Николай Полевой: первый великий главный

Никогда Россия не жила так, как сейчас? Это нам только кажется

В июне 2013-го в Москве был открыт памятник Александру Твардовскому. Большой поэт Твардовский удостоился нескольких памятников раньше, на этот раз очередь дошла до Твардовского – главного редактора журнала «Новый мир», самого важного издания предпоследней по счету отечественной политической оттепели.

Других памятников людям этой профессии в России нет. Что объяснимо: работа редкая, о ее результатах дискутируют десятилетиями, редко приходят к согласию, общепризнанных героев в ней почти нет, поскольку слишком близка она к такой спорной материи, как отечественная политика.

Но почти – не значит совсем. Александр Твардовский, Егор Яковлев… Михаил Кольцов? А с кого начинался этот ряд – там, где собственно возникли российские периодические издания, в начале позапрошлого века?

Книга известного историка литературы Самуила Лурье «Изломанный аршин» посвящена Николаю Полевому, первому великому главному редактору в истории российской журналистики, собственно, человеку, который ввел слово «журналистика» в русский язык. Современники Полевого и действующие лица «Изломанного аршина» – Пушкин, Белинский, Николай I, Уваров, Бенкендорф – предстают в работе Самуила Лурье совсем иначе, чем их представляли себе несколько поколений, воспитанных на советской науке о литературе. И все вместе они – Николай Полевой, его поклонники и недоброжелатели – жили в то время, которое роковым образом сказалось на истории России, ее судьбе и нынешнем положении. Так сформулировал предмет своих изысканий автор «Изломанного аршина» в беседе с корреспондентом «Совершенно секретно».

– До него были Новиков и Карамзин, но Николай Полевой создал первое в России издание, которое можно считать журналом в сегодняшнем понимании – которое читают тысячи людей, в котором представлены десятки авторов и разнородные темы, от политических до светских. До него читающая публика довольствовалась альманахами либо печатными подобиями современных блогов. И он был великим главным редактором, потому что превратил свое издание – «Московский телеграф» – в институт гражданского общества, придал ему нравственный авторитет.

– Зачем антинародному царскому режиму понадобились такие вольнолюбивые затеи, как разрешение независимых средств массовой информации?

– Как и все последующие антинародные режимы, он был недостаточно монолитным. Многое зависело от того, кто в данный момент возглавляет политбюро. Полевой получил разрешение на повременное, как это тогда называлось, издание еще при Александре I. А вел его в то время, когда курс уже изменился, но окончательное решение о политическом подмораживании еще не было принято. Если пользоваться современными аналогиями, то, скажем, хрущевская оттепель уже закончилась, и тут вдруг возникает журнал «Журналист» во главе с Егором Яковлевым.

– Вы на фигуру Николая Полевого набрели еще в советское время?

– Я несколько раз перечитал собрание сочинений Белинского. А там непрерывно речь идет о Полевом. Как я понял потом, Белинский первую половину своей карьеры потратил на то, чтобы свергнуть Полевого с пьедестала первого критика России и занять его место. Проще говоря, травил конкурента. И когда я увидел, что в работах Белинского есть натяжки и передергивания, что и он – такой идеалист! – может быть своекорыстно несправедливым, я заинтересовался – кого же он так? Я еще тогда хотел написать о Полевом книгу, подал заявку в издательство, но получил ответ: не представляет интереса, второстепенная фигура. И вот все эти уже тридцать лет я чувствовал, что если я этого не сделаю, то справедливость, которая и так всегда случается в литературе с запозданием, в отношении Полевого восторжествует еще лет через сто пятьдесят.

– Полевой у советского литературоведения был на плохом счету?

– Нет, я думаю, что он просто не укладывался в ошибочную схему, изобретенную Владимиром Ильичом Лениным: дескать, сначала был дворянский революционный период, потом появились революционные демократы, короче – «декабристы разбудили Герцена». Что странно, поскольку декабристы разбудили Герцена в 1825-м, а проснулся он в 1851-м. Чем занимался двадцать шесть лет, не вполне понятно. Вот в эту догму Полевой действительно вписывался только как маргинальная литературная фигура. Что неправда.

– Полевой понимал, кто и за что на него нападал при жизни?

– Кто – конечно, понимал. Полевой завещал похоронить себя в халате и с небритой бородой, вопреки всяким канонам. Все современники – а смерть такой фигуры, как Полевой, стала заметным событием – говорили о тяжком зрелище, которое являл собой покойный. Оказалось, что это была мрачная посмертная насмешка над Белинским, который как-то ядовито написал, что Полевой «выходит к читателю в халате и с небритой бородой». А вот понимал ли он, за что страдает, – не уверен

– А за что, по-вашему?

– Он был прежде всего романтик и увлекал за собой целое поколение, недаром гроб с его телом от храма, где его отпевали, до кладбища несли на руках питерские студенты. Романтиков никогда не прощают: сначала ими очаровываются, потом, мстя за собственные разочарования, забрасывают их грязью. Полевой был умный, добрый, сострадательный, религиозный человек. Критиком он хотел быть беспристрастным, а это неправильно. Критик должен быть склочником, мемуарист – сплетником, писатель должен бороться с другими писателями… Такого несчастного писателя, как Полевой, я знаю только одного – Марлинского. Романтический человек, прекрасный писатель, жизнь проживший под угрозой бесчестья и погибший в бою неизвестно где. Надеюсь, и про него кто-нибудь напишет когда-нибудь, и справедливость тоже будет восстановлена.

– Вы считаете вашего героя литератором или журналистом?

– Полевой был первым профессиональным русским литературным критиком. Он был очень крепким прозаиком, обладающим исключительно ясным слогом. Фразами из его повестей молодые люди того времени объяснялись в любви. Он был удачливым драматургом и серьезным историком. Ни в одной области Николай Полевой не был гением, но он делал самое главное – пробуждал добрые чувства. Поэтому как сказать про него – писатель? Скорее, литератор. Журналист? Я думаю, этой профессии он принадлежал часов шесть в сутки, а рабочий день у него был – восемнадцать часов.

– Полевой все-таки был не просто журналистом, но главным редактором. Это отдельная и очень редкая профессия.

– Может быть. Главный редактор – это журналист, который физически чувствует воздух времени и умеет дать возможность другим дышать этим воздухом. В этом смысле Полевой – да, пожалуй, был гений. Он пытался сделать своих здешних современников людьми европейского XIX века.

– Но какой удивительный набор людей восстановил против себя Николай Полевой! Его падения добивались и добились в конце концов такие разные персонажи, как Александр Сергеевич Пушкин, икона советского литературоведения Виссарион Белинский и гуру отечественного консерватизма граф Уваров.

– Прибавьте к этому списку еще Вяземского, который недаром же намекал потомству, что это он, а не Полевой изобрел термин «квасной патриотизм»; Некрасова, которого Полевой вытащил из нищеты; Герцена, который восхищался его журналом и рыдал над его повестями, – ни один из этих персонажей не поленился в свое время пнуть Полевого. История его жизни – лучшая иллюстрация к мысли о том, какая это страшная среда – литература, как много в ней зависти, тщеславия и ревности. Не случайно русские писатели всегда норовили вывести друг друга в своих произведениях. Русская литература – это ведь перманентная битва авторов с персонажами.

– В истории Полевого Белинский и Пушкин выглядят не очень порядочно. Первый уничтожал конкурента, второй мстил критику, который позволил себе правдивую рецензию на действительно плохое стихотворение, написанное поэтом из корыстных соображений.

– Хорошего в их поведении по отношению к Полевому действительно мало. И оправданий их поведению мало, потому что уж больно мелки побуждения. Но что поделаешь, гений не обязан быть столпом добродетели.

– Удивительное впечатление в «Изломанном аршине» производит граф Бенкендорф, которого мы привыкли считать гонителем свобод. Оказывается, это был разумный и порядочный человек.

– Я сам удивился. Да, как выяснилось, он был человек чести и разумный государственник. В отличие, скажем, от Николая I или графа Уварова. Царь был неумным, кокетливым и жестоким дилетантом. Граф Александр Христофорович Бенкендорф был лично абсолютно предан императору, но, во-первых, отдавал себе отчет, что тот – не гений всех времен и народов, а во-вторых, разделял Россию и царствующую фамилию.

– И Бенкендорф доброжелательно относился к Николаю Полевому.

– Да, он смотрел на него глазами государственника и патриота, как бы ни были сейчас скомпрометированы эти понятия. И понимал, что в таких людях, как Полевой – вышедший из народа, сделавший себя сам, ставший в ряд лучших русских писателей, – есть надежда на развитие страны. По сути, он и такие, как он, делали ставку на средний класс. И Бенкендорф был не одинок в таком отношении к Полевому. Его очень ценили, как ни странно, крупные военачальники и администраторы. Князь Голицын, адмирал Мордвинов, адмирал Рикорд – это все были почитатели Полевого. Последний писал, что нас, генералов, государь может наделать сколько угодно одним росчерком пера, а такие люди, как Николай Алесеевич Полевой, рождаются раз в сто лет.

– То есть жизнь и гибель Полевого – это не чисто литературная история?