«Разрешите мне вернуться домой»

Как Разведывательное управление Красной Армии помогло певцу Александру Вертинскому вернуться в Москву после 20-летней эмиграции

Весной 1942 года представитель советского посольства Михаил Иванов приехал из Токио в Шанхай. Ему предстояло провести приём посетителей, ходатайствующих о советском гражданстве. В кабинет, который располагался в Генконсульстве СССР, входили поодиночке, парами, а порой и целыми семьями.

Примерно в полдень на пороге кабинета появились двое – мужчина среднего возраста, в прекрасно сшитом и отглаженном европейском костюме, в сорочке идеальной белизны, всеми манерами и жестами подчёркивающий свою элегантность; впереди мужчины шла молодая, красивая женщина, которую он называл Лилой.

Лейтенант Михаил Иванов после возвращения из Испании

Фото: ИЗ АРХИВА АВТОРА

Прежде чем сесть, посетитель спросил:

– Как удобнее вас называть и на каком языке будем говорить?

Михаил Иванович поднялся из-за стола, представился.

– Я советский консул Иванов. Меня зовут Михаил Иванович…

Выдержав паузу, он улыбнулся:

– А вы – Вертинский Александр Николаевич, советский гражданин, русский… Давайте говорить по-русски…

– Да, конечно, – последовал ответ.

Что ж, откровенно говоря, прихода Вертинского Иванов ждал. Знакомство и последующая работа с певцом были одним из пунктов его разведывательного задания. Дело в том, что Михаил Иванович являлся офицером Разведывательного управления Красной Армии и работал под «крышей» советского дипломатического представительства.

В Японию он приехал весной 1941 года и официально занял должность секретаря консульского отдела посольства. Он отвечал за паспортные и визовые дела, вёл переписку с советскими гражданами в Японии, Шанхае, Гонконге, поддерживал постоянные контакты с муниципалитетом Токио по вопросам снабжения, проживания, прописки. В его «крышевые» обязанности входили периодические посещения консульства в Шанхае.

Положение обязывало знать японский и английский языки, и Иванов усердно ими занимался, посещал школу профессора Мацумия для иностранцев. В общем, выступал в роли этакого консульского Фигаро. Михаил Иванович занимался множеством дел, и чаще всего одновременно. Но такая роль давала и свои преимущества: не вызывая подозрений, он мог появляться там, где «дворнику недоступно, а послу неудобно».

Конечно же, Иванов был молодым, неопытным разведчиком и делал на этом поприще свои первые шаги. Решение будущих оперативных задач требовало соответствующего профессионального уровня, и потому капитану до конца 1941 года предписывалось повысить свои языковые навыки, дабы иметь возможность работать с иностранцами. Он должен был изучать столицу, обстановку и контрразведывательный режим, подобрать места встреч и явок, тайники, сигналы – в общем, всё, что называется средствами агентурной связи. С этой целью, под прикрытием служебных консульских дел, Иванов несколько раз в неделю на машине, но чаще всего на велосипеде или пешком выходил в город. Откровенно говоря, агентам наружного наблюдения полиции («токко кэйсацу») с ним было нелегко. Так он готовился к самостоятельной оперативной работе в условиях столицы – Токио. Главная задача этой работы состояла в следующем: через несколько месяцев принять на связь резидентуру Рихарда Зорге, когда такой приказ поступит из Центра.

Перед отъездом из Москвы он кропотливо и тщательно изучил «дело номер один». Так в своих кругах сотрудники называли досье Зорге. Капитан встречался с женой Рамзая – Екатериной Максимовой, передавал ей письма от мужа, деньги, продовольственные пайки.

В Центре было принято решение усилить разведаппарат в Японии. В Токио убыл Виктор Зайцев на должность генконсула. Вскоре поступил приказ выехать в командировку в Страну восходящего солнца и капитану Михаилу Иванову. Отъезд был намечен на январь

1941 года. Однако до января ещё было время. Михаил Иванович несколько раз побывал у Екатерины Максимовой. Он понимал, что там, в Токио, при встрече, Зорге будет расспрашивать о жене. Что он мог рассказать Рихарду о Екатерине? Она очень тосковала по мужу, порой задавая наивные, женские вопросы: «Неужели Рихард – такая личность, что без него не могут обойтись?» А иногда она советовалась с Михаилом Ивановичем. «Рихард рекомендовал мне, – спрашивала она, – изучать немецкий или какой-либо ещё европейский язык. Может, когда-нибудь я смогу стать его помощницей?»

Что на это мог ответить Иванов? Ткнуть пальцем в потолок и сказать, мол, подобные вопросы – в руках начальства.

«В последний раз, – вспоминал Михаил Иванович, – я был у Екатерины Максимовой на Софийской набережной перед Новым годом. Встреча затянулась, говорили о разном. Тогда я сообщил, что на определённое время вынужден покинуть Москву. Видимо, она обо всём догадалась. Как-то погрустнела, а в широко открытых глазах застыл немой вопрос. Катя тихо спросила: «Туда?» Я молча кивнул. В этот раз Екатерина Александровна меня не провожала вниз. Перед тем как уйти в квартиру, подняла руку и осенила крестным знамением, как издавна провожали на Руси в далёкий путь»

«Доченьки, доченьки, Доченьки мои! Где ж вы, мои ноченьки, Где ж вы, соловьи?» – пел Вертинский. На фото он со своими дочками-«ангелятами» Марианной и Анастасией

Фото: ТАСС

ЛИЧНОЕ ДЕЛО А.Н. ВЕРТИНСКОГО

Однако было у молодого разведчика и другое, не менее важное поручение: вернуть на родину Александра Вертинского. Вернее, завершить этот процесс, ибо начинали работать с артистом его предшественники, офицеры Токийской резидентуры Сергей Будкевич и Виктор Зайцев. Впрочем, напрямую к разведке это задание не имело отношения. Ну какими такими секретами мог владеть Вертинский, чтобы заинтересовать Центр? Он ведь не был ни военным, ни государственным деятелем, никогда не проявлял враждебности к Советскому Союзу, а к 1939 году даже оформил советское гражданство, правда, не дававшее ему право на въезд в страну. По небрежности или каким-либо другим причинам Вертинский вовремя не продлил свой загранвид и вскоре утратил право называться советским гражданином. До войны вопрос о своём въезде в СССР Александр Николаевич не поднимал. Однако, начиная с 1938 года, когда певец впервые письменно обратился с просьбой о получении советского гражданства, военные разведчики о нём не забывали. Думается, действовали они не по собственной инициативе, ибо резидентуре в Токио и без Вертинского дел было хоть отбавляй. Это стало ясно и Иванову, когда началась подготовка к командировке в Японию.

«С личным делом А.Н. Вертинского, – вспоминал Михаил Иванович, – я познакомился ещё в 1940 году, в период моей стажировки в консульском отделе МИДа в Москве, на Кузнецком Мосту. При отъезде в Токио имел ясное представление о субъекте моей будущей работы. Мои руководители Сергей Будкевич и Виктор Зайцев указывали на то, что Вертинский являлся большим моральным авторитетом, своего рода «оплотом» русских эмигрантов в Шанхае и его надо было вырвать из цепких объятий враждебной части эмиграции. Они просили довести дело до логического конца – возвращения Александра Николаевича и его семьи в СССР».

Поначалу Иванову показалось, что дело сладится. Иначе зачем попусту терять время, обращаться в консульство. Молодого консульского работника подкупило и весьма доброжелательное отношение Вертинского. Александр Николаевич сообщил, что у него два вопроса: первый – окончательное оформление в советское гражданство его супруги, Лидии Владимировны Циргвава, грузинки по национальности, и второе – поездка в СССР.

Иванов был внимателен, и от него не ускользнула эта подробность. Вертинский говорил не о возвращении на Родину, а именно о поездке. Михаил Иванович понял: он рано радовался, Вертинский был не так прост, как показалось с первого взгляда. Ну что ж, тогда придётся объясниться с певцом и разобраться в его истинных намерениях.

Судя по всему, понял это и Александр Николаевич. Наклонившись к супруге, он сказал:

– Ангел мой, выйди и подожди меня в комнате ожиданий. У меня с консулом Михаилом Ивановичем сугубо мужской разговор.

Лидия Владимировна молча поднялась и вышла из кабинета. Поговорить было о чём. В документах Вертинского оказалось много тёмных пятен. Во всяком случае он не мог или не хотел объяснить, как в

1918 году оказался в Киеве, где оставались немцы и хозяйничал гетман Скоропадский. А концерты в Ростове, Харькове, Одессе, которые находились в руках белых, дружба с генералом-вешателем Слащёвым, отъезд в эмиграцию…

На многие вопросы Вертинский отвечал равнодушно – однообразно: «Так уж случилось…»

«Я искренне пытался понять причины, – рассказывал Иванов, – толкнувшие Александра Николаевича на такой путь, и услышать его оценку. Мне, тогда ещё молодому дипломату, трудно было принять эмигрантские колебания артиста. Тем не менее хотелось помочь ему».

Кроме того, Иванов прекрасно осознавал, что многие вопросы, ответы на которые он пытался найти с помощью Вертинского, – это не праздное любопытство. Ибо рано или поздно на них придётся ответить ему – офицеру военной разведки, получившему задание помогать артисту в его выборе. И если в посольстве, да и в МИДе в Москве, желали вернуть Александра Николаевича на Родину, то НКВД мимо «тёмных» сторон жизни певца пройти никак не мог

Дальнейшие события лишь подтвердили опасения Михаила Ивановича. Их инициативы из Токио словно встречали в Москве невидимую преграду. Попытка подключить к этому процессу видных композиторов, таких как Дмитрий Шостакович, Тихон Хренников, тоже ничего не дала. Хотя Вертинский лично обращался к ним.

Так, по сути, безрезультатно, закончился первый приезд Иванова в Шанхай. Впрочем, старания молодого консульского работника не остались незамеченными. Вертинский с радушием и благодарностью подарил Михаилу Ивановичу альбом его любимых песен с нотной партитурой и, конечно же, с автографом певца.

Генерал Михаил Иванов

Фото: ИЗ АРХИВА АВТОРА

«МАДАМ, УЖЕ ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ»

Возвратившись в Токио, Иванов окунулся в привычную обстановку. 17 мая в газете «Асахи» появилось скупое сообщение об аресте большой группы иностранных шпионов во главе с немецким журналистом Рихардом Зорге. Япония тем временем вела необъявленную войну против Советского Союза: нашему Дальнему Востоку угрожали мощная группировка сухопутных войск, военно-морской флот и авиация. Токио контролировал морские транспортные пути, неоднократно нападал и топил советские суда, вёл разведку, готовил химическое и бактериологическое оружие.

«Режим нашего пребывания в стране, – признавался Иванов, – был на редкость суровым. Даже в Токио каждый из нас стоял перед угрозой задержания и ареста. В этой обстановке многие из русских эмигрантов и советских граждан ушли в глухую оборону. Пока немцев не разгромили под Сталинградом, не появлялись в генконсульстве и супруги Вертинские».

Что ж, Вертинские могли не появляться в генконсульстве. Это было их право. А вот военный разведчик Михаил Иванов такого права не имел. Он помнил об Александре Николаевиче, неоднократно докладывал о нём в Центр, предлагал пути выхода из создавшейся, по сути, патовой ситуации. Однако, видимо, и Центру эта задача пока была не по зубам. И тогда у Михаила Ивановича созрело решение. Только вот согласится ли с ним Вертинский?

В октябре 1942 года Иванова вновь по консульским делам командировали в Шанхай. На этот раз он задался целью основательно познакомиться с творчеством артиста. Побывал на нескольких его концертах в клубе советских граждан, в китайском ресторане «Маджан», в кругу друзей супруги Александра Николаевича – грузинских эмигрантов в кабаре «Кавказ». Здесь артист исполнял свои наиболее известные и полюбившиеся публике песни: «Маленький креольчик», «Ваши пальцы пахнут ладаном», «Лиловый негр». И если раньше Иванова как-то не очень волновали эти эмигрантские мелодии, то теперь он с удовольствием слушал:

«Мадам, уже падают листья»,
И осень в смертельном бреду!
Уже виноградные кисти
Желтеют в забытом саду!»

Надо сказать, что внимание советского консула импонировало и Вертинскому. Как-то на концерте он представил Михаила Ивановича публике и посвятил ему песню. Такое сближение с артистом помогло Иванову. Встретившись в очередной раз, он посоветовал Вертинскому обратиться с личной просьбой о возвращении в Советский Союз непосредственно к председателю Президиума Верховного Совета Николаю Швернику или к министру иностранных дел Вячеславу Молотову. Александр Николаевич прислушался к совету и написал письмо главе МИДа.

«Двадцать лет я живу без Родины, – писал артист. – Эмиграция – большое и тяжёлое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь – самое ужасное. Советские патриоты жертвуют свой упорный труд, свои жизни и свои последние сбережения.

Я же прошу Вас, Вячеслав Михайлович, позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня ещё достаточно, и, если нужно, свою жизнь моей Родине. Я – артист. Мне 50 лет с лишним. Я ещё вполне владею всеми своими данными, и моё творчество ещё может дать много… Разрешите мне вернуться домой. Я – советский гражданин…»

Иванов помог направить письмо артиста с дипломатической почтой в МИД СССР.

10 апреля 1943 года Вертинскому разрешили въезд в Советский Союз с правом проживания в Москве. Это известие было с большой радостью встречено в семье Вертинских. Однако в среде эмигрантов не всем оно пришлось по душе. Враждебно настроенные радикалы делали всё возможное, чтобы воспрепятствовать отъезду Александра Николаевича. Неизвестные люди звонили по телефону, запугивали певца и его семью, присылали телеграммы с угрозами. Некоторые старые друзья и знакомые плели небылицы о голоде и болезнях в Москве, говорили, что артиста тут же по возвращении отправят на фронт или посадят в подвалы Лубянки

Вертинский тяжело переносил обстановку, сложившуюся вокруг него. Он несколько раз откладывал дату отъезда на более поздний срок. То внезапно заболевал кто-либо из членов семьи, то якобы не был готов вечерний театральный костюм.

Офицеры советской резидентуры в Токио, их агенты в Шанхае тоже не сидели сложа руки. По своим каналам с Вертинским вёл работу и Михаил Иванов.

И отъезд состоялся. В условиях войны в Европе и на Тихом океане наиболее удобным и безопасным путём возвращения была Маньчжурия, далее Пекин – Чанчунь – Харбин и станция Отпор. Семью Вертинских провожали сотни поклонников. Было много цветов, тёплых напутствий и слёзы расставания.

Родина встретила певца радушно, власти отнеслись к Вертинскому доброжелательно. Ему были предоставлены все условия для сценической деятельности и повседневной жизни. И это несмотря на то, что ещё продолжалась тяжёлая война.

Через некоторое время после отъезда певца в Советский Союз Михаил Иванов прочёл в газете «Русский голос» обращение Вертинского к оставшимся на чужбине эмигрантам.

«У меня просторная светлая квартира в центре Москвы, на улице Горького, – писал Александр Николаевич. – У меня прекрасная мебель, которую я купил на свои заработанные деньги, заработанные не спекуляцией на бирже…, а честным трудом актёра высшей квалификации, который оплачивается здесь очень высоко. Никто не мешает нам зарабатывать сколько угодно, но только одним способом – трудом.

Я живу со всем комфортом, который может себе позволить человек… У меня растут дети, сейчас они ещё крошки: старшей – 6 лет, младшей – 4 года, но я спокоен за их судьбу. Они не будут «манекенщицами» парижских домов моды, где показывают дорогие модели чужих платьев, а сами ходят в рваных чулках и голодают или продаются хозяевам этих платьев; они не будут, как их называют в Америке, «такси-гёрл», т. е. «девушки-такси», которые ночи напролёт танцуют в барах с любыми мужчинами, купившими на них книжку «билетов» на танцы, наживая чахотку и отравляясь алкоголем. Они не будут содержанками старых банкиров и спекулянтов. Они не будут думать о том, как бы продать себя подороже… Они могут быть докторами, инженерами, юристами, архитекторами, артистами, учителями и даже учёными – всё зависит от их собственного желания.

Повторяю вам: я считаю себя абсолютно счастливым человеком. У меня есть Родина, семья и благородный любимый труд. Чего же мне ещё желать?..»

Военный разведчик Михаил Иванов закрыл газету. Задание Центра было выполнено.