На острове Мочальном,

На берегу печальном,

Туда тела свозились.

Там ангелы молились,

Там души обручались

и со Христом венчались».

 

 

 

сотрудники нижегородской губчк. 1919

 

 

 

Фотоматериалы заимствованы из материалов нижегородского исследователя и публициста Станислава Смирнова.