«Прошу прекратить произвол и беззакония»
Совместно с:
14.07.2017
Как сложилась судьба «примкнувшего» к заговору секретаря ЦК КПСС Дмитрия Шепилова после разоблачения антипартийной группы Молотова, Маленкова, Кагановича
СТАРШИЙ АРХЕОГРАФ ШЕПИЛОВ
Ничто не предвещало в судьбе Дмитрия Шепилова (1905–1995) тех бурных перемен, которые в итоге сделали его имя нарицательным. Впрочем, что именно оно нарицает, не очень понятно и до сих пор.
Учёный-экономист, он рано начал двигаться по партийной линии, но на войну ушёл ополченцем. В итоге стал генерал-майором, затем попал в аппарат ЦК, был заместителем Суслова и посмел на одном совещании не просто возразить Сталину, но и настаивать на своей точке зрения. За это его сняли с должности завотделом пропаганды и агитации и на семь месяцев оставили без работы – верный признак хорошего отношения вождя. Шепилов писал биографии Сталина, выпустил брошюры о десятом томе его собрания сочинений (был и такой жанр), а также тексты о советском патриотизме, величии советского народа и о том, что «сталинский устав сельскохозяйственной артели – основной закон колхозного строя». В итоге его взял к себе помощником Маленков, после чего началась стремительная карьера – в 1952–1956 годах Дмитрий Шепилов успел поработать главным редактором «Правды», министром иностранных дел СССР, в качестве секретаря ЦК помогал Хрущёву готовить доклад для ХХ съезда партии. Быстрый карьерный рост породил и быструю эволюцию взглядов. В итоге Шепилов позволил себе критические высказывания в адрес генсека на знаменитом заседании Президиума ЦК в июне 1957-го, после чего превратился в «и примкнувшего к ним». Его сняли со всех московских постов, отправив директором Института экономики АН Киргизии.
После опалы в очередной раз отвратительно повела себя Академия наук СССР, членом-корреспондентом которой Шепилова избрали ещё в 1953-м: его лишили звания 26 марта 1959 года, а вернули его 32 года спустя. Странным выглядит и исключение из партии, оно последовало лишь 21 февраля 1962 года, зато восстановили через 14 лет, ещё при Брежневе. Долгое время Шепилов считался его главным конкурентом за главный партийный пост, но после опалы шансов не было никаких. С 1960 года вернувшийся в Москву экономист и дипломат работал археографом, затем старшим археографом в Главном
архивном управлении при Совмине СССР – странная, надо сказать, должность для человека в расцвете сил, возглавлявшего за три года до этого МИД могущественной империи.
Газета «Совершенно секретно» публикует фрагмент биографии Дмитрия Шепилова, написанной его внуком Дмитрием Косыревым и вышедшей под названием «Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов» в издательстве «Бослен».
Алексей Мокроусов
Никита Хрущёв и Дмитрий Шепилов
.jpg)
Если одним словом описать то, что произошло с Шепиловым сразу после пленума, где он довольно неплохо держался, то это слово – свалился. Причём в двух смыслах. Во-первых, в моральном. Дело не в том, что он не сразу понял, что с ним произошло (замедленная реакция в таких случаях неизбежна). А в том, что в какой-то момент после пленума он поверил. Поверил в то, что совершил преступление. Здесь мы не в первый и не в последний раз вторгаемся в образ мысли людей эпохи, до которой вроде бы и рукой подать, но на самом деле для нас, сегодняшних, это такой привет с Марса. Да-да, я опять про ту самую жуткую штуку – фракционность. На пленуме-то Шепилов искренне недоумевал – какая к чёрту фракционность, когда фактически всё высшее руководство в открытую говорило о том, что Хрущёв не годится для высших постов в государстве, потому что несёт дичь (в словах и делах)? Но после пленума, когда за человеком закрываются одна за другой двери… Он поверил!
Вот покаянное письмо, точнее, черновик такового, помеченный 27 августа 1957 года и ещё словами – «Боткинская больница»: «Никита Сергеевич!..»
Разве так обращается рядовой гражданин и член партии к лидеру страны и той же партии? Что это за «Никита Сергеевич» такой, где здесь «уважаемый» и всё прочее? Но это, повторим в очередной раз, Шепилов ещё не успел понять, что произошло. Он всё ещё разговаривает с равным себе.
С товарищем по партии и руководству. И пишет ему: «Уже 58 дней как я прикован к палате Боткинской больницы. Я очень сожалею, что в день собрания в коллективе ЦК об итогах июньского Пленума я был увезён скорой помощью в больницу и не мог, как подобает коммунисту, выступить на этом собрании, а также что в силу очередного и тяжёлого обострения… я был лишён возможности сразу приступить к работе. Что пережил и переживаю я за эти часы, дни и недели – можно понять без слов. Не приведи бог кому-либо испытать такое!»
К какой работе он должен приступать? Какое собрание коммунистов? О работе мы ещё скажем. Насчёт собрания же – это были такие люди, члены КПСС. Им полагалось в подобных ситуациях прийти на собрание своей парторганизации и покаяться. Не мог член КПСС, после того как съезд или там пленум принимает какое-то решение, с ним не соглашаться и не «разделять». Тогда следовало сначала положить на стол партбилет. А это хуже, чем умереть (умереть, по крайней мере, можно было коммунистом). Член КПСС обязан признавать на этом и каждом последующем собрании, что был осуждён правильно. Вот мы и читаем в письме Хрущёву:
«Несмотря на всю тяжесть понесённого наказания, я глубоко осознал и безоговорочно принимаю и существо, и организационные меры, принятые Пленумом. И нет в моей душе на этот счёт обид, так как только партия, наша великая ленинская партия, может воплощать высшую мудрость и высшую справедливость…»
Здесь – и далее – у нас будет часто возникать вопрос об искренности. Может, Шепилов боится, что с ним что-то сделают, и поэтому… Но чего же ему бояться – решения пленумом уже приняты, дальше его направят на какую-то работу, и там он загладит вину. Уже всё с ним сделали, хуже не будет. Ну, это он в тот момент так думал – что впереди только тяжёлый искупающий труд и больше никаких неприятностей. Но не будем забегать вперёд. Мы – о том, что он мог бы и не писать, но писал, потому что искренне в тот момент так думал: «Перебирая весь свой жизненный путь, я не могу не высказать следующего: …я не должен был быть в какой бы то ни было мере причастным к любой фракционности. Я не продумал и не оценил всех возможных последствий и всей опасности групповщины и логики фракционной борьбы. В этом моя тяжёлая ошибка и в этом моя вина. У меня, как и у всякого большевика, есть единственный путь жизни – вместе с партией, в её рядах, пусть на рядовой работе, но только вместе с партией… И никакого другого пути нет и быть не может. Я сделаю всё, что должен сделать (и главное – доказать это трудом своим) коммунист, готовый честно и безоговорочно выполнять решения Пленума, решения ХХ съезда партии.
Д. Шепилов».
Далее же следует какой-то попросту кафкианский изгиб стиля, который свидетельствует, в каком состоянии Шепилов в тот момент находился:
«P.S. Я созвонился с Вашим Секретариатом об отсылке письма 24.8. Но очередной приступ болезни снова приковал меня к койке. Конечно, меня не может не тяготить мысль, что в такое нужное для работы время у меня с особой остротой проявились мои трудные и практически неизлечимые недуги. Но я постараюсь это преодолеть. Сегодня передали по радио об успешном испытании нашей межконтинентальной баллистической ракеты. Какое великое дело сделано нашими учёными и военными для нашей Родины, для дела безопасности!
Д.Ш.»
Дмитрий Шепилов – во втором ряду, второй слева. В первом ряду, слева направо: А. Микоян, Е. Фурцева, Н. Хрущёв, Н. Булганин, Н. Шверник
.jpg)
История такая: как формулировала лечащий врач Шепилова в те дни (и его друг после этого на всю жизнь) Эмма Рыжова, в Боткинскую больницу он попал в «состоянии крайне подавленном», с обострившейся язвой – и вот тут ему поставили новый диагноз. Вроде бы сам по себе не такой и страшный: камни в желчном пузыре.
В свои 52 года (речь о 1957-м) Дмитрий Шепилов выглядел и казался человеком непобедимого здоровья, способным работать без сна и выходных, так и работал. Однако язва у него была с 1928 года, со времени его работы в Якутии или, скорее, в Смоленске. Но – это тогда было то ли нормой, то ли модой – отмахивался от болезней. И в целом, с учётом того, что всю войну провёл на фронте (в том числе в качестве рядового ополченца), перед нами человек редкой силы и живучести.
Но любые силы когда-то кончаются. Вот справка из Клинической ордена Ленина больницы им. С.П. Боткина насчёт того, что с 4 июля до 9 ноября 1957 года он находился там по поводу язвенной болезни 12-перстной кишки, перидуаденита, сопутствующего гастрита и – как уже сказано – желчнокаменной болезни. По заключению профессоров-специалистов (следует длинный список таковых), «б-ной» в настоящее время нуждается в продолжении лечения в санаторных условиях в Железноводске, после чего может быть решён вопрос об оперативном вмешательстве по поводу желчнокаменной болезни.
После двух месяцев лечения Эмма с трудом отправила его в подмосковный санаторий, язва там всё-таки зарубцевалась. А назначение, пока он болел, состоялось. В Киргизию, Фрунзе (ныне Бишкек).
Телеграмма Дмитрия Шепилова в Кремль
ССЫЛКА В КИРГИЗИЮ
Формально в ссылку Шепилова, как члена-корреспондента Академии наук, эта самая академия и отправила, согласно документу № 552427 от 2 ноября: «в распоряжение Президиума АН Киргизской ССР для использования на работе в качестве директора Института экономики». Подпись: вице-президент АН академик К.В. Островитянов (кстати, соавтор Шепилова по учебнику политэкономии, за который мой дед собственно и был избран членкором).
В Киргизии язва открылась заново и никаким образом не закрывалась. Что Шепилов делал и что смог сделать в Киргизии? Прежде всего, создать себе массу новых неприятностей. В том числе потому, что слишком старался в очередной раз быть образцом во всём, работать не жалея сил. Начнём вот с чего: этот самый Институт экономики он, по сути, создал. Потому что до того он существовал только на бумаге.
Как положено в бюрократической системе, Шепилов отчитывался. Вот один из таких отчётов за 1958 год (в качестве членкора академии он шлёт его в бюро отделения экономических, философских и правовых наук АН СССР). Получается такая картина: для начала «отредактированы и сданы в печать 6 работ института». За год. Работы – это книги. Тут добавим информацию из другого документа – письма в ЦК КПСС, – что за все прежние времена своего полусуществования институт сдал 2 брошюры. Далее: принимал участие в 4 районных экономических конференциях, выступал там, готовил доклады. Участвовал во 2-й Среднеазиатской конференции энергетиков и экономистов в Ташкенте, собраниях Академии наук СССР. Работал с 4 аспирантами в Киргизии. (Тут надо снова пояснить – это только он сам с ними работал, а институт всего набрал 20 аспирантов, впервые в своей истории.)
Ещё участвовал в заседаниях Госплана республики по рассмотрению перспективного плана на 7 лет. Далее, с начала 1958 года сам Шепилов приступил к разработке собственной монографии – «Общая теория социалистического расширенного воспроизводства». Кроме того, по плану работ института он взял на себя тему «Вопросы рационального использования трудовых ресурсов» Киргизии. Сделал 63 статистические таблицы, после чего к концу года можно было приступать к составлению баланса трудовых ресурсов Киргизии.
И ещё одно – насчёт стиля шепиловского руководства. Думаете, институт – это когда люди сидят за столом и шуршат бумагами? А вот нет, и директор должен быть первым во всём подавать пример, вот какой: «Чтобы заниматься экономической наукой конкретно, я ознакомился с работой многих десятков шахт, рудников, заводов, фабрик, совхозов, колхозов г. Фрунзе, Ошской, Джалал-Абадской, Иссык-Кульской, Фрунзенской областей». Это – за год.
Однако с 26 августа 1958 года Шепилова понизили до замдиректора. И он продолжал делать всё то же самое, просто за меньшую зарплату. В чём он провинился? Версии есть разные. Одна из них – Екатерина Фурцева.
Дело в том, что Шепилов в 1958 году, может, и был в ссылке, но обязанности директора института в Киргизии предполагали поездки в Москву на сессию отделения экономики, философии и права Академии наук. Он и ездил, и попутно бывал у московских врачей – в июне и, как видим, в декабре. Но бывал он не только там. Известен случай, когда Шепилов в том году оказался в первом ряду в Большом театре. А рядом с ним – Екатерина Фурцева, в тот момент уже больше не секретарь Московского комитета партии (Хрущёв не забыл никого из тех, кто пытался его сместить, пусть они в какой-то момент и «примкнули» к хрущёвскому лагерю) и ещё не министр культуры, а просто (пока ещё) кандидат в члены президиума.
Крик «Это провокация!», изданный Фурцевой в бурные июньские дни 1957 года, в этот раз – в зале Большого театра, – может, и не прозвучал. Однако рассказывают, что она потребовала у помощников узнать, кто дал ей билет «рядом с Шепиловым» и как это получилось. Получилось-то просто – был спектакль Арама Хачатуряна («Спартак»?), и он, узнав, что Шепилов в Москве, разыскал его и послал ему билет. Знать, что администратор Большого на соседнее кресло выдаст билет Фурцевой, Хачатурян не мог, и отчитываться по этому поводу ни перед кем не собирался. И, конечно, Фурцева не была бы Фурцевой, если бы не доложила не иначе как лично Хрущёву со всей возможной поспешностью: была провокация. Она не виновата. Что делает Шепилов в Москве, тем более в первом ряду Большого театра?
Нет, я требую, чтобы мне ответили: что он тут делает? А он, как членкор академии, должен посещать там собрания… Ах, он академик?
«Общее собрание Академии наук Союза ССР, постановление 26 марта 1959 г.
Выписка: 4. О В.М. Молотове и Д.Т. Шепилове.
Лишить Шепилова Дмитрия Трофимовича звания члена-корреспондента АН СССР как участника раскольнической политической группы, выступавшей против интересов народа, не оправдавшего высокого доверия, связанного с обязанностями члена-корреспондента Академии наук СССР».
Если у кого-то есть какие-то сомнения: никакой собственной инициативы академии тут не было. А был звонок из Кремля: у вас сегодня общее собрание академии? Исключите Шепилова (и Молотова) из её состава. Об этом Шепилову потом рассказывали неоднократно руководители АН СССР, включая её президента.(Кстати, в 1991 году, за четыре года до своей кончины, Дмитрий Трофимович был восстановлен в звании членкора Академии наук. – Ред.)
К этому моменту Шепилов был в очередной раз на больничной койке. В январе 1959 года появился приказ об изъятии из библиотек страны всех научных работ Шепилова, написанных им за 32 года.
1 февраля 1959 года он получил на руки очередное киргизское заключение: сначала в неврологический стационар (иначе язва не поддастся), потом в хирургию. И это подкреплено заключениями целого сонма московских специалистов, академиков и профессоров. То есть смысл всё тот же: оперировать не будем. Кто угодно, только не мы. Пусть лечит язву и нервы.
Итак, в порядке лечения нервов – член-корреспондент АН СССР, получивший это звание не в силу партийной должности, а за первый в советской истории учебник политэкономии, без которого тогда немыслимо было обучение тысяч студентов, больше не в академии.
«Лишён авторства на 3-е издание учебника политэкономии, в котором мною написано 12 глав и вместе с академиком Островитяновым проведено редактирование всей книги». Это из записок Шепилова, который вёл подсчёт репрессий, что на него обрушивались одна за другой уже после 1957 года. Иногда их у него получалось 17, иногда 24.
Но подождите, лишён авторства – это как? А очень просто: как раз в то время учебник в 3-м издании вышел, студенты по нему продолжали учиться, имена соавторов на обложке и не только на ней остались: Островитянов и все прочие. Кроме Шепилова. Да-да, написанное Шепиловым сохранялось, только фамилии не было. Но снять фамилию, оставив текст (а как насчёт выплаты авторских, интересно)? Это сильно.
Вишневского называли богом хирургии. Но даже боги иногда сомневаются в своём всемогуществе. Делать операцию язвеннику, по части нервов доведённому до крайности… Весной 1959 года профессор Вишневский предупредил об опасности оттягивания операции. Однако, пишет Шепилов, «ходом вещей 2 марта я оказался в специальной больнице им. Соловьёва и пробыл там 3 месяца». Диагноз – тяжёлое истощение нервной системы. Вишневский перенёс операцию на сентябрь – октябрь, и то после санаторного лечения.
После Соловьёвки было вот что:
«Справка, выдаётся на руки инвалиду:
РСФСР, Министерство социального обеспечения.
Москва, Ленинск. врачебно-трудовая экспертная комиссия
ВТЭК № 1, 17 июня 1959 года»…
В общем, освидетельствован 17 июня 1959 года, признан инвалидом второй группы. Человеку 54 года. Санаторное лечение? Но прямо из Соловьёвки (и ещё до инвалидности) Шепилова вызывают во Фрунзе. Результат вызова и долгих бесед таков (опять же – из шепиловского архива, в копиях):
«Первому секретарю ЦК КП Киргизии товарищу Раззакову И.Р.
Третий месяц как я серьёзно болен и по предписанию консилиума врачей со 2 марта нахожусь в Московской психоневрологической больнице им. Соловьёва…»
И объясняет: лечиться надо ещё не меньше месяца. А дальше предстоит операция на желчном пузыре. И (как он полагал) ещё и резекция язвы. Раньше, пишет Шепилов, он сам просил отправить его подальше от Москвы – в Якутию, Сибирь, на фронт, но…
«Но теперь я болен, я тяжело болен. Я совершенно неработоспособен и лишён возможности в таком состоянии ехать куда-либо». Поэтому Шепилов просит Раззакова: «…через Ваше посредство имею в виду обращение в ЦК КПСС и лично к товарищу Н.С. Хрущёву с глубокой просьбой… освободить меня от занимаемой должности зам. директора Института экономики и откомандировать совсем из Киргизской ССР с тем, чтобы я примерно годичный срок мог провести в Москве, в соответствующих институтах и больницах». Дата – 29 апреля 1959 года.
20 июня он пишет президенту Академии наук Киргизской ССР проф. Ахунбаеву И.К.: уже четыре месяца в больницах, переведён на инвалидность, работать не могу. Прошу освободить… 17 июня освободили.
Можно ехать в Москву, лечиться с чистой совестью (ну не хотел человек получать зарплату заместителя директора института, если несколько месяцев не мог работать)? Да, он отправился в Москву, потом в санаторий. С примечательным названием, о котором чуть позже. Дальше – языком документов
Георгий Маленков, Никита Хрущёв и Дмитрий Шепилов на даче
«ПРОШУ ОСВОБОДИТЬ 4-КОМНАТНУЮ КВАРТИРУ»
«20 августа 1959. Шепилову Д.Т.
(Обращение – никакого «уважаемый», просто Шепилову Д.Т.)
В связи с постоянной работой в г. Фрунзе… Вам предоставлена в г. Фрунзе по ул. Дзержинского, дом 50, отдельная двухкомнатная квартира размером 35,4 кв. м. Одновременно Вы, имея семью два человека, сохраняете за собой 4-хкомнатную квартиру в г. Москве, в доме Академии наук СССР по Ленинскому проспекту, 13. В соответствии с Постановлением Совета Министров СССР от 13 апреля 1950 года № 1564, прошу Вас до 1 сентября 1959 года освободить четырёхкомнатную квартиру в г. Москве, по Ленинскому проспекту, 13, размером 95,75 кв. м и передать её в распоряжение Академии наук СССР.
И.о. главного учёного секретаря Президиума Академии наук СССР, член-корреспондент М.И. Агошков».
Не будем забывать, что время было советское. Это сейчас можно, перестав быть членом правительства, сохранять за собой свою собственную квартиру, а тогда «собственных» квартир не было. Они все были чьи-то ещё.
Ну вот вывели Шепилова из аппарата ЦК – хорошо, что не расстреляли, дело ведь было в марте 1938-го, – и ему, раз так, надо освободить жилье в доме управделами ЦК на Котельнической набережной, 17, где была «3-комн. квартира площадью 78,81 метра». А где жить? ЦК просит АН СССР дать квартиру в домах академии. Шепилов тогда «всего лишь» профессор, но ведь из ЦК его перевели в систему академии… Вот она и дала ему ту самую квартиру на Ленинском проспекте.
Насчёт второй квартиры во Фрунзе: ничего необычного в этом не было, когда, например, в ту же эпоху создавалось Сибирское отделение АН СССР, никто не лишал переехавших туда академиков московской квартиры. Но, извините, если вас только что вышвырнули из этой уважаемой структуры за раскольническую деятельность в другой структуре, то вам – в данной ситуации – одновременно становится негде жить. Ну как в США, когда, теряя высокооплачиваемую работу, вы вынуждены вдобавок выселиться из дома, если ещё не выплатили за него ипотеку.
Единственная квартира, которую Шепилов в своей жизни считал настоящим домом, была та самая – на Ленинском. Лучшие годы жизни. Победы, успехи, друзья.
В ответ – телеграмма президенту Академии Несмеянову от 26 августа:
«Письмом секретаря Академии мне предложено освободить занимаемую Москве квартиру тчк сообщаю двтч решением втэк Ленинского р-на гор Москвы 17 июня я переведён инвалидность второй группы тчк связи инвалидностью с работы в Киргизии уволен тчк квартиру гор Фрунзе давно сдал тчк получаю пенсию в Ленинском районе Москвы зпт жена работает Москве тчк нахожусь санаторном лечении Железноводске позже предстоит хирургическая операция Москве тчк выезжать мне некуда и предложение в письме секретаря об освобождении квартиры считаю незаконным тчк прошу телеграфировать санаторий должен ли я прервать лечение и выехать Москву для объяснений Шепилов».
Вдогон вторая его телеграмма, повторяющая первую – кроме формулировки: «выселяться мне кроме как на улицу некуда тчк прошу принять меры прекращения произвола и беззакония тчк». Внизу пометка об адресе отправителя (помните, я сначала его не назвал): Железноводск, санаторий имени думаете кого или чего? Двадцатого партсъезда! Десталинизация, новая прекрасная эпоха, Шепилов помогает на этом съезде Хрущёву писать «закрытый доклад»…
Дело, между прочим, было не только и не просто в выселении из квартиры. Из города тоже. Была такая штука, как прописка.
Представляю себе, как эту очередную телеграмму держали в руках телеграфисты. 31 августа, Кремль, Хрущёву (и копия некоему секретарю ЦК КПСС Брежневу и ещё Микояну): «Милиция лишила меня московской прописки тчк одновременно Академия наук предложила мне срочно выселиться занимаемой мной в Москве квартиры в которой я и моя семья прожили 21 год тчк в конце марта будучи серьёзно больным я через ЦК Киргизии обратился просьбой вам разрешить мне течение года провести Москве назначенное консилиумом лечение и операцию тчк… осенью предстоит тяжёлая операция московском хирургическом институте тчк выселяться мне некуда кроме как на улицу тчк прошу дать указание прекратить беззаконие в отношении меня Дмитрий Шепилов».
И думаете что? 2 сентября 1959 года прокурор города Москвы, государственный советник юстиции 2-го класса Белкин Б.Ф., рассмотрев поступившие от Президиума Академии наук СССР материалы о выселении в административном порядке гр. Шепилова Д.Т., установил – то есть, извините, УСТАНОВИЛ, «что означенный направлен на постоянную работу в Киргизии и занимает там квартиру по ул. Дзержинского»! Но, несмотря на это, дважды уведомил президента академии о своём отказе освободить занимаемую им в Москве жилую площадь
Прокурор, государственный советник юстиции по этому поводу предписывает провести выселение в административном порядке. Ленинскому райотделу милиции следует оказать Управлению делами АН СССР содействие в исполнении настоящего постановления.
Дмитрий Шепилов с маршалом Георгием Жуковым
Документы кончились. Дальше пошли воспоминания его друзей. Со мной дед об этой истории не говорил никогда. Но были люди чуть ближе ему, чем я, им он рассказывал, да некоторые и участвовали в процедуре. Да, пока не забыл: бабушка Марьяна была с ним в Железноводске, но в другом санатории (с гипертонией), ей тоже послали телеграмму, чтобы участвовала в выселении себя. Итак, бывший член-корреспондент АН СССР, но всё ещё профессор и генерал-майор Шепилов приехал из Железноводска, где лечил язву и нервы, и увидел, как выбрасывают в коридор, на глазах понятых и милиции, вещи из квартиры и самое дорогое – книги. Его дочь – моя мама Виктория уговаривала соседей взять вещи на время. Некоторые проходили мимо, отводя глаза. Потом, в заметках, он отводящих глаза не упоминал, но записал, что «самое дорогое для меня – библиотеку – взяла семья академика Никитина. Остальные пожитки взяли на хранение семьи академиков Бруевича, Лазарева (Добровольская), Удальцова и другие».
Тамара Толчанова описала затем эту сцену – со слов деда. Она из немногих людей, которым он такие вещи рассказывал. Вот он сидит на ступеньках лестницы и верёвкой связывает книги. Более 7 тысяч томов, по большей части прочитанных, или по крайней мере корешки всех их он знал. И дальше, держа в руках эту верёвку, он задумывается: она крепкая. Выдержит. Достаточно привязать её к железному ограждению лестничной клетки над проёмом…
И тут на плечи ложатся «крепкие, сильные руки» – то была уборщица на лестничной площадке. Он благодаря ей остановился, выжил. Но после выселения деда месяцами мучили дикие головные боли и ещё бессонница (осталась на всю жизнь). Ему предстояли месяцы скитаний по Москве, по родным и друзьям.
Пока не забыл: у Марьяны была своя квартира, оставшаяся от её мамы, той самой замечательной женщины, старой большевички. И, как вы уже догадались… Да, вместе с московской пропиской. Но ещё была дочь Виктория, её муж – капитан Советской армии, участник войны Евгений Косырев и, извините, я. И у нас тоже была квартира, страшная, но в центре, рядом с Арбатом. И, как вы опять же догадываетесь… Но в нашем случае выселения на улицу не случилось. Поселили на тогдашней окраине Москвы, у самого метро ВДНХ (дальше домов почти не было). До сих пор помню громадный овраг и церковь над ним, оптимистический запах свежего бетона: растёт хрущёвская Москва! Про то, почему мы туда переселились, мне, четырёхлетнему, никто, конечно, не рассказывал. Да и немалая часть книг той самой библиотеки пошла к нам домой. Кем бы я стал, если бы не они? Так что остаётся благодарить партию и правительство…
Фото предоставлены издательством «Бослен»
Автор: Дмитрий КОСЫРЕВ
Совместно с:
Комментарии