Последний бой маршала

80-летний юбилей жестоких боев советских и японских войск близ озера Хасан, состоявшихся в июле – августе 1938 года, прошел тихо и незаметно. Российская пресса о событии не вспомнила, если не считать пары заметок в маргинальных изданиях. На государственном уровне юбилей вообще «не заметили», хотя победоносные даты у нас любят отмечать пышно.

 

Согласно общепринятой и вполне официальной трактовке считается, что конфликт спровоцировали вторгшиеся на советскую территорию японцы, а части Красной Армии (вместе с пограничниками) одержали блестящую победу, нанеся тяжелое поражение «японским агрессорам». Только вот по итогам и результатам победных боев не проводят массовых репрессий командного состава, не арестовывают командующего победоносными войсками и не забивают его до смерти на допросе!

Командовавший во время конфликта войсками Дальневосточного Крас­нознаменного фронта (ДКФ) [создан приказом Наркома обороны СССР № 0107 от 28 июня 1938 года на базе Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА)] Маршал Советского Союза Василий Блюхер арестован 22 октября 1938 года. 

9 нояб­ря того же года он скончался после серии допросов, сопровождавшихся пытками и жестокими избиениями…

японские солдаты осматривают захваченный советский пулемет /ИЗ АРХИВА АВТОРА

 

 ЗАГАДКИ ТОПОГРАФИИ 

 

Во второй половине 1930-х годов стычки на советско-китайской и советско-корейской границе между японскими военнослужащими (и солдатами различных вооруженных формирований марионеточного государства Маньчжоу-Го) и советскими пограничниками стали делом совершенно обыденным. Когда умышленно, а когда и случайно японцы вторгались на советскую территорию, советские пограничники – на сопредельную. Как пишет известный российский военный исследователь полковник Владимир Мильбах, к концу 1930-х годов участниками инцидентов все чаще становились уже регулярные войска, «которые старались определить состояние боевой готовности противоположной стороны». Со ссылкой на архивные документы историк, например, сообщает, что «в 1937 г. советской стороной практиковались вылазки на нейтральную территорию групп командиров и красноармейцев, вооруженных ручными пулеметами, чтобы огнем вскрыть систему обороны японо-маньчжурских войск». В общем, обе стороны засылали друг к другу разведывательно-диверсионные отряды, порой обменивались взаимными артиллерийскими ударами и даже топили боевые катера друг друга… Но все такие стычки всегда были мелкомасштабны и ни одна из них не вылилась в крупное боестолкновение.

Так было до июля 1938 года, когда совершенно банальная стычка вокруг двух пограничных высот вдруг переросла в 14-дневный вооруженный конфликт необычайно высокой интенсивности. Подсчитано, что с советской стороны в боевых действиях у Хасана было задействовано 22 950 военнослужащих и огромное количество боевой техники: артиллерия – 237 орудий, хотя затем состав артиллерийской группировки был доведен до 610 орудий (данные генерал-лейтенанта Владимира Дятлова, начальника Михайловской военной артиллерийской академии в 2009–2013 гг.); танки – не менее 285 (а также неизвестное количество бронеавтомобилей); авиация – 680 боевых самолетов. Утверждается, что советским войскам противостояло якобы целых три пехотные дивизии, кавалерийский полк, бронетанковые части, механизированная бригада, три отдельных пулеметных батальона, три бронепоезда, 70 самолетов, свыше 200 орудий, а всего – свыше 20 тыс. человек. Но все это полный бред, высосанный из советских пропагандистских брошюр. Реально в боях участвовали лишь подразделения японской 19-й пехотной дивизии из состава так называемой Корейской армии. Задокументировано, что с японской стороны в боях приняло участие 6814 человек, так что советское превосходство над японцами в живой силе было более чем трехкратное! Самолеты и танки японцы вообще не применяли – ни единого. Равно как и мифические бронепоезда, да и пресловутую мехбригаду никто никогда и в глаза не видел. Что же касается артиллерии, то, как пишет генерал Дятлов, «советская артиллерия количественно превосходила японскую более чем в 3 раза» – в самом начале конфликта. Потом мощь советской артиллерии, как указано выше, довели до 610 стволов…

Две трети всех сухопутных сил Японии – 23 дивизии – были тогда сосредоточены на китайском фронте. Так что выставить против СССР в Маньчжурии и Корее Япония могла всего лишь девять дивизий, в самой же метрополии было еще две дивизии. А вот СССР мог противопоставить японцам до 28 стрелковых дивизий, при необходимости – и 58. Столь ж огромен был и перевес ОКДВА/ДКФ в боевой технике: против 2000 советских самолетов Япония могла выставить 340, а 2725 танкам и 226 бронеавтомобилям ОКДВА противостояло 170 японских танков. Так что в Токио тогда вовсе не горели желанием ни воевать с Советским Союзом «по-настоящему», ни даже учинять какую-то «пробу сил».

Тем не менее жестокая драка за две сопки состоялась: обе стороны задействовали огромную мощь на ничтожном пятачке земли! Даже казенные военные историки ныне сквозь зубы признают – цитирую предисловие к сборнику «На границе тучи ходят хмуро…», – что «с точки зрения военной стратегии, да и оперативного искусства, обладание этим участком местности не давало никаких преимуществ ни Японии, ни Советскому Союзу». Впрочем, своей массе прочие наши «исследователи» продолжают талдычить, что пресловутые сопки – Безымянная и Заозёрная – якобы были стратегически важными высотами: с них, мол, цитирую одного из авторов, «хорошо просматривался и в случае войны мог бы обстреливаться Владивосток…».

Помилуйте, да какой там Владивосток! Хотя бы на карту взгляните: от тех сопок до Владивостока 130 км по прямой – какой мог быть обстрел Владивостока, если дальность стрельбы самых дальнобойных японских полевых орудий того времени не превышала 18–19 км?! В отчете о боевых действиях, хранящемся в Российском государственном военном архиве (РГВА), утверждалось: «планы японской военщины, таким образом, заключались […] в том, чтобы с захватом выс. Заозёрная обеспечить себе стратегически выгодное положение на южном участке границы Приморского направления». Но это тоже мало согласуется с географией и топографией: на советской стороне – болота, топи, озера, сопки, многочис-

ленные овраги с крутыми склонами – глушь почти непролазная. Которую с тех сопок можно было отлично обозревать и держать под огнем, радостно и победоносно прыгая там – до скончания века: даже «стратегическая удача» с овладением сопок японскую армию – силами одной дивизии неполного состава! – никуда не выводила бы.

Как свидетельствуют документы, на советской стороне к пограничным сопкам вела одна-единственная, совершенно разбитая грунтовая дорога. Район боевых действий, как сказано в отчете об инженерном обеспечении операции, «имеет чрезвычайно бедную дорожную сеть, представленную по сути одной улучшенной дорогой … и несколькими малонаезженными (читай, непроходимыми. – Прим. ред.) проселочными дорогами». Все мосты на той грунтовке «были разрушены», а на проселочных дорогах их и вовсе не было. После дождей, «которые для Посьетского района являются обычным явлением», дороги становились труднопроходимыми, а после затяжных – «совершенно непроходимыми для автотранспорта». Но и когда дожди шли только в Маньчжурии, «все лощины и дороги в районе Пакшекори, Заречье и дорога на мыс Мраморный превращаются в болота и озера». Подробно этот аспект затронул комкор Григорий Штерн в своем докладе о хасанских событиях на заседании Военного совета при наркоме обороны 26 ноября 1938 года: «По сути дела, в этом направлении дорог нет, есть направление, по которому раз в три дня ходит повозка или машина пограничной заставы. Дорога в районе Заречинской и Сандоканцза прорезывается протоками. При отсутствии мостов и после прошедших дождей эти протоки превращаются в бурную речку. …Всякие наши расчеты на марши срывались. […] Движение было страшно затруднено. Движение наших танковых частей – танкового батальона – не превышало 1,5–2 км в час». Так там и поныне лишь одна дорога – та самая грунтовка…

На той стороне ситуация с «топографией» была совершенно иной, да вот только ни один из отечественных исследователей этого «не заметил». Штерн пишет: «Для японцев местность была более выгодна. Японцы в этом направлении имеют много дорог, железная дорога у них подходит прямо к полю боя. Японцы все подвозили по железной дороге и имели большие возможности для подвоза водным путем». И снова заглядываем в отчет о боевых действиях: «Из всех районов, район границы Кореи – Маньчжурии и СССР находится в исключительных условиях», поскольку по территории Маньчжоу-Го «от границы в глубину на 18–20 километров проходят две параллельные магистрали от портов Кореи, которые от Заозёрной на расстоянии, достижимом воздействию артиллерии»!  То есть в пределах досягаемости огня уже советской артиллерии находятся стратегические магистрали, по которым осуществляется снабжение японской группировки, воюющей в Китае! Так что уже одним самим фактом своего присутствия в этом районе советские войска создавали угрозу важнейшим стратегическим коммуникациям японских войск.

Далее документ сообщает, что «Ранам-Тумыньская железная дорога […] имеет исключительно большое значение, как дорога, связывающая Маньчжурию с восточными и юго-восточными портами Кореи. Через порты ведется большинство перебросок из Японии в Корею, значительный процент перебросок идет через Ранам-Тумыньскую железную дорогу в Маньчжурии. В северо-восточном углу Кореи к границе с Маньчжурией подходит более 10 отличных шоссейных дорог, которые дополняют возможности переброски войск и боеприпасов, так как порты Кореи – Сейсин, Расин, Юки – могут в сутки выгрузить до двух пд (пехотных дивизий. – Прим. ред.), а железная дорога максимально перевозит 1–1,5 дивизии». Проще говоря, это огромный стратегический коммуникационный узел, удар по которому отрезал бы Квантунскую армию от мет-

рополии. Так ведь никто из советских или российских исследователей про такую «диспозицию» даже не обмолвился. Разве лишь констатируется, что японцам, мол, было много легче перебрасывать подкрепления, а нам – ну очень сложно! Но известно, что японцы, невзирая на свои великолепные коммуникационные возможности, так и не стали наращивать свою группировку даже в самый разгар боев: похоже, их задачей изначально было лишь удержание оборонительного района – с целью недопущения РККА к защищаемым стратегическим коммуникациям. Зато все эти сложности (а также ливни и наводнения, вконец парализовавшие тыловые коммуникации советских войск) отчего-то не помешали уже РККА успешно создать там группировку, превосходившую японскую по численности в три раза! Может, дело вовсе не в плохих или хороших коммуникациях, а в том, кто и когда реально начал готовиться к конфликту, и какие цели изначально преследовал? Рассекреченные документы позволяют по-новому взглянуть на ту ситуацию.

 

 САПЕР И СНАЙПЕР

 

Собственно, все резко обострилось после того, как 15 июля 1938 года советский пограничник застрелил японского унтер-офицера – служащего пограничной охраны Маньчжоу-Го. Случилось это на участке 59-го (Посьетского) пограничного отряда, на сопке Заозёрная. По советским официальным версиям, – а их много! – японец нарушил границу и был убит на советской территории. Но когда начинаешь внимательно присматриваться к этим версиям, они расползаются по швам, в глаза бросается их полная рассогласованность, масса нестыковок – явный признак откровенной лжи.

Начнем с того, что в разных источниках фигурируют разные версии написания имени убитого японца: Маццума Сакани и Мацумма Сакуни, Сякуни Мацусима и Сакуми Мацусима, а то и еще более экзотические. Соответствующие службы вот уже 80 лет никак не могут согласовать между собой написание имени убитого, хотя имеют на руках его документы? Такая же рассогласованность и относительно его служебно-ведомственной принадлежности: он называется то офицером разведки (без уточнения, какой именно, хотя их у японцев было несколько), то сотрудником японских спецслужб (каких?!), то военным, жандармом, полицейским, пограничником – и т.п. Та же самая путаница и относительно звания: чаще всего в советских источниках утверждалось, что это был офицер, но конкретного звания никогда не называлось. В других источниках японец фигурирует как унтер-офицер… Начальник же Посьетского погранотряда полковник Кузьма Гребенник в своем донесении от 15 июля 1938 года вообще рапортует без затей – «один японский военный чин». Посол Японии в Москве Мамору Сигэмицу, заявляя протест советскому наркому иностранных дел Максиму Литвинову, назвал погибшего «японским солдатом», младшим унтер-офицером, привел и фамилию: Мацусима… 

В советских источниках масса и других расхождений. Например, по времени происшествия, во что был одет убитый, сколько человек было в его группе… Выступая на заседании Военного совета при НКО, комкор Григорий Штерн сообщил, что в группе были два японских военных и три штатских. А вот заместитель наркома иностранных дел Борис Стомоняков в беседе со временным поверенным в делах Японии в СССР Харухико Ниси утверждал, что «три японских солдата перешли советскую границу, и в результате завязавшейся перестрелки один из них убит, другой ранен, а третий скрылся». Вот, еще и мифическая перестрелка!

Итак, согласно докладу Штерна, когда 15 июля «два японских военных и три штатских вышли на высоту и сделали несколько десятков шагов по нашей территории», то «сапер Виневитин, заметив это, с дистанции 120 метров выстрелил и одного японского жандарма убил и одного ранил. После этого началась волна нахальных заявлений по нашему адресу». Лейтенант Василий Виневитин – начальник инженерной службы Посьетского погранотряда, в армии это равнозначно должности начальника инженерной службы полка. Обстоятельства выстрела туманны, но известно, что стрелял Виневитин из винтовки дважды, оба раза на поражение, никакого окрика-предупреждения или предупредительного выстрела не было.

В одних документах значится, что лейтенант застрелил японца, так он, дескать, сделал «несколько десятков шагов» по нашей территории, в других – что тот углубился на советскую территорию аж на три метра, в-третьих – что японец лишь «заступил» линию границы.

По еще одной казенной версии, группа японцев перешла границу в районе озера Хасан и стала фотографировать нашу территорию. Тут-то они столкнулись с нарядом, и лейтенант Виневитин застрелил японца «и забрал его фотоаппарат». Но что делать в пограничном наряде начальнику инженерной службы погранот-

ряда, да и где тогда пресловутый фотоаппарат с отснятой пленкой? Из рапорта же полковника Гребенника следует: «5 японо-маньчжур нарушили границу на участке оз. Хасан. При попытке задержания убит один японский военный чин. При убитом фотоаппарат, пистолет, бинокль».

Список официальных версий на этом не исчерпан. «…Виневитин выстрелом из винтовки убивает японского жандарма Сякуни Мацусиму, нарочно заступившего одной ногой за линию государственной границы». Линия, кстати, чисто умозрительная, на местности в реальности никак и никем не обозначенная, поскольку демаркацию там и не проводили. И вот японец всего лишь заступил (одной ногой!) эту виртуальную линию – и советский лейтенант его тут же пристрелил из винтовки! Кстати, а как Виневитин, – он же вроде как в 120 метрах от японца, – как он мог точно знать, заступил тот через пресловутую линию или нет?

Идем по списку дальше: «лейтенант Виневитин увидел, как на самом гребне Заозёрной сопки с сопредельной стороны линию переходит какой-то военный. Имея приказ в таких случаях открывать огонь, наш ворошиловский стрелок сразил японца первым же выстрелом наповал». Тоже ни окрика «Стой!», ни предупредительного выстрела, ни попытки задержать: сразу огонь на поражение. Самая интересная тут проговорка про приказ: кто его отдал?

Из телеграммы, направленной первым заместителем наркома внутренних дел СССР Михаилом Фриновским наркому Николаю Ежову, следует: японец убит Виневитиным при попытке возвратиться на маньчжурскую территорию после нарушения границы в составе группы из пяти человек. «Оружие применено абсолютно правильно, – рапортует Фриновский, – труп убитого японского жандарма подобран на нашей территории в 5 метрах от линии границы. Направление выстрела шло параллельно линии границы на юго-восток».

Любопытные подробности есть и в материалах сотрудников Центрального пограничного музея ФСБ. В одном из них, например, сказано: когда 15 июля 1938 года японцы вели наблюдение за высотой, «недалеко, в 150 метрах на берегу оз. Хасан, укрывшись, находились лейтенанты Курдюков и Виневитин – они, в свою очередь, следили за «гостями». Потом лейтенанты якобы крикнули: «Стой!», но японцы стремглав бросились наутек. И тогда «Виневитин прицелился и выстрелил. Один из нарушителей упал с простреленным черепом». Но это похоже на явную засаду: не обычный наряд, а целых два лейтенанта с винтовками в укрытии… Кстати, а что делал там начальник инженерной службы пограничного отряда? Из документов следует, что формально лейтенант находился на сопке Заозёрная, выполняя приказ командования о создании там окопов и проволочных заграждений. Но чтобы главный сапер целого погранотряда еще и лежал в засаде с винтовкой?!

Для хорошего стрелка, пусть даже и числящегося сапером, точный выстрел из винтовки на 120–150 метров не проб-

лематичен. Только вот это был вовсе не простой сапер-пограничник, и стрелял он не по своему почину… Василий Виневитин родился в 1913 году в воронежском селе Духовое, в 1932 году окончил в райцентре Лиски железнодорожную профессиональную техническую школу. Трудился на железной дороге дорожным мастером, затем вырос до начальника строительного железнодорожного участка. В его официальной биографии сказано, что в октябре 1935 года он призван на службу в пограничные войска НКВД СССР. Скорее, не призван, а направлен – по специальному набору или «комсомольской путевке». В погранвойска отбор был особый и жесткий: помимо высоких требований к здоровью и грамотности, тут и классовый подход, и политическая благонадежность. Приветствовалось и наличие опыта работы с техникой. Так что недавний железнодорожник, начав службу на учебном пункте красноармейцем, вскоре прошел еще кое-какую спецподготовку и быстро дорос до лейтенанта. В Посьетском погранотряде Виневитин числился по линии инженерно-саперной, прослыв во время боев на Хасане мастером по части применения фугасов. Однако же начальники инженерной службы полкового уровня с винтовками в засадах не сидят! Так что на сопке Заозёрная Виневитин оказался не только лишь в рамках исполнения должностных обязанностей. Так ведь, оказывается, саперное дело вовсе не главное занятие нашего лейтенанта, а скорее «побочное», основное же – снайпер: он снайпер-инструктор, получивший соответствующую подготовку! Эта специальность и оказалась востребована 15 июля 1938 года.

 

 ПУЛЯ ОТ ФРИНОВСКОГО

 

Снайпер же на пограничной сопке потребовался …первому заместителю наркома внутренних дел Фриновскому – для реализации задачи особой важности, поставленной высочайшей инстанцией. Напомним, что 13 июня 1938 года ушел за границу начальник Управления НКВД по Дальневосточному краю комиссар госбезопасности 3-го ранга Генрих Люшков. Вскоре после этого по распоряжению Сталина Фриновский командирован в Хабаровск. Формально для расследования на месте обстоятельств побега Люшкова. По итогам расследования такого дела, казалось, несомненно должны были последовать жесткие разборки – с соответствующими оргвыводами, кадровыми потрясениями и репрессиями, ведь такого вражину просмотрели… Но из чинов погранвойск, непосредственно причастных к делу, не пострадал никто, а иные и вовсе вскоре были награждены и повышены! Начальник Главного управления пограничной и внутренней охраны НКВД СССР комдив Александр Ковалёв за побег Люшкова к ответственности не привлекался, как и начальник УПВО НКВД по Дальневосточному краю комдив Фёдор Соколов. Не пострадал и заместитель Соколова, полковник Александр Федотов: за хасанские события он получил звание комбрига и орден Ленина. Люшков ушел за кордон на участке 59-го Посьетского пограничного отряда, но начальник отряда полковник Кузьма Гребенник тоже не снят и вскоре получил орден Красного Знамени – тоже за Хасан; позже дослужился до генерал-лейтенанта и даже получил звезду Героя. Звание Героя Советского Союза получил и начальник заставы, с которой ушел Люшков, лейтенант Алексей Махалин, правда, посмертно – погиб 29 июля 1938 года. Все это как-то странно. Но, может, наказывать служивых и не за что было: они лишь исполнили приказ – обеспечив инфильтрацию?

Тогда чем же занимался Фриновский в своей командировке, затянувшейся аж до середины, а то и до конца августа 1938 года? А товарищ Фриновский, прибыв в Хабаровск, – где располагались штаб Дальневосточного фронта, УНКВД по Дальневосточному краю и УПВО НКВД по Дальневосточному краю, а также и крайком ВКП(б), – занялся делами пограничными. 1 июля 1938 года начальнику Посьетского погранотряда из Хабаровска поступила шифровка: доложить, «какие высоты на границе следует занять постоянными полевыми гарнизонами. Какое количество подразделений, их численность, вооружение необходимо, по вашему мнению для обороны каждой высоты…». В ответной шифровке Гребенник перечислил шесть высот, в том числе и сопку Заозёрная. И уже 3 июля на высоту Заозёрная направлен наряд из двух пограничников, который занял вершину, по которой проходила граница. В ответ японцы выдвинули к сопке свои силы, тогда с заставы прибыла еще одна группа пограничников. Хотя занятие вершины было явным нарушением, японцы вступать в конфликт не стали, хотя имитировали атаку, остановившись в 50 метрах от вершины, затем отошли. Полковник же Гребенник, поняв, что именно от него требуется, 5 июля рапортует в Хабаровск: «…Высота дает большое преимущество над китайской и корейской территорией. В то же время составляет большую угрозу, если будет захвачена японцами, тем более что вблизи ее уже выставлен японский гарнизон 30 человек». И предлагает: «Считаю необходимым немедленно произвести захват и удержание указанной высоты… Захват высоты может вызвать стремление со стороны японцев овладеть самим этой высотой». Это же четкая схема организации провокации: мы захватываем господствующую высоту на самой границе (а то и чуток подальше – «у них»), и тогда японцы точно должны будут среагировать, вот мы получим искомое – инцидент! Особенно примечателен красноречивый термин «захват». Да и вообще, какой удивительной смелости этот инициативный полковник: не только дает рекомендацию, и близко не относящуюся к его уровню компетенции, так еще и влезает в большую международную политику, предлагая сценарий развязывания военного конфликта!

Тут все и понеслось. 6 июля на вершине высоты Заозёрная вновь были зафиксированы советские дозорные – уже конные. Затем там появились бойцы, приступившие к рытью окопов. 7 июля, из штаба 59-го погранотряда последовала очередная просьба разрешить захват высоты, которая фактически уже была занята: Фриновскому нужно было подшить в дело документ, исходящий от подчиненных. По словам комкора Штерна, 8 июля «по решению командира 59-го отряда погранохраны высота была занята и поставлен один станковый пулемет». Разумеется, ни о какой самодеятельности начальника погранотряда и речи быть не может: приказ лично отдал первый заместитель наркома внутренних дел Михаил Фриновский. Но – устно! Письменно же все оформили как слезную мольбу полковника Гребенника: «Японцы подготовляют захват высоты с отметкой горизонтали 100, проводят телефонную линию, дошли до западных скатов этой высоты… Могут упредить захват». Тут же ответное распоряжение уже полковника Федотова: высоту охранять постоянным нарядом. И по приказу начальника Посьетского погранотряда высота Заозёрная захвачена сначала постоянным нарядом (10 человек), а еще через полтора часа подошла и резервная застава – еще 30 бойцов. В ночь с 8 на 9 июля 1938 года советские пограничники, выполняя приказ командования, стали устанавливать проволочные заграждения и рыть окопы полного профиля. Из донесения в Хабаровск: «Сооружено проволочное заграждение, окопы и проволочное заграждение находятся на самой линии границы по вершине высоты… чтобы предотвратить занятие этой высоты японцами как выгодной для постоянного наблюдения за нашей территорией. Нарушения границы не было». 10 июля 1938 года заместитель начальника Посьетского пограничного отряда майор Александр Алексеев доложил в Хабаровск: «Высота занимается резервной заставой, дополнительно нарядом заставы Подгорная, Пакшекори… Начаты окопные работы, идет заготовка кольев». Окопы пограничники вырыли не только на советском склоне сопки, но и на маньчжурской территории – с военной точки зрения так удобнее… И не только окопы: «на склонах сопки устроили камнезавалы и заложили несколько фугасов – «сюрпризов». Установкой этих фугасов как раз и занимался лейтенант Виневитин. 15 июля полковник Гребенник рапортует: «Готовность окопных работ на 80%, заграждения 50%. Окопов отрыто 3 ячейковые в полные профили, каждый на одно отделение».

Разумеется, японцы протестовали, требуя восстановить статус-кво. Советское же руководство устами представителей Наркомата иностранных дел категорически отрицало и нарушение границы, и сам факт строительства пограничниками укреплений. 

Тем временем спецгруппа Фриновского добралась до штаба 59-го Посьетского погранотряда, откуда и выбралась на ту самую сопку Заозёрная. Формальным предлогом выхода чиновника столь высокого ранга (второе лицо в НКВД!) к самой линии границы было все то же «расследование» побега Люшкова. Для сопровождения этой свиты и был прикомандирован лейтенант Виневитин – как снайпер. Аккурат 15 июля свита Фриновского, в составе которой находился и лейтенант Виневитин, возникла на сопке Заозёрная. 

Далее, как следует из архивных документов, произошло нечто совершенно неожиданное: по приказу Фриновского несколько человек из его свиты пересекли линию границы, и, зайдя на маньчжурскую территорию, демонстративно стали изображать ведение инженерно-земляных работ. «Японо-маньчжуры» это засекли и выдвинули к месту нарушения небольшую группу. Не пересекая линию границы, жандармы вежливо попросили советских товарищей свернуть лавочку, прекратив незаконные работы на маньчжурской территории, и удалиться. Разумеется, товарищи на такую гнусную провокацию не поддались, и лейтенант Виневитин метким винтовочным выстрелом в голову наповал уложил настырного японца – по личному приказу тов. Фриновского.

Почему Фриновский не использовал бойцов из своей личной свиты, среди которых несомненно были и отменные стрелки? Так может, стрелок нужен был именно местный – дабы и на месте остался, навсегда? Да и не мог же Фриновский со своей гоп-компанией прогуляться на границу сам, без сопровождающих. А раз такие сопровождающие (свидетели!) неизбежны, пусть их будет как можно меньше, а еще лучше – один, который тоже должен стать участником и даже исполнителем акции! Конечно, к тому времени на сопке уже было нарыто окопов на целую резервную заставу, да и сама она засветилась, но несли ее бойцы дежурство постоянно или лишь время от времени наведывались на опекаемый объект? Об этом документы умалчивают. Но именно Виневитинов оказался тем единственным пограничником, который сопровождал свиту Фриновского на сопку. Несомненно, его загодя подобрали для этой операции и вряд ли только по одним лишь анкетным данным: совсем уж непроверенного в деле человека к свите Фриновского не подвели бы.

…Был и второй выстрел, которым Виневитин лишь ранил другого жандарма, но это не промах: ему дали уйти умышленно – чтобы все доложил начальству детально и в красках. А вот труп застреленного японца, обвязав веревкой, затащили на советскую территорию.

 

 «У ВАС БЫЛ МЕСЯЦ  НА ПОДГОТОВКУ» 

 

Обстоятельства этого дела оказались задокументированы, можно сказать, случайно: Блюхер, узнав о случившемся, направил на Заозёрную комиссию для расследования. [Документы хранились в Центральном государственном архиве Советской армии (ЦГАСА, ныне РГВА) и один из авторов этого материала в свое время работал с ними.] Прибыв на место 24 июля, комиссия установила: имела место провокация, спланированная и организованная спецгруппой Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, тайно, без ведома командующего фронтом прибывшей из Москвы. Комиссия также зафиксировала, что часть отрытых советскими пограничниками окопов и проволочных заграждений находятся за линией границы, на маньчжурской территории.

Уже на другой день, 25 июля, комдив Соколов делает полковнику Гребеннику втык: «Где сказано, что надо допускать на линию границы командный состав, не имеющий отношения к охране границы? Почему не выполняете приказ о недопуске на границу без разрешения?.. Вы не выполняете приказ, а начальник штаба армии фиксирует один окоп за линией границы, там же проволочные заграж-

дения…» В ответ Гребенник мямлит: «оборудование высоты проходило ночью», вот, мол, и ошиблись.

японские артиллеристы ведут огонь по советским позициям в районе конфликта у озера хасан /ИЗ АРХИВА АВТОРА

 

Установив, что инцидент спровоцирован по личному приказу Фриновского, Блюхер телеграфирует Ворошилову, прямо обвинив первого заместителя наркома внутренних дел в развязывании конфликта. Маршал потребовал немедленного ареста начальника погранучастка и лейтенанта Виневитина. «Блюхер считал, что в этом конфликте виноваты мы, – говорил в своем докладе на Военном совете Штерн, – он считал, что в 59-м погранотряде имелись провокаторы, которые спровоцировали нас на конфликт, и самым главным виновником этого конфликта считал сапера Виневитина, который убил одного японца и одного ранил при переходе ими линии границы». 27 июля по приказу Блюхера в район Заозёрной для продолжения расследования выехала новая комиссия, но ее немедленно отозвали резким окриком-приказом уже из Москвы: «Прекратить возню с комиссией и выполнять решение Советского правительства об организации отпора японцам!»

Но 1 августа 1938 года Блюхер вновь выходит на связь с Ворошиловым, убеждая того, что во всём виноваты пограничники, «что мы захватили чужую территорию и что мы не имеем права этого делать». И тогда нарком вдруг сообщил Блюхеру: тут, мол, по коридору наркомата случайно прогуливался т. Сталин, он случайно же заглянул в кабинет к Ворошилову и хочет переговорить с Блюхером (хотя Сталин прекрасно мог сделать это, не выходя из своего кремлевского кабинета)! Лепет Блюхера, что никакой японской агрессии нет и не было, а имеет место провокация спецгруппы Фриновского, Сталин тут же отмел: «Скажите, товарищ Блюхер, честно, есть ли у вас желание по-настоящему воевать с японцами? Если нет у вас такого желания, скажите прямо, как подобает коммунисту…» Ещё тов. Сталин попенял Блюхеру, что тот не задействовал авиацию: «Мне непонятна Ваша боязнь задеть бомбежкой корейское население, а также боязнь, что авиация не сможет выполнить своего долга ввиду тумана. […] Какое вам дело до корейцев, если наших людей бьют пачками японцы! Что значит какая-то облачность для большевистской авиации, если она хочет действительно отстоять честь своей Родины?»

Наконец до Блюхера дошло, что вовсе не Фриновский автор этой провокации – сам Хозяин. А ведь должен был понять сразу, ведь знал же загодя! О чем без затей и ляпнул в ноябре 1938 года сам Ворошилов, делая выволочку командующему 1-й (Приморской) армией Кузьме Подласу: «Подготовка к конфликту началась, как известно, 7 июля, и вы как командующий армией обязаны были и соответственно расставить своих людей, и предпринять ряд мероприятий, вытекающих из условий создававшейся обстановки. Для подготовки у вас был ровно месяц […]. Вы же знали, что японцы готовят нападение, и обязаны были сообразить, что вам нужно делать». Вот так! На границе еще относительно спокойно, японцы еще ни сном, ни духом, что они чего-то там готовят, а товарищ Ворошилов уже знает! Это ключевой момент: значит, до тех, кому положено, 7 июля 1938 года уже довели решение о развязывании конфликта. Такие решения принимал только один человек, и вы его знаете. Другая фраза, про сами «обязаны были сообразить», тоже показательна: характерный стиль именно Сталина! Исполнитель скользких, грязных и острых акций всегда должен был как бы сам дойти до понимания того, что именно желает вождь: «ты же у меня женщина умная, придумай сама что-нибудь».

Вот и в протоколе заседания Главного военного совета РККА от 31 августа 1938 года записано: «Заранее зная о готовящейся японской провокации и о решениях Правительства по этому поводу […] получив еще 22 июля директиву народного комиссара обороны о приведении всего фронта в боевую готовность, т. Блюхер ограничился отдачей соответствующих приказов и не принял действительных мер для поддержки пограничников войсками. Вместо этого он совершенно неожиданно 24 июля подверг сомнению законность действия наших пограничников у озера Хасан», послал комиссию на высоту Заозёрная, которая «обнаружила «нарушение» нашими пограничниками маньчжурской границы на 3 метра и, следовательно, «установила» нашу «виновность» в возникновении конфликта на оз. Хасан». В ноябре 1938 года Ворошилов вновь сказал, что 22 июля послал Блюхеру телеграмму: прими, мол, все меры, отмобилизуй войска…

Итак, никакой импровизацией не пахло. Всякий экспромт должен быть хорошо организован, так что подготовка к конфликту, возникшему совершенно внезапно (для противника), была начата нами заблаговременно – не позже 7 июля 1938 года. Район предстоящего конфликта тоже был выбран заранее. 22 июля подготовку приказано завершить и – начинать? Вот Ворошилов и послал в штаб Блюхера телеграмму «предупреждающего характера»: решение принято, а уж конкретные детали – это вы сами определяйте, на месте…

Но товарищ Блюхер сделал вид, что «не понял», хотя товарищ Сталин так рассчитывал на его понятливость! Ведь еще в конце мая 1938 года на самом верху решили, что пора переформатировать ОКДВА в настоящий фронт – и Блюхер не знал, зачем это делается? Впрочем, быть может, как раз все понял, но попал в собственную ловушку: слишком долго заверял вождя, что «войска фронта хорошо подготовлены и во всех отношениях боеспособны», и уж «на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом…» При этом лучше, чем кто бы то ни было, знал: войска столь малобоеспособны, что не в состоянии реализовать поставленную Сталиным задачу – быстро и малой кровью.

 

 КИТАЙСКИЙ МАНЕВР СТАЛИНА 

 

Рассекреченные ныне документы красноречиво свидетельствуют, что именно Кремль умышленно провоцировал конфликт, стараясь сделать так, чтобы виновниками и инициаторами выглядели японцы. Конечно, в планы вождя вовсе не входило бодание с японцами из-за какой-то пары сопок, но и полномасштабную войну с Японией он затевать тоже не собирался. Но задачу при этом планировал решить масштаба стратегического и международного. Вспомним обстановку того времени. Март 1938 года – аншлюс Австрии, присоединением которой Гитлер резко усиливает свои позиции на континенте. Вслед за этим возникает Судетский кризис, грозящий вылиться в большую войну, к которой Сталин пока не готов. Из-за чехословацкого вопроса обостряются и отношения Москвы с Варшавой. К лету 1938 года обозначилась и неизбежность поражения республиканцев в Испании, а это тоже провал сталинской политики – не удалось взять Европу в клещи с двух сторон, используя испанский плацдарм. Опять же, именно тогда в никчемную бумажку превращается и франко-советский пакт о взаимопомощи 1935 года. Но совсем уж плохо именно на Дальнем Востоке: японские войска, начав в январе 1938 года новое и широкомасштабное наступление, одерживают одну победу за другой в центральном и южном Китае. В июне же, когда японцы двинулись на Ухань, войска Гоминьдана оказались на грани полного поражения. Начал сыпаться и без того шаткий союз Чан Кайши с Мао. Но Москва не может допустить выхода Китая из войны: в советских интересах, чтобы китайцы продолжали сражаться, сковывая японскую армию. Нельзя было позволить Японии овладеть Китаем и использовать его ресурсную базу! Но что можно было сделать? СССР по факту и так уже втянут в эту войну: шлет в Китай колоссальное количество вооружений и боеприпасы, в китайскую армию командированы советские инструктора и военные советники, да одних лишь советских авиаторов к тому времени там уже было свыше 500! Но японцы продолжают одерживать победы, и китайские партнеры уже открытым текстом сообщают: мы больше не в силах держаться, вступите в войну…

Но к прямому участию в большой войне с Японией Советский Союз не готов, да и его основные силы завязаны на Европу, где назревает большая драка. Остается одно: провести такую демонстрацию немедленной и неукоснительной помощи Китаю, которая позволит оттянуть распад коалиции чанкайшистов и маоистов и продолжить войну, не допустив использования Японией китайской ресурсной базы. Значит, нужно организовать инцидент, небольшой, но мощный, который свяжет руки японцам, не дав им возможность перебросить в Китай дополнительные войска из Маньчжурии. Вот и место для этой демонстрации выбрали почти идеальное: стык советской, маньчжурской и корейских границ – 1-я (Приморская) армия оттуда и могла ударить по коммуникациям, связывающим Японию с континентальными войсками. Да и китайским партнерам демонстрировалась готовность к немедленному и действенному оказанию помощи. А как вишенка на торте еще возможность продемонстрировать потенциальным союзникам (США), постоянным недругам (Англии) и врагам (Германии): невзирая на массовые репрессии, Красная Армия сильна, как никогда.

Опять же в период подготовки этой демонстрации надо было не подставиться под превентивный удар в самый неподходящий момент боевого развертывания. Ведь армия наиболее беспомощна именно в последние дни перед полным боевым развертыванием. Но как раз в этот опаснейший момент к японцам и перебегает Люшков, от которого противник получает вполне определенную информацию о состоянии дел. По результатам оценки, которой высшее японское командование вынуждено в спешке кардинально перерабатывать планы своих операций против СССР, теряя драгоценное время. Что и требовалось!

…На самом же Хасане вышло не совсем так, как задумывалось: не быстро, не на чужой территории и далеко не малой кровью. Как вынужден был признать Ворошилов, «Хасан – это победа… но не увлекайтесь, эта победа маленькая, притом дорого нам стоящая, мы могли бы иметь, повторяю, ту же и более блестящую, более разительную победу малой кровью». По данным доктора военных наук Александра Корабельникова безвозвратные людские потери советской стороны составили 1943 человека, санитарные – 3279, а всего – не менее 5222 человек. Японские потери много меньше – 1440 человек: 526 убитыми и 914 ранеными. Что и не удивляет: какая боевая подготовка в самый разгар репрессий, когда все брошено только на поиск все новых и новых «врагов народа», когда, по словам Штерна, «командиры рот в среднем заменялись по 5 раз в течение 1938 года», а в штабе армии «было не больше 15–20% личного состава»! 

Хвалиться было нечем, но бои на Хасане поспешили объявить триумфом и полной победой. При этом советские войска так и не выбили японцев с сопок Безымянная и Заозёрная и на момент заключения перемирия их еще занимали японские солдаты. Красноармейцы поднялись на эти сопки, лишь когда японцы сами их покинули – через несколько дней после завершения боев и после оформления перемирия. Но если вместо заказанного триумфа получен провал, необходимо организовать празднование триумфа вопреки реальному результату: триумф ведь не просто по блажи был заказан, по необходимости.

Маршал Блюхер свое последнее сражение проиграл. Проигран был и бой. Но Сталин свое стратегическое сражение выиграл! Ведь этой демонстрацией немедленной и неукоснительной помощи удалось и распад коалиции чанкайшистов с маоистами оттянуть, и войну продолжить, и в самый ответственный момент японского наступления не допустить массированной переброски в центральный Китай свежих сил из Маньчжурии…

Попутно убрали и тех, кто знал об изнанке той провокации, следствием которой и стали «события у озера Хасан» (так сразу же скромно окрестили то сражение). В ноябре 1938 года не стало Блюхера, тогда же арестован (а позже и ликвидирован) Ежов, затем Фриновский (и уж точно не выжил никто-то из свиты, сопровождавшей его на той сопке), в конце 1938 года арестован (затем и расстрелян) замнаркома иностранных дел Борис Стомоняков – он курировал именно Дальний Восток и слишком много знал. И уж точно никак не мог уцелеть лейтенант Виневитин, застреливший японского жандарма по приказу Фриновского: такие свидетели никогда не выживают. Согласно официальной версии, лейтенант Виневитин, возвращаясь в ночь на 1 августа 1938 года на свои позиции после выполнения боевого задания по оборудованию проходов в японских минных полях, назвал неправильный пароль и был застрелен своим же часовым. Посмертно удостоен звания Героя Советского Союза…