НОВОСТИ
Госдума приняла обращение к кабмину по мигрантам. В образовании и здравоохранении – им не место
ЭКСКЛЮЗИВЫ
sovsekretnoru
НАДО КАК МОЖНО БЫСТРЕЕ РВАТЬСЯ К БЕРЛИНУ

НАДО КАК МОЖНО БЫСТРЕЕ РВАТЬСЯ К БЕРЛИНУ

НАДО КАК МОЖНО БЫСТРЕЕ РВАТЬСЯ К БЕРЛИНУ
Автор: Владимир ВОРОНОВ
Совместно с:
07.05.2015
 
УРОКИ БЕРЛИНСКОЙ ОПЕРАЦИИ: ЗАЧЕТЫ И ПРОСЧЕТЫ
 
Из всех советских фронтов наибольшие потери во время Берлинской операции понес 1‑й Белорусский фронт. Согласно справке штаба этого фронта (Приложение № 18), с 11 апреля по 1 мая 1945 года потери фронта составили 155 809 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Из них 27 649 человек – это погибшие, а 108 611 – раненые. Еще 30 479 человек 1‑й Белорусский фронт потерял с 1 по 9 мая 1945 года: 6 268 – убитыми, 20 783 – ранеными, остальные – пропавшие без вести и занесенные в малопонятную графу «по другим причинам».
 
Тогда, если верить штабным документам, получается, что общие потери фронта с 11 апреля по 9 мая 1945 года составили 186 288 человек: 33 917 погибших, 129 394 – раненых, остальные – пропавшие без вести и «по другим причинам». Но, если считать по каждой графе отдельно, то выяснится странное расхождение: общих потерь получается как бы меньше – аж на 19 тысяч. По крайней мере, это вытекает из проверки данных, зафиксированных в «Журнале боевых действий 1-го Белорусского фронта за апрель и первую декаду мая 1945 года», который 25 июля 1945 года своими подписями скрепили начальник штаба – заместитель командующего войсками 1-го Белорусского фронта генерал-полковник Михаил Малинин и член Военного совета фронта генерал-лейтенант Константин Телегин.
 
 
Возможно, тут просто напутали штабные «арифметики» маршала Жукова, спешно сводя воедино все цифры для отчета, а может, им и вовсе было все равно: парой десятков тысяч больше или меньше – какая, мол, разница? Так или иначе, эти данные тогда считались закрытыми: их оснастили грифом «Совершенно секретно» и, разумеется, не озвучивали. Однако, согласно данным уже статистического исследования под редакцией генерал-полковника Григория Кривошеева «Россия и СССР в войнах ХХ века», ныне считается, что войска 1-го Белорусского фронта с 16 апреля по 8 мая 1945 года потеряли 179 880 человек: 37 610 – убитыми, еще 141 880 – потери санитарные.
 
Многие современные исследователи полагают эти данные заниженными, и, скорее всего, они правы. Например, согласно тому же «Журналу боевых действий 1-го Белорусского фронта», во время Берлинской операции 1‑я гвардейская танковая армия генерал-полковника Михаила Катукова с 11 апреля по 9 мая 1945 года потеряла в общей сложности 1707 человек убитыми, но сам Катуков, выступая в апреле 1946 года на военно-научной конференции по изучению Берлинской операции, сказал, что «там ведь у меня погибло 8 тысяч танкистов, 4 командира бригад, 22 комбата, несколько командиров полков…».
 
Никакого резона завышать свои потери почти в пять раз у Катукова не было: он выступал не на пирушке, а на мероприятии, предельно закрытом для чужих ушей и столь важном, где надо было отвечать за свои слова. К тому же круг слушавших его был не просто узок: это были военачальники, не просто посвященные в самые интимные детали той операции, – именно они ее и проводили.
 
 
Полагают, львиная доля потерь 1-го Белорусского фронта пришлась на операцию по прорыву немецкой эшелонированной обороны в районе Зееловских высот. Что, в общем, уже не особо удивляет: из доступных сегодня документов и опубликованных ныне мемуаров советских военачальников известно, что Берлинская наступательная операция готовилась в рекордно сжатые сроки – лишь две недели, а на ее проведение изначально отводилось всего 6–8 дней.
 
О чем уже много лет спустя маршал Георгий Жуков и сожалел, обмолвившись, что, «конечно, было бы лучше подождать пять-шесть суток и начать Берлинскую операцию одновременно тремя фронтами, но <…> Ставка не могла откладывать операцию на более позднее время».
 
Член Военного совета 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенант Константин Телегин, выступив в апреле 1946 года на конференции по изучению Берлинской операции, сказал: «Идея операции была такова. Берлин – конечная стратегическая цель. Надо совершить фронтальный прорыв обороны по кратчайшему направлению, с охватом Берлина с севера и юга, окружить его и уничтожить гарнизон, если он будет сопротивляться. Срок 6–8 дней».
 
Начав наступление 16 апреля 1945 года, советское командование рассчитывало взять Берлин уже 21 апреля – к 75 й годовщине со дня рождения Ленина. Главный маршал бронетанковых войск Амазасп Бабаджанян (тогда полковник, командир 11-го гвардейского танкового корпуса) привел в своих воспоминаниях такую телеграмму: «Катукову, Попелю. 1 й гвардейской танковой армии поручается историческая задача: первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично вам поручается организация и исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу не позднее 4.00 утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедленно донести для доклада товарищу Сталину и объявления в прессе. Жуков, Телегин».
 
Эту же телеграмму цитирует в своих мемуарах и Катуков. Наличие такой установки подтвердил и начальник штаба 3 й гвардейской танковой армии уже 1-го Украинского фронта генерал-лейтенант Дмитрий Бахметьев, выступивший в апреле 1946 года все на той же конференции: «Нам было приказано <…> «Товарищи, имейте в виду, что вы должны в ночь с 20 на 21.4.45 г. с юга ворваться в Берлин». Такая задача была поставлена перед 3 й гв. танковой армией, такая задача была поставлена и перед 4 й гв. танковой армией, которая действовала левее и выходила на Потсдам и далее на Бранденбург».
 
Однако на штурм лишь Зееловских высот потребовалось три дня. Согласно замыслу, атака немецких позиций должна была начаться в полной темноте. Выступая все на той же конференции 1946 года, генерал-полковник Малинин с пафосом заявил: «Тов. Жуков решил ввести новый тактический прием в организации атаки. Атака пехоты и танков планировалась на ночное время, за 1,5–2 часа до рассвета, после 30-минутной артиллерийской подготовки. На направлении главного удара, на участках прорыва сосредоточивалось до 140 прожекторных установок, которые должны были включить свет одновременно с началом атаки пехоты. Танки НПП (непосредственной поддержки пехоты. – Ред.) должны были идти в атаку с зажженными фарами. Таким образом, планировался новый метод атаки, чтобы обмануть противника, избежать в организации атаки шаблона и этим обеспечить тактическую внезапность».
 
«Командующий фронтом решил ослепить врага лучами прожекторов, – вспоминал в своих мемуарах Михаил Катуков, командовавший тогда 1 й гвардейской танковой армией. – Незадолго до наступления мне пришлось участвовать в учениях, где на специальном полигоне проводилась атака с подсветкой. Это было эффектное зрелище». – На учениях. В реальном же бою вышло, скажем мягко, иначе. Как дипломатично заметил в мемуарах тот же Катуков, когда после артподготовки вспыхнуло 140 прожекторов, то «вся низина за Одером осветилась голубоватым светом, в котором колыхались клубы дыма от разрывов тысяч снарядов, мин, авиационных бомб». Вот только «дым этот был настолько плотным, что даже сильные зенитные прожекторы не смогли его пробить».
 
Генерал-полковник (впоследствии маршал артиллерии) Василий Казаков, бывший во время Берлинской операции начальником артиллерии 1-го Белорусского фронта, сделал весьма красноречивое признание относительно тех прожекторов: «На основе опыта использования прожекторов в Берлинской операции я затрудняюсь сделать какие-либо определенные выводы, так как имеется много разноречивых мнений. Этот вопрос следует детально изучить и проверить на ряде практических учений». Фактически это было слегка завуалированное признание провальности затеи! По крайней мере, этот «прожекторный опыт» больше никогда и нигде в нашей армии не использовался, что уже само по себе говорит о его реальной практической «ценности».
 
Особо резко по поводу прожекторов высказались (на той же конференции) танкисты. Так, маршал бронетанковых войск Павел Ротмистров, дипломатично заметив, что «как фактор морального воздействия на противника» пресловутые прожектора «безусловно сыграли свою роль», только вот как раз «для танкистов, в условиях Берлинской операции, прожекторы оказали весьма незначительную пользу. По направлению лучей прожекторов танкисты могли видеть только общее направление атаки; непосредственно же перед танком местность не просматривалась из-за густого облака пыли, поднятого во время артподготовки. Лучи прожекторов, освещая пыль, образовывали перед танком сплошную освещенную завесу. С другой стороны, когда луч прожектора попадал в корпус танка, то тень впереди танка также мешала его движению».
 
Примерно то же самое в своих мемуарах признал и Василий Чуйков, тогдашний командующий 8 й гвардейской армией: «Должен сказать, что в то время, когда мы любовались силой и эффективностью действия прожекторов на полигоне, никто из нас не мог точно предугадать, как это будет выглядеть в боевой обстановке. Мне трудно судить о положении на других участках фронта. Но в полосе нашей 8 й гвардейской армии я увидел, как мощные пучки света прожекторов уперлись в клубящуюся завесу гари, дыма и пыли, поднятую над позициями противника. Даже прожекторы не могли пробить эту завесу, и нам было трудно наблюдать за полем боя. Как на грех, еще и ветер дул навстречу.
 
В результате высота 81.5, на которой разместился командный пункт, вскоре была окутана непроницаемой мглой. Тогда мы вообще перестали что-либо видеть, полагаясь в управлении войсками лишь на радиотелефонную связь да на посыльных. Густое пыльно-дымное облако осложняло и действия наших наступающих частей». Сильно сказано.
 
Правда, выступая на пресловутой конференции 1946 года, Чуйков был куда откровеннее: «Здесь Василий Иванович Казаков доложил, что с момента перехода в атаку 14 миллионов свечей зажглось и стало освещать путь к победе нашей пехоте и танкам. Цифра, конечно, астрономическая, но мы отлично знаем, что после 25-минутного артиллерийского налета такой мощности, как было на плацдарме, ничего нельзя было увидеть. Хотя бы вы тут зажгли и 14 триллионов свечей, вы все равно ничего не увидите, потому что все поле закрывается стеной пыли, гари и всем, чем хотите. Василий Иванович, когда мы с вами сидели вот на этой высоте 81.5, когда засветились прожекторы, которые находились в 200–300 метрах от нас, мы их с вами не видели и не могли определить, светят они или нет. Я считаю, что, если бы они (прожекторы) были поставлены на пассивных участках, они больше принесли бы там пользы с точки зрения обмана противника. Поскольку мы имеем научную конференцию, по которой будем учить свое поколение и сами [знать] на будущее, я считаю необходимым сказать то, что было, что прожекторные роты [понесли] потери, сожгли много свечей, но реальной помощи войска от этого не получили». – Зато для немцев, оборонявших Зееловские высоты, наступавшие советские танки и пехота были как на ладони: их так контрастно подсвечивали с тыла!
 
Другим нестандартным ходом Жукова стало его решение бросить танковые армии на неподавленную оборону противника. В результате за время Берлинской операции только войска 1-го Белорусского фронта, по официальным данным, потеряли 1940 танков и самоходных орудий. «Мы знали, – утверждал на конференции 1946 года генерал Телегин, – что вывода танковых войск на оперативный простор осуществить будет почти невозможно. Было решено ввести все танковые войска, чтобы задавить противника массой техники, уничтожить максимум сил и средств его, деморализовать его и тем самым облегчить задачу взятия Берлина. <…> Если бы мы ждали, когда пехота прорвет оборону и создаст условия для ввода танков в прорыв, то ждать нам этого пришлось бы до выхода на Эльбу».
 
«Да, мы считались с тем, что придется при этом понести потери в танках, – продолжал член Военного Совета 1-го Белорусского фронта, – но знали, что даже если потеряем и половину, то все же еще до 2 тысяч бронеединиц мы введем в Берлин, и этого будет достаточно, чтобы взять его. Берлин был конечной стратегической целью операций Красной Армии в Великой Отечественной войне, и выход на Эльбу уже преследовал цель захвата пространства, заранее обговоренного на Ялтинской конференции. Все это было целиком оправдано ходом операции. Наши потери были большие. Но и результат их налицо».
 
При этом всю вину за огромные потери матерый политработник Телегин мудро переложил на самих танковых командиров. Например, «наша артиллерия неоднократно в течение дня вела огонь по боевым порядкам 44 гв. тбр. В 17.00 было произведено два дивизионных залпа РС с большими потерями в живой силе и технике». – Вот сам Катуков, по версии Телегина, и виноват в том, что его погромила своя же артиллерия – у него, оказывается, не было передового наблюдательного пункта артиллерии. Танки Катукова остановились, уткнувшись в глубоко эшелонированную оборону? – Тоже сам Катуков виноват: не было, мол, у него должного взаимодействия со стрелковыми частями, артиллерией и авиацией… Да и вообще, товарищи танкисты, вещал с трибуны жуковский политрук, «командование фронта, штаб фронта и Военный совет в целом внимательно следили за ходом развития операции, до болезненности остро воспринимали всякую медлительность, неорганизованность и плохую управляемость войсками, подталкивая, подхлестывая…».
 
«Однако такое использование танковых армий, – честно заметил там же генерал Малинин, – возможно только в конце войны, а в ходе войны едва ли будет целесообразно бросать танковые армии для ведения уличных боев в крупном городе…» «Привлечение танковых армий к захвату городов по опыту Берлинской операции – рекомендовать нельзя», – вторил ему маршал бронетанковых войск Ротмистров. «Боевая эффективность танков, вынужденных действовать на улицах Берлина, была крайне низкой», – продолжил эту мысль Катуков. Однако главный политрук фронта выказал категорическое несогласие с позицией профессионалов: «тут были выступления некоторых товарищей с очень незрелыми выводами из опыта войны», не потому, конечно, «что тот или иной товарищ просто хотел выйти на трибуну и поболтать, а потому, что он в серьезных неладах с основой нашей науки, с марксистско-ленинской наукой, дающей возможность диалектически подходить к рассмотрению вопроса».
 
Вы, товарищи генералы, уперлись тут рогом в чисто военные моменты, забыв, «что Родина и великий Сталин возложили на нас эту почетную историческую задачу – завершить победу над злейшим врагом советского народа – немецко-фашистскими захватчиками в его зверином логове и водрузить Знамя Победы над Берлином»!
 
Так что вам как-нибудь самим и надо было «активно искать слабые места в обороне, пролазить в каждую щель, в каждую дыру, дружно наваливаясь на встречающиеся препятствия. Поэтому-то и было приказано танковым армиям бить кулаком, не распылять усилий, не действовать растопыренными пальцами. <…> Но если этого слабого места нет – наваливаться массой техники, давить ею. Пускай это будет стоить нам жертв и потерь, но надо как можно быстрее рваться к Берлину. Чем быстрее мы вырвемся туда, тем слабее там окажется противник, тем ближе победа. Кроме того, мы упредим возможную высадку десанта союзников, упредим их в захвате Берлина. Этот фактор, товарищи, был очень немаловажным».
 
Проще говоря, надо было навалиться, не считаясь с потерями, поскольку вопрос был не военный, а сугубо политический.
 
В речи Телегина был и такой пикантный момент: он громогласно обвинил всех генералов – уже не только танковых – в наглом завышении… немецких потерь! «Как известно, – сообщил бывший член Военного совета фронта, – число немецких танков и самоходных установок, участвовавших в боях с 16 апреля по 1 мая, не превышало 850. Однако, если взять донесение только танковых соединений, то они уничтожили за это время 793 танка» – 95 % всех танков и самоходок, действовавших тогда перед фронтом. По донесениям же пехотинцев выходило, что лишь «они уничтожили 803 танка, также 93 %, и оставили для танкистов только 47 танков и самоходных орудий». Так ведь и «артиллерия дает данные о том, что и она еще уничтожала танки. Авиация – также».
 
Кстати, в составленной не без ведома и одобрения того же Телегина справке штаба 1-го Белорусского фронта о потерях, нанесенных противнику войсками фронта, и трофеях, захваченных с 16 апреля по 9 мая 1945 года, сказано, что уничтожено 1030 и захвачено 776 танков и самоходных орудий. Выходит, из 850 немецких танков и самоходок истребили 1806 – в два с лишним раза больше, чем их было?! Как сухо констатирует специально подготовленная для этой конференции справка «О завышении потерь противника», «в равной степени отмечалось завышение потерь и в живой силе противника».
 
К слову, находящиеся на хранении в Центральном архиве Министерства обороны (ЦАМО) материалы этой военно-научной конференции 1946 года весьма познавательны тем, что содержат такие подробности, нюансы и сведения о Берлинской операции, которых и поныне нет ни в учебниках, ни вообще в широком обороте. Например, военачальники тогда довольно откровенно поделились информацией, сколь много они претерпели от… собственной авиации. Если в адрес штурмовиков «сухопутные» генералы выдали безусловную похвалу, то в отношении авиации бомбардировочной, особенно стратегической, не было сказано ни единого теплого слова. Генерал Бахметьев: «Вот пример: авиация летит на нас с севера.
 
Летчики говорят: это авиация 1 БФ <…> Авиация эта ложится на боевой курс и начинает бомбить наши боевые порядки. Дело дошло до того, что <…> пришлось просить <…> чтобы не было никакой авиации, потому что наши войска стали бояться своей авиации, как только появляется авиация, то разбегаются кто куда». Самое красочное описание сюжета «авиация бьет по своим» прозвучало из уст генерала Катукова: «Наступила ночь, и вот начался кошмар: идут волны наших бомбардировщиков и сгружают свой груз на мой штаб, на колонны и на боевые порядки 8 гв. мк и 11 гв. тк, жгут наши танки и транспорт, убивают людей. [Из-за] этого мы на 4 часа прекратили наступление, которое развивалось очень успешно».
 
Что немедленно вызвало недовольство Жукова, обвинившего Катукова и его командиров в том, что они хуже всех проводят Берлинскую наступательную операцию, «топчась перед слабым противником»: отсиживаются в тылу, за полем боя не наблюдают, «обстановки эти генералы не знают и плетутся в хвосте событий». Катуков ему докладывает, что разносит своя авиация, ему не верят.
 
«И вот, – рассказывает Катуков, – до того надоели эти ночники моим командирам корпусов, что они взяли да обстреляли их. В результате был сбит самолет «Бостон» (американский бомбардировщик Douglas A-20 Havoc/DB-7 Boston, поставлявшийся в СССР по лендлизу. – Ред.), конечно, наш. И только когда были доставлены неопровержимые доказательства, нам поверили, что бомбили свои самолеты. А пока мы доказывали – у меня штаб горит, окна вылетают. Машина загорелась, снаряды рвутся в моем бронетранспортере. <…> только за одну ночь у меня свои самолеты сожгли около 40 автомашин, 7 танков и убили свыше 60 человек. Зачем нам нужны эти потери?»
 
Почти аналогичную речь выдал и Чуйков, заверивший для начала, что «это не значит, что мы корим свою авиацию, ни в коем случае, мы ее очень любим». Просто, мол, мы «хотим, чтобы она была лучше и не била по своим». И привел конкретные примеры: «В Берлине штабу 4-го корпуса здорово всыпала наша авиация, около 100 человек вышло из строя. Штаб 29-го корпуса тоже здорово потрепала своя авиация, в то время как на наблюдательном пункте у меня был генерал Сенаторов – заместитель командующего воздушной армией, и он ничего не мог сделать. <…> Или вот взять Рейнтвейн (поселок в земле Бранденбург. – Ред.).
 
Это было на одерском плацдарме, рядом с моим наблюдательным пунктом, где сидел и маршал Жуков. Летит девятка, отрегулировали и увязали все цели, ей нужно бомбить Альттухенбанд. Эта девятка, не долетая до цели, разворачивается, бьет Рейнтвейн. Связываюсь сам по телефону, кричу, что командир ваш ошибся, ударил по своим.
 
Мне говорят: «Слушайте, он сделал ошибку, мы ему сейчас растолковали, и давайте пустим второй раз, он вторую ошибку не сделает».
 
И второй раз, как на зло, пролетает над Рейнтвейном, разворачивается и бьет по тому же месту, по своим, второй раз. Вот это слабость нашей авиации, товарищи. Нужно над этим крепенько поработать, чтобы в будущем у нас этого не было». Генерал-лейтенант Евгений Белецкий, выступивший от имени авиаторов, не отрицал, что, «несмотря на тщательную подготовку к операции <…> имели место и недостатки в действиях отдельных групп и экипажей. Это выразилось в ударах по своим войскам в трех случаях».
 
Впрочем, Белецкому тем проще было это признать, что лично он никакого отношения к тем инцидентам не имел: во время Берлинской операции он командовал 1 м гвардейским истребительным авиакорпусом, а претензии были выказаны в адрес чуть ли не исключительно бомбардировщиков. Правда, генералу Телегину эти «политически незрелые» противовоздушные эскапады сухопутных генералов все равно не понравились: «…Безосновательно некоторые товарищи охаивали всю работу авиации. Она делала свое дело в целом хорошо, но допускала нетерпимые осечки, когда бомбила по своим».
 
«Сейчас, спустя много времени, размышляя о плане Берлинской операции, – писал через четверть века в «Воспоминаниях и размышлениях» маршал Георгий Жуков, – я пришел к выводу, что разгром берлинской группировки противника и взятие самого Берлина были сделаны правильно, но можно было бы эту операцию осуществить и несколько иначе».
 

Автор:  Владимир ВОРОНОВ
Совместно с: 

Комментарии



Оставить комментарий

Войдите через социальную сеть

или заполните следующие поля



 

Возврат к списку