Перед прочтением уничтожить

Как работали советские спецхраны – специальные библиотеки для специальных людей

Четверть века назад в нашей стране, которая тогда ещё называлась СССР, окончательно умерли спецхраны, во всяком случае в той форме, в которой они существовали семь десятилетий. Первые фонды специального хранения появились в библиотеках Советской России во время НЭПа, в самом конце 1921 года. Для осуществления цензуры в декабре был организован отдел Политконтроля ГПУ, а в 1922 году родился Главлит, занимавшийся «осуществлением всех видов политико-идеологического, военного и экономического контроля за предназначенными к опубликованию или распространению произведениями печати, рукописями, снимками, картинами и т. п., а также за радиовещанием, лекциями и выставками».

Запрещённые Главлитом произведения, как правило, уничтожались, за исключением единичных экземпляров, которые и попадали в фонды специального хранения (спецхраны).

Дверь без номера

Фонды специального хранения в последние десятилетия советской власти существовали во всех главных научных библиотеках СССР. Мне по роду своей профессиональной деятельности пришлось достаточно много работать в этих «спецбиблиотеках». Студентов младших курсов, даже с истфака МГУ, туда не допускали, и лишь начиная с третьего года обучения можно было попасть туда без особых проблем.

Впрочем, проблемы с доступом к книгам существовали. Система спецхранов, в первую очередь столичных, была устроена таким образом, что ознакомиться со всем объёмом литературы, покопаться в каталоге, выбрать что-то интересное и полезное было невозможно. Для начала студентам, аспирантам и научным сотрудникам, желавшим использовать в работе литературу ограниченного пользования, нужно было получить в деканате, ректорате или дирекции своего вуза (научного учреждения) так называемый допуск. В нём кроме личных данных указывалась и точная тема вашего исследования. И «заказывать» литературу «не по теме» было чревато в лучшем случае отказом, а в худшем – сообщением на работу или по месту учёбы.

Самым главным препятствием для исследователей (я, например, писал дипломную работу на тему «Критика современной буржуазной историографии партии левых эсеров») была необходимость точно знать, какую именно книгу вы хотите получить. В так называемом требовании вы должны были точно указать название книги, её автора, год и место издания. А вот получить информацию о самом существовании данной книги и наличии её в фонде специального хранения было практически невозможно. В небольшом читальном зальчике, где исследователи трудились под бдительным оком сотрудника библиотеки, никаких списков литературы, каталогов и прочих информационных ресурсов не было.

Единственное, что можно было брать в спецхране «не по теме», – это иностранная периодика, в том числе американские и английские газеты и журналы. Некоторые «особо злопыхательские» номера, правда, изымались и хранились отдельно в «более глубоком» спецхране. Кто туда мог попасть, я не знаю, но как-то увидел в библиотеке Института научной информации по общественным наукам молодого человека с короткой аккуратной причёской, читавшего один из январских номеров (дело было в 1980 году) журнала Newsweek. Нам, простым смертным, этот номер, посвящённый возможному бойкоту Московской Олимпиады, на руки ни под каким видом не давали…

 Свобода по-ленинградски

О том, что Ленинград – гораздо более свободный город, чем столица нашей родины Москва, я узнал ещё в далёкой юности, когда регулярно приезжал туда играть в хоккей против местных команд. Обилие финнов, посещавших в выходные «колыбель революции», чтобы хорошенько отвязаться и выпить, как говорили в те времена «больше, чем могли, но меньше, чем хотели», а также других туристов из капиталистических стран, заставляло местные власти вести себя более либерально. Приехав как-то в Ленинград в середине семидесятых, я неожиданно обнаружил, что в обычном газетном киоске на Невском продаются основные зарубежные газеты: The Times, Washington Post, Die Welt и прочие издания, которые в Москве можно было найти только в аэропортах и гостиницах Интуриста.

Ещё более в том мнении, что питерцы гораздо свободнее нас, москвичей, убедила меня поездка в город на Неве летом 1980 года. Во-первых, там во Дворце спорта «Юбилейный», том самом, где я играл в хоккей, выступала группа «Машина времени», открытые концерты которой в Москве разрешили проводить только через пять лет. А во-вторых (я ездил и для того, чтобы собирать материал для будущей диссертации), порядки в спецхране главной ленинградской библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина были гораздо более либеральными, чем в столице. Когда я пришёл туда и предъявил бумагу о том, что моя научная работа связана с использованием литературы зарубежных историков, мне в течение десяти минут оформили читательский билет, пропуск в спецхран и показали, где он находится. Что самое интересное, первое, на что я наткнулся в небольшом помещении отдела, были каталожные ящики, причём в них лежали карточки не только книг зарубежных авторов, но и тех, кто писал по-русски. Сотрудница заведения гостеприимно указала мне на пустой стол, а потом на каталог и сказала: «Ищите». Никаких проверок того, будет ли соответствовать отобранная мной литература заявленной теме, никаких ограничений в выдаче и прочих столичных глупостей в демократичном Питере за неделю моей работы не было. Сначала я думал, что это следствие предолимпийской либерализации, но приехав через год, убедился, что порядки в «Салтыковке» нисколько не изменились

Павел Романов – главный цензор СССР, возглавлявший Главлит с 1957 по 1986

Две версии одного купания

Работая в Государственной публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, я буквально «прошерстил» каталог книг на русском языке. Более всего меня интересовали причины того, почему та или иная книжка оказалась в «ограниченном доступе». В тридцатые годы XX века в спецхран попадали книги «врагов народа». Потом пошло «пополнение» других авторов. Например, до 10 апреля 1939 года все брошюры и книги «железного наркома» Николая Ежова, а также книги о нём свободно лежали в магазинах и библиотеках, а после этого дня (он был арестован) стали массово изыматься и уничтожаться (с обязательным помещением нескольких экземпляров в фонд специального хранения).

В спецхране были и труды Ленина (в основном из-за комментариев к ним), книги Сталина и о Сталине, труды Кагановича, Молотова и Маленкова, и даже речи Хрущёва. Под запретом были многие темы: выселение народов во время войны, литература о сталинских репрессиях, о голоде в Ленинграде во время блокады, об убийстве Кирова, о многом-многом другом. Неожиданно мне попалась книжка какого-то регионального издательства под названием «Генерал Константин Леселидзе», напечатанная в конце сороковых годов тиражом в 2000 экземпляров. Кем был генерал Леселидзе, я знал, поскольку в те времена все мы изучали книгу Брежнева «Малая земля». Но что такого могло быть написано в книге про командующего 18-й армией, в которой служил Брежнев, чтобы её поместили в спецхран? Я попросил выдать мне книгу, и получил небольшую, страниц в 70 брошюру с воспоминаниями грузинских участников войны о Константине Леселидзе. Книга была малоинтересной, но прочитал её я от корки до корки, пытаясь найти хоть что-то крамольное. И нашёл! Один из соратников Леселидзе вспоминал, что тот в компании друзей рассказывал, как во время высадки на Малую землю растяпа-полковник из политотдела, засмотревшись на морские просторы, упал в воду.

И тут я вспомнил цитату из брежневской книги: «Я даже не сразу понял, что произошло. Впереди громыхнуло, поднялся столб пламени, впечатление было, что разорвалось судно. Так оно в сущности и было: наш сейнер напоролся на мину. Мы с лоцманом стояли рядом, вместе нас взрывом швырнуло вверх… Возможно, так и бывает, но у меня в тот момент промелькнула одна мысль: только бы не упасть обратно на палубу. Упал, к счастью, в воду, довольно далеко от сейнера».

Всё встало на свои места: версии одного и того же события в изложении генерала Леселидзе и маршала Брежнева разительно отличались…

Находка для шпиона

Передо мной лежит замечательная книга со скучным названием «Список книг, не подлежащих распространению в книготорговой сети». Это изданный в 1981 году библиографический указатель книг, которые в разное время начиная с 1949 года приказами Главлита изымались из магазинов. Естественно, на обложке есть гриф «Для служебного пользования» и номер конкретного экземпляра…

На самом деле, книга эта – замечательное пособие для сотрудников зарубежных разведок. В ней собрана вся литература, которую считали «идеологически неверной», антисоветской или, выражаясь современным языком, экстремистской. А знание того, что главный противник (в данном случае СССР) считает наиболее опасным для себя – это руководство к действию, показывающее, какие направления подрывной работы могут быть наиболее важными.

Так что же не подлежало распространению в книжных и букинистических магазинах, от чего бдительные главлитовцы берегли наших граждан? Понять причины запрета, ориентируясь только на названия, бывает очень трудно. Вот чем, например, цензорам не угодила книга, изданная Академией наук Азербайджанской СССР в 1949 году под названием «А.С. Пушкин и азербайджанская литература?» А что крамольного было в книге «Агроправила по виноградарству», изданной в том же году в Тбилиси? Кстати, под запрет попали и грузинские агроправила по плодоводству, культуре чая, выращиванию эвкалиптов и даже зерновых

Ну ладно, агрокультуры нас не особо интересуют, а вот запрещённую стенограмму публичной лекции Г. Акопяна «Турецкая реакция на службе американского империализма», изданную тиражом в 130 тысяч экземпляров, несмотря на нашу нынешнюю дружбу с Турцией, я бы всё-таки изучил. Так, для общего развития…

Почему в списке оказались произведения Александра Галича, Александра Солженицына, Виктора Некрасова, Владимира Максимова, Александра Некрича – вполне понятно. Кстати, было запрещено даже распространение книги «Один день Ивана Денисовича» в варианте для слепых. Не подлежали продаже более двух десятков книг, начинавшихся с прилагательного «советский». Например, «Советское шампанское Грузии», «Советский Союз – оплот мира и демократии» (1949 г.), сборник статей «Советский фольклор» 1939 года издания и даже альбом «Советские субтропики».

Любопытно, что в списке запрещённых книг было много литературы о Сталине и даже некоторые его статьи, но из Молотова была запрещена лишь одна книга, а Кагановича, Булганина, Маленкова вообще не трогали. У «примкнувшего к ним» Шепилова запретили только рецензию на 10-й том сочинений Сталина. А вот книги Лаврентия Берии вообще не были под запретом!

Не очень понятно, почему попали в чёрный список 1-й том Малой советской энциклопедии 1937 года издания или книга В.А. Карпинского «Как управляется наша страна», издававшаяся миллионными тиражами в 1945–1953 годах. Последний автор вообще фигура необычная. Это революционер ленинского призыва, которому Ильич написал более 100 писем. И дожил он до глубокой старости, став трижды кавалером ордена Ленина и даже Героем Социалистического Труда. А вот книгу его запретили, причём не только книгу, но и все её перепечатки и переводы.

В общем, для людей, интересующихся советской историей, даже библиографические указатели могут быть интереснейшим чтивом. А иностранным разведчикам, которые стремились разыскать слабые места в советской идеологической системе, пришлось тогда попотеть, тем более что Россию умом понять трудно, а Советскую Россию – практически невозможно…

В этой брошюре – названия 2500 книг, запрещённых к продаже во всех советских магазинах

Борьба борьбы с борьбой

Любопытная вещь: почти у каждого большого историка, занимавшегося историей СССР советского периода, или историей КПСС в домашней библиотеке (у некоторых академиков и профессоров она насчитывала тысячи томов) можно было обнаружить определённое количество литературы, которая считалась «антисоветской». Даже за хранение некоторых изданий можно было получить срок. Я помню, как с душевным трепетом переступил порог квартиры декана исторического факультета МГУ Юрия Степановича Кукушкина в университетской высотке на Ленинских горах. Было это в 1978 году, когда я писал дипломную работу. Мы поговорили с ним о литературе, об источниках, а потом он спросил: «У тебя как с английским?» С английским у меня было хорошо, о чём я ему и сообщил. Тогда он повёл меня к книжным шкафам: «Выбирай. Почитаешь, потом вернёшь». На полках стояли книги самых известных историков-антисоветчиков: Шапиро, Абрамовича, Конквеста и других. Я тут же набрал штук пять наиболее интересовавших меня книжек и, поблагодарив Юрия Степановича (он, кстати, был ещё и заведующим кафедрой истории СССР советского периода, по которой я специализировался), собрался откланяться. «Так, – деловито сказал он, – а как ты все это богатство понесёшь? До первого сотрудника?» Декан принёс пару газет «Правда», верёвочный шпагат и лично помог мне упаковать запрещённые издания. «Поосторожнее, особенно в транспорте», – напутствовал он меня. Возвращался я домой с оглядкой, чувствуя приобщение к чему-то тайному, почти запретному…

Рецензировал мой диплом Михаил Емельянович Найденов, профессор, фронтовик, который, несмотря на потерю зрения во время войны, стал одним из столпов отечественной истории на истфаке МГУ. Свою работу я читал ему вслух в «университетском» доме на Ломоносовском проспекте. В какой-то момент он прервал меня и сказал: «Сталин, говоришь? Подойди к книжным полкам, там на третьей снизу примерно в середине стоит книга Милована Джиласа «Новый класс». Открой страницу 56 и читай сверху». Не помню точно, какая именно это была страница, но фрагмент текста вполне вписывался в то, о чем я рассказывал профессору. Я поставил книгу обратно и заметил, что рядом с ней стояли и «Беседы со Сталиным» Джиласа на русском языке, и несколько книг Троцкого, и другая литература, за само наличие которой дома «компетентные органы» запросто могли отправить обычного человека в зону…

Название своей кандидатской диссертации на одном дыхании я научился выговаривать не сразу. Попробуйте сами: «Критика современных англо-американских буржуазных фальсификаций борьбы ВКП(б) за подготовку и проведение коллективизации». А научным руководителем у меня был Николай Валентинович Романовский, в то время профессор Академии общественных наук при ЦК КПСС. Казалось бы, человеком он должен был быть (если иметь в виду место его работы) твердокаменных убеждений. Но когда мы у него дома разговорились о проблемах западной историографии нашей истории, он стал похож не на партийного лектора, а на высокоинтеллектуального исследователя, профессионала, обладавшего гигантским объёмом знаний и прекрасно ориентировавшегося в зарубежных источниках, тех самых, что я урывками читал только в спецхране. И у него дома тоже были запрещённые для обычных людей книги. От него я на время получил книгу Мёрла Фэйнсода «Как управляется Россия», написанную на основе документов из вывезенного американцами из Германии Смоленского архива, единственного, который не сумели эвакуировать или уничтожить отступавшие советские войска. Читал я эту книжку запоем, поскольку все советские архивы, в которых мне приходилось работать в семидесятых-восьмидесятых годах XX века, были основательно «почищены» и не давали реального представления о многих исторических сюжетах советских времён…

Нет, конечно, в своё время основатель ленинизма писал о том, что победить врага можно, только изучив его оружие. Но хранить такое «оружие» дома и давать его для практического использования малознакомому молодому историку – это по тем брежневским и андроповским временам было проявлением настоящей гражданственности и даже смелости. Я скажу честно, у нас были очень хорошие наставники, которые учили нас реально смотреть на советскую историческую науку и не боялись давать нам возможность воспринимать и другую точку зрения. Нужно было только уметь слушать и понимать их…

Фото из архива автора