«Прошу уволить из рядов КГБ по собственному желанию»

Сверху вниз: Юрий Кобаладзе – в 1990-х начальник пресс-бюро Службы внешней разведки. Евгений Примаков – глава СВР в тот же период. Владимир Крючков – бывший председатель КГБ СССР

Исповедь бывшего офицера советской разведки, ныне специалиста по истории шпионажа Александра ВАСИЛЬЕВА

На обложке книги «Шпионы: взлет и падение КГБ в Америке», которая вышла в США в мае этого года и произвела сенсацию, в числе трех авторов значится имя Александра Васильева. Саша – мой друг, связь с которым прервалась полтора десятка лет назад, и, конечно, собираясь писать о книге, я искал контакта с ним. Но один из двух его соавторов-американцев, Харви Клер, передал мне от него привет и дал понять, что на большее рассчитывать не стоит. Однако, после того как в августовском номере «Совершенно секретно» было опубликовано интервью Клера с моими комментариями и документами из досье Васильева, Саша сам вышел на связь. Оказалось, он не мог давать интервью по условиям контракта с Би-би-си, где он работал, но вот теперь он оттуда ушел и готов говорить. Я позвонил ему в Лондон. Мы говорили два дня в общей сложности около трех часов – уже не о книге, а о нем самом и его неординарной судьбе.
– Расскажи, как ты попал в КГБ…
– Я учился на международном отделении журфака МГУ. У меня была именная стипендия, три языка, я уже был членом КПСС, комсоргом курса. И в 1983 году кто-то из руководства факультета сказал мне, что со мной хотят встретиться и поговорить насчет будущей работы. Я получил адрес и время, когда туда надо приехать. По указанному адресу, около станции метро «Парк культуры», между старым МГИМО и инязом, за забором находилось здание XIX века. Позже я узнал, что в КГБ это здание называлось «объект «Рябина». Вывески на двери не было, только звонок. Позвонил – открыли. Во время беседы слов «комитет госбезопасности» никто не произносил. Мне просто сказали, что работа ответственная, предполагает выезды за рубеж. Я сразу понял, о чем идет речь, и согласился. После этого начался, видимо, период проверки моих родственников, связей с заграницей, которых ни у меня, ни у моей семьи не было никогда. Я тем временем закончил журфак. Потом были экзамены – иностранный язык и изложение. Меня приняли, но сказали, что я должен год поработать где-то журналистом, набраться опыта. Я пошел в международный отдел «Комсомольской правды» и до лета 1985 года работал там. Потом меня как бы призвали в армию: в редакцию пришла повестка якобы из военкомата. Но, естественно, все всё поняли. Первым делом нас отправили в Молдавию в воздушно-десантную дивизию и месяц там тренировали. Таких физических нагрузок я больше никогда в жизни не испытывал. Но и никогда не был в такой форме, как после этих сборов – одни кости и мускулы. Апофеозом был прыжок с парашютом. Диверсантов из нас никто не готовил – главной целью было проверить морально-психологическую устойчивость. Осенью мы вернулись, и следующие два года я провел на объекте в окрестностях Москвы: двухэтажный корпус в лесу, с бассейном, теннисными кортами. Кормили хорошо, на выходные отпускали к семье – у меня в то время уже были жена и ребенок. Потом была распределительная комиссия. Со мной проводил собеседование генерал Якушкин Дмитрий Иванович – он тогда был начальником 1-го отдела, занимавшегося США и Канадой, в Первом главном управлении (ПГУ). Не знаю, почему – наверно, нервы – я пришел на комиссию в белом костюме-тройке, белых туфлях, голубой рубашке и голубом галстуке. Я выглядел как Джон Траволта в фильме «Лихорадка в субботу вечером».
– По тем временам вызывающе!
– Когда я вошел, кто-то насмешливо хмыкнул. Но карьеры мне это не испортило. Якушкин взял меня в свой отдел. Я, конечно, был очень рад, потому что 1-й отдел ПГУ считался самым элитарным, и попасть туда было большой честью. Но работать оказалось ужасно неинтересно. Это было трудное время для отдела. Я не знаю точно, когда начали работать с Олдричем Эймсом, но примерно в это время, в 86-87-м, руководство разведки узнало о предательстве на американском направлении. Одного парня из нашего отдела – фамилия его была Моторин, почти мой ровесник, – расстреляли. Я его никогда не видел. Эймс заложил человек 10-12, расстреляли почти всех. (В списке Эймса, полученном Москвой 13 июня того же года, значились
11 имен. По его информации были арестованы, осуждены и расстреляны, в частности, генерал ГРУ Дмитрий Поляков, работавший на ЦРУ 25 лет, полковник КГБ Леонид Полищук и молодые сотрудники вашингтонской резидентуры Валерий Мартынов и Сергей Моторин. – В. А.) И у нас в отделе была довольно мрачная обстановка. К нам, молодым, относились очень вежливо, называли всех по имени-отчеству, на «вы», даже генерал. Но, с другой стороны, нам не доверяли, и два с половиной года, которые я там проторчал, до февраля 90-го, я ничего интересного не делал: перебирал какие-то дурацкие бумажки, делал отметки о входящих телеграммах, читал открытые американские журналы по политике – вот, собственно, и все.
– Скажи, а извне ты чувствовал какой-то свежий ветер? Все-таки это уже была гласность, перестройка…
– Да, конечно. Ну, во-первых, публикации в «Московских новостях», «Аргументах и фактах». По средам выходили «Московские новости». Кто-то приносил свежий номер в отдел. Причем купить газету было трудно, надо было в пять утра в очередь вставать. Читали, обсуждали публикации – про Ленина, Сталина, их соратников. Потом очень сильный момент был Первый съезд народных депутатов. Он же целиком транслировался в прямом эфире. И работа в отделе тогда вообще замерла, потому что все, включая начальство, сидели и слушали радио. А там говорили такое, что невозможно было представить, что это когда-нибудь вообще может быть сказано открыто. Потом все это обсуждалось в курилках…
– С начальством тоже?
– С начальством нет. Начальники тоже разные люди были. Они, видимо, обсуждали это между собой. Я одно время отвечал за политинформации. Ну, а поскольку газеты и так все читают, мне хотелось сделать что-то особенное. В районе, где я тогда жил, избирался в депутаты Рой Медведев. Я ходил на его выступления и потом в отделе рассказывал об этом. Реакция была разная и не зависевшая от звания и должности. С одной стороны, были заместители начальника отдела, они все адекватно воспринимали, с другой – от своего непосредственного начальника я получил замечание за то, что я пересказываю выступления Медведева, но не даю им политическую оценку. Вообще для разведки крушение старых стереотипов и идеалов очень опасно. Всякого рода резкие перемены внутри страны сильно влияют на тех, кто работает за границей. Остаться за границей очень легко – надо просто пойти и сдаться ФБР. Тот, кто это делает, выдает всех остальных. Эффект каждого такого ухода может быть катастрофическим. Замораживается работа на месяцы, если не на годы. Поэтому руководителей все это очень сильно пугало. Они внимательно присматривались к нам – кого можно послать за рубеж, кого нельзя. И у меня возникло чувство, что я каким-то образом, постепенно, оказался в списке неблагонадежных. Хотя напрямую мне этого никто никогда не говорил.
– То есть ты ушел, потому что не видел перспектив?
– Это была комбинация факторов. Отсутствие перспектив – не самый главный. Любой мало-мальски думающий сотрудник разведки понимает, что то, чем он занимается, – это преступление. Твоя задача – завербовать агентов, которые приносили бы тебе секретную информацию или помогали бы тебе вербовать других. Потом этих людей скорее всего посадят. В США это автоматически пожизненное заключение. Семья разрушена, опозорена. Страдает не только он, но еще несколько человек. Что происходит с тобой? В худшем случае тебя выкидывают из страны, ты возвращаешься в Москву, тебя повышают в звании, тебе дают орден и спустя какое-то время тебя отправляют в другую страну. Это надо понимать, какой вред ты наносишь конкретному человеку, который в силу различных обстоятельств начинает доверять тебе, нарушает законы своей страны, ставит на карту свою свободу и благополучие своей семьи…
– Ну не ребенок же он!
– Для тебя это не оправдание. Поэтому, когда ты идешь на эту работу – а я очень хотел там работать, – ты понимаешь, что делать ее ты можешь только ради каких-то высоких идеалов. И в 84-85 году я знал, что этот идеал, выражаясь высокопарно, – защита моей родины. К 90-му году эта убежденность у меня исчезла.
– А оборотная сторона Лубянки – террор, репрессии – тебя не беспокоила?
– Абсолютно нет. Во-первых, когда я туда шел, я про это мало что знал. Ну а когда появилась информация, начались публикации, ни у меня, ни у моих товарищей не возникало чувство стыда, потому что мы не связывали одно с другим. Разведка сама по себе. Хоть мы и находимся все под одной крышей, мы к этому отношения не имеем.
– Да, это знакомая позиция. Ну, а как же истребление перебежчиков и невозвращенцев – то, чем занимались Яша Серебрянский, Олег Калугин? (Полковник ГБ Яков Исаакович Серебрянский – руководитель Особой группы при председателе ОГПУ, известной как «группа Яши», в чью задачу входили похищения и убийства. Олег Данилович Калугин – глава управления «К» – внешняя контразведка – ПГУ КГБ. В этом качестве занимался поиском и ликвидацией перебежчиков. – В. А.)
– А мы не знали ничего про это. Кто такой Яша Серебрянский, я понятия не имел.
– В Краснознаменном институте вам ничего не рассказывали об Игнатии Рейссе, Вальтере Кривицком? (Краснознаменный имени Ю.В. Андропова институт КГБ СССР (ныне Академия внешней разведки). Рейсс, Кривицкий – сотрудники НКВД, невозвращенцы; первый ликвидирован в Швейцарии, второй совершил самоубийство в США, однако многие эксперты считают самоубийство инсценировкой. – В. А.)
– Нет. Нам не преподавали историю разведки. И когда я работал в отделе, интерес к истории не поощрялся. Его никто особо не запрещал, но, допустим, американские книжки о разведке лежали в спецхране, и для того, чтобы их прочесть, надо было просить специальное разрешение.
– Изумительно: внутри КГБ свой спецхран! Согласись, абсурд…
– Соглашусь. Или взять Олджера Хисса, о котором после обеих моих книжек столько шума. (Высокопоставленный сотрудник госдепартамента США. Книги, написанные Васильевым в соавторстве с американскими специалистами, ставят точку в многолетнем споре о том, был ли Хисс советским шпионом. Был. – В. А.) Работая в американском отделе ПГУ, я никогда не слышал этого имени. Работа строилась на совершенно четком принципе: знаешь только то, что тебе необходимо знать.
– Как происходило твое увольнение?
– В феврале 1990 года я написал рапорт: «Председателю КГБ СССР генералу армии Крючкову В. А. от оперуполномоченного 1-го отдела ПГУ капитана Васильева Александра Юрьевича. Прошу уволить меня из рядов КГБ СССР по собственному желанию, потому что я не поддерживаю политику нынешнего руководства КПСС и не считаю нужным ее защищать». Написал бумагу и положил ее в свой сейф, решил еще немного подумать. А тут вдруг до нас доходит слух, что демократы собираются провести демонстрацию у штаб-квартиры ПГУ в Ясенево. Дескать, возможны провокации и поэтому нам раздадут пистолеты, чтобы защищаться, если демонстранты полезут через забор… Вот в этот день я и подал рапорт. И все произошло очень быстро. Меня вызвал один из заместителей начальника отдела. Полковник, хороший мужик, мне ужасно нравился. Захожу – он спрашивает: «Ты все продумал?» Я говорю: «Да». «Ну, – говорит, – я должен с тобой побеседовать, так что ты тут посиди, а я поработаю». Я посидел у него с полчаса молча, потом он меня отпустил. Потом меня вызвали к начальнику отдела. Он очень вежливо со мной поговорил, спросил, чем я хочу заниматься. Я сказал, что думаю заняться международной журналистикой. Он спросил, какие у меня есть просьбы или вопросы. Я сказал, что мне не хотелось бы, чтобы мне закрыли выезд. Формально я был секретоносителем, и они имели право это сделать. Генерал говорит: «В капстраны мы вам выезд пока закроем, а в соцстраны сможете ездить». Хотя это уже был 1990 год, какие там соцстраны… Короче говоря, меня уволили в один день – вывели за ворота, забрали пропуск, и я стал абсолютно свободным человеком.
– А не было разговоров типа «Мы с вами еще увидимся, друг другу пригодимся»?
– Нет. Ни разговоров, ни намеков. Хотя и есть такая идея, что чекистов бывших не бывает, вот и Путин об этом говорил. На самом деле зря он это сказал – тем самым поставил многих людей в неудобную ситуацию. Многие уволились из КГБ после августовского путча и никогда больше не имели с органами никаких дел. То же самое было и со мной. У меня вообще возникла интересная ситуация. Я вернулся в международный отдел «Комсомолки», который наполовину состоял из офицеров-подкрышников. Там было полно народу, которые все про меня знали и поначалу смотрели на меня косо – вдруг я стану таким маленьким Калугиным и начну обличать их с высоких трибун. Но поскольку меня отпустили гуманно, не портили мне жизнь и не приставали с глупостями, то и у меня никогда не было злых чувств по отношению к ПГУ, я по-прежнему относился с уважением к этой организации, только работать там не хотел.
– Расскажи о книжном проекте. Все-таки тебя в разведке не забыли, привлекли к сотрудничеству, хоть и на другой лад…
– Когда возник этот проект, все было уже по-новому, не было ни КГБ, ни ПГУ – была Служба внешней разведки. Директором СВР стал Евгений Примаков, которого я знал с тех пор, когда он выступал в качестве советника Горбачева по международным вопросам. Начальником пресс-бюро СВР был Юрий Кобаладзе. Издать замышлялось пять книг, каждую в соавторстве с американцем. Авторов с российской стороны подбирал Кобаладзе, а издательство Crown, которое входит в корпорацию Random House, – американских. Примаков хотел, чтобы кто-то в этой команде был гражданским и чтобы умел писать; вместе с тем человек должен был знать материал, понимать язык, которым написаны архивные документы. Простой пример: если какому-то американскому политику разведкой присвоен псевдоним, это еще не значит, что он был агентом…
– У президента США тоже был псевдоним!
– Да, у Рузвельта – «Капитан», у Трумэна – «Матрос». Таких тонкостей, в которых нужно разбираться, много. Одним словом, в 1993 году мне на работу позвонил Кобаладзе и предложил участвовать в проекте – работать над книгой о деятельности советской разведки в США в 30-40-е годы. Соавтором моим должен был стать Аллен Вайнштейн. Я в то время был сильно загружен, помимо газеты вел программу на первом канале и засомневался: не активное ли мероприятие весь этот проект, не получится ли псевдоистория? Но Кобаладзе сказал, что ничего подобного – работать предстоит с реальными архивными делами. Я согласился, подписал договор с издательством и в январе 1994 года начал работать. Причем я даже подписок о неразглашении никаких не давал. Поскольку, как уже было сказано, историю я практически не знал. К тому времени я прочел тольку книгу Эндрю и Гордиевского и несколько американских книжек, которые были в пресс-бюро, так что начинать пришлось с чистого листа. Начать я решил с дел оперативной переписки, куда сваливается без разбора вся корреспонденция между центром и резидентурой. По первой тетрадке видно, что работал я поначалу бессистемно. Постепенно накапливал информацию, систематизировал, составлял реестр псевдонимов. А потом в одном из таких дел я нашел список провалов, составленный Анатолием Горским в декабре 1948 года (Анатолий Вениаминович Горский – помощник резидента, затем резидент НКВД в Лондоне, с октября 1944-го – резидент в Вашингтоне. «Список Горского» включает 91 имя. – В. А.). Теперь это культовый документ для историков разведки. Тут-то мне, что называется, и «поперла фишка»: сразу стало ясно, кто основной агент, кто второстепенный, кто чем занимался, расшифрованы многие псевдонимы. И я стал отрабатывать этот список – заказывал личные дела агентов. И мне их приносили. Почти всегда.
– Что значит «почти»?
– Когда Примаков дал «добро» на этот проект, это вовсе не означало, что у меня карт бланш. Архивные дела закреплены за конкретными подразделениями. Подразделения сами решали, участвовать им в проекте или нет. Управление «С», нелегальная разведка, и управление «Т», научно-техническая разведка, вообще отказались принимать участие. А бывший мой отдел, американский, отнесся к проекту с интересом и никаких препятствий не чинил. И вот так я проработал два года. Приезжал в пресс-бюро каждый день, как на службу.
– Ну, и как же это все закончилось?
– В 1995 году почувствовалась напряженность. Думаю, руководство СВР стало в то время задумываться, что будет в 96-м, в год президентских выборов. Я лично был абсолютно уверен, что победит Зюганов, и мало знал людей, которые считали, что у Ельцина есть хоть какие-то шансы. У меня появились трудности: дела стали привозить не так быстро, как раньше, сильно замедлилась работа комиссии по рассекречиванию, которой я должен был представлять написанные главы. Комиссия была создана специально под этот проект. Своему американскому соавтору я мог передать текст только после одобрения комиссии. Какие-то фрагменты быстро прошли рассекречивание, а вот глава об атомном шпионаже, одна из самых важных, застряла на семь или восемь месяцев; она в итоге так и не вернулась из комиссии.
– Скользкая тема: с одной стороны, хочется продемонстрировать эффективность разведки, а с другой – получается, советские атомщики сами ничего не придумали…
– Дело не в этом. Перед любой разведкой стоит сложная задача. Чтобы привлечь новые кадры и новую агентуру, ей нужно рассказывать о своих успехах, рекламировать себя. Но если рассказывать о конкретных операциях во всех деталях, этим можно отпугнуть потенциальных агентов – они будут думать, что рано или поздно их имена рассекретят, и все узнают, что они были, грубо говоря, предателями. Для разведслужб это очень серьезная проблема. У СВР есть простой и, на мой взгляд, правильный принцип: если человек сам не признался, что он сотрудничал с советской или российской разведкой, то они про него никогда не будут официально говорить, что он был агентом.
– Вспоминается ответ Примакова на запрос Волкогонова о Хиссе: «Служба внешней разведки справок о том, кто шпион, а кто нет, не дает»…
– Они вообще такие вещи, как правило, не комментируют.
– Ни Эймса, ни Ханссена до сих пор не признали агентами…
– Даже с Розенбергами была проблема. Насколько я знаю, полковник Александр Феклисов, который работал с ними, еще в 80-е годы выступал за то, чтобы официально признать их роль, и утверждал, что они бы сами этого хотели, если бы были живы.
– Давай вернемся к проекту…
– В 1995 году издательство Crown в одностороннем порядке расторгло договор со мной и моим американским соавтором. Причины мне неизвестны – вероятно, финансовые. Я узнал об этом от Кобаладзе, но при этом он сказал, чтобы я продолжал работать. И я продолжал. Они действительно хотели, чтобы книги вышли. Мой соавтор сразу стал искать издателя и нашел. Это был Random House. Но новый договор был заключен уже без участия СВР.
– Ты говорил и писал об угрозах, которые вынудили тебя уехать из России.
– Тучи сгущались постепенно. Ну, а потом, знаешь, в пресс-бюро СВР разные ведь люди работали: умные, глупые, либералы, консерваторы. Была группа сотрудников, которые с самого начала относились ко всей этой затее с подозрением, говорили, что мой соавтор – агент ЦРУ. А в январе 96-го произошла такая сцена. Сидим мы в пресс-бюро, пьем чай, смотрим новости по телевизору, а там показывают Зюганова. И один из тех особо бдительных сотрудников поворачивается ко мне и говорит: «Когда мы придем к власти, мы с тобой разберемся, посмотрим, чего ты там понаписал». А я знал, что несколько человек из пресс-бюро официально состоят в КПРФ: платят взносы, ходят на партсобрания. Не совсем понятно, каким образом они это совмещали с работой в СВР, потому что тогда действовал закон о департизации, который запрещал госслужащим состоять в политических партиях. А тот, кто обещал со мной разобраться, был у них чуть ли не секретарем партячейки. (Действовал не закон, а указ президента Ельцина от 20 июля 1991 года «О прекращении деятельности организационных структур политических партий и массовых общественных организаций в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР». 17 декабря 1997 года вступил в силу Федеральный конституционный закон «О правительстве РФ», 11-я статья которого гласит, что члены правительства не имеют право занимать наряду с другими должности в общественных объединениях. Закон этот остается в силе по сей день. – В. А.)
– Может, шутил так?
– Не думаю. Я уже тебе говорил, что в избрании Зюганова я не сомневался. После этого случая я просчитал варианты. Было ясно, что после избрания Зюганова полетит не только Кобаладзе, но и Примаков. Защитить меня будет некому. А привязаться ко мне было элементарно – я был допущен к документам с грифом «Совершенно секретно», и мне грозило минимум закрытие выезда из страны. Это значит, что я не смог бы работать журналистом-международником. Ну, а в худшем случае дело вообще могло обернуться скверно, потому что я никак не смог бы доказать, что я не передавал Вайнштейну никаких секретов. Все это я обдумал, обсудил с женой, и мы решили уезжать. Я договорился с редактором «Экспресс-газеты», что он пошлет меня в Лондон корреспондентом без зарплаты. И в середине мая мы уехали.
– Материалы для книги с собой увез?
– Я боялся досмотра на таможне. Все уже написанные тексты – и рассекреченные, и нет – перегнал на дискеты, дискеты положил на дно сумки, а из лэптопа все стер. Но это была только малая часть материалов. Все остальное существовало в виде тетрадей, в которых я делал выписки из архивных дел – в общей сложности 11 тысяч страниц. Тетради эти я тем более боялся везти через границу и оставил их в Москве.
– И что было дальше?
– Я честно четыре года работал на «Экспресс-газету». А в 2000 году по конкурсу был принят на Русскую службу Би-би-си. В том же году мы получили вид на жительство.
– Тем временем первая книга вышла?
– Наша с Вайнштейном книжка «Закол-дованный лес» вышла в начале 1999 года. И я совершенно неожиданно для себя попал в эпицентр очень суровой политической борьбы в Америке. Я имею в виду группу либералов, немногочисленную, но очень активную. Меня объявили врагом номер один и стали очень упорно подрывать мою репутацию.
– А в чем заключались их претензии? Что ты оболгал честных людей?
– Да, в основном речь шла об Олджере Хиссе. Я нашел документы, из которых ясно видно, что он был советским агентом. Хисс всегда отрицал это, и американские либералы ему безоговорочно верили. Они пытались доказать, что его оклеветало ФБР, что он стал жертвой сенатора Джозефа Маккарти и Никсона, который сделал политическую карьеру на деле Хисса. (Речь идет о событиях 1948 года. Будущий 37-й президент США, а в то время конгрессмен Ричард Никсон расследовал обвинения против Хисса в качестве члена комитета нижней палаты по антиамериканской деятельности. – В. А.) Я этого совершенно не ожидал. Мне все опротивело. Я видеть не мог имени «Олджер Хисс». И занялся совершенно другим проектом – вместе с двумя коллегами стал издавать журнал на русском языке под названием «Гайд-парк». Журнал просуществовал два года.
– А тетрадки так и лежали?
– Так и лежали у меня дома. Я был уверен, что с историей покончено, у меня остались неприятные ощущения из-за склоки с американскими либералами. Эти странные люди вместо того, чтобы думать о будущем, живут вчерашним днем, пытаются выиграть битвы 50-летней давности. Ну а потом я как-то зашел на Википедию, стал читать статью про Олджера Хисса и увидел там ссылку на сайт Джона Хейнса, которого я знал по книге о проекте «Венона», написанной в соавторстве с Харви Клером. (Проект «Венона» – программа расшифровки радиообмена советских резидентур в США. Изучение материалов радиоперехвата началось в феврале 1943 года, но первый значимый результат был получен лишь в июле 1946-го. – В. А.) Я кликнул по ссылке, стал смотреть его сайт и вдруг наткнулся на свой почерк – это был документ из моих тетрадей, тот самый «список Горского». Копию я сделал в свое время для суда. И вот каким-то окольным путем она попала к Хейнсу. Там же на сайте обнаружилась статья Дэвида Ловенталя – брата Джона Ловенталя, который к тому времени умер, а его брат продолжал борьбу. Статья эта была обо мне и наполнена всяческим вымыслом. Я написал Хейнсу, он сразу же ответил, опубликовал мое письмо у себя на сайте и спросил, есть ли у меня еще какие-нибудь документы, не использованные в книге «Заколдованный лес», вышедшей в 1999 году. Я ответил, что в книге использовано процентов десять моих материалов. С этого и началась наша работа над книгой «Шпионы».
– Проект был трудоемкий и, насколько я понимаю, дорогостоящий…
– Да. Весь этот массив документов нужно было перевести на английский. Хейнс и Харви нашли фонд, который согласился финансировать работу. Но прежде чем фонд выделил деньги, они собрали в Вашингтоне группу специалистов по истории советской разведки, пригласили меня с тетрадями и стали устанавливать аутентичность документов – смотрели тетради, задавали мне вопросы, обменивались мнениями. Потом написали свои заключения. И мы засели за работу. Продолжалась она два с половиной года.
– А каким образом можно установить подлинность документа, если это не оригинал и не факсимильная копия?
– Во-первых, подделать такой объем невозможно. Это же сотни имен, псевдонимов, обстоятельств. Существует масса американских документов, содержание которых мне было неизвестно. Скажем, материалы проекта «Венона» тогда еще не были опубликованы, да и сейчас опубликованны не полностью. А есть еще материалы ФБР – наружное наблюдение, допросы. Увязать такое великое множество мелких деталей немыслимо. И потом здесь столько специалистов высочайшей квалификации, что я бы никому не советовал заниматься подделками. Посмотри, что произошло в Америке с книгой Судоплатова или с Волкогоновым, который вдруг заявил, что установил по архивным документам, что Хисс не был советским агентом. Обоих мгновенно вывели на чистую воду. Здесь люди собаку съели на истории шпионажа. Хейнс и Клер увидели в моих тетрадях много такого, чего я сам не видел. Так что пытаться подделывать такое досье – дело безнадежное. Эксперты, собравшиеся тогда в Вашингтоне, говорили мне, что мои материалы, как фрагменты мозаики, идеально совпадают с американскими.
– Чем ты будешь заниматься теперь?
– Пишу второй роман, ищу издателя и надеюсь, что это станет моей основной профессией. Кроме того, есть идея сделать телесериал по книге «Шпионы». Это мог бы быть отличный российско-американский проект. 

Вашингтон