НОВОСТИ
Госдума приняла обращение к кабмину по мигрантам. В образовании и здравоохранении – им не место
ЭКСКЛЮЗИВЫ
sovsekretnoru
СКАЖИ-КА, ДЯДЯ, ВЕДЬ НЕДАРОМ

СКАЖИ-КА, ДЯДЯ, ВЕДЬ НЕДАРОМ

СКАЖИ-КА, ДЯДЯ, ВЕДЬ НЕДАРОМ
Автор: Евсей ГРЕЧЕНА
Совместно с:
16.10.2015
 
ГРАДОНАЧАЛЬНИК МОСКВЫ СЖЕГ ДРЕВНЮЮ СТОЛИЦУ ВМЕСТЕ С РАНЕНЫМИ РУССКИМИ ВОИНАМИ
 
13 (25) октября 1812 года Наполеон с остатками своей армии начал отступление из Москвы, и с этого момента начался заключительный этап Отечественной войны, 200-летие которой отмечалось совсем недавно.
 
Как утверждает популярная, но не всегда адекватная «Википедия», существует несколько версий возникновения пожара 1812 года, в том числе «неконтролируемые действия оккупантов, случайно возникший пожар, распространению которого способствовал общий хаос в оставленном городе…» Версия о том, что Москву сожгли сами русские, названа там «французской версией, изложенной наполеоновской пропагандой».
 
ИЗМЕНЕНИЕ ТРАКТОВКИ
 
Откуда пошла такая трактовка – вполне понятно. Сначала в Петербурге власти объявили жителям, что Москву подожгли русские патриоты, чтобы она не досталась противнику. Но очень скоро там мнение свое поменяли и во всем обвинили французов. Император Александр I лично для дискредитации Наполеона в глазах мировой общественности представил пожар Москвы, как варварский акт иноземных захватчиков. Так, например, в одном из Высочайших рескриптов было упомянуто о неприятеле, который вошел в Москву «не силою осадных орудий, но действиями неприличных и срамных для воина зажиганий, грабительств и подрываний».
 
Естественно, гневу русского народа не было предела. Так это превратилось в официальную историческую версию. Пожар Москвы стал одной из главных причин развития народной войны. Русский народ, убеж­денный в том, что именно французы сожгли нашу столицу, жаждал отомстить «нечестивым врагам, не пощадившим московских святынь»…
 
Как писал военный историк генерал М. И. Богданович, «справедливо упрекая неприятелей в убийствах мирных граждан, в поругании жен и дочерей их, в расхищении храмов Божьих, мы тогда укоряли их в пожаре Москвы, в злодеянии, превысившем меру небесного и человеческого терпения. Вся Россия, услышав весть: французы сожгли Москву, воскипела чувством мщения. Война сделалась народной».
 
Но потом прошло около полувека, Москва, подобно Фениксу, возродилась из пепла, и все стали трактовать иначе. Тот же генерал Богданович заявил: «История не должна приписывать бедствие, постигшее нашу древнюю столицу, ни злобе Наполеона, ни самоотвержению москвитян. К чему нам оскорблять истину хвастливым изложением небывалого подвига? <…> Из всего сказанного о пожаре Москвы очевидно, что главным или, по крайней мере, первым виновником его был граф Ростопчин».
 
Историк С. М. Любецкий в 1869 году написал: «Историки не говорят положительно, кто сжег Москву; французы полагали на нее все свои надежды, особенно утешались они мыслью: иметь в ней покойные квартиры и обильное продовольствие; по многим признакам, пожар Москвы есть более дело русских, но не будем упрекать их этим: для спасительной операции человек готов пожертвовать каким-нибудь членом своего тела, чтобы сохранить себя от смерти».
 
О.А. КИПРЕНСКИЙ. ПОРТРЕТ ГРАФА ФЁДОРА ВАСИЛЬЕВИЧА РОСТОПЧИНА
Фото: ru.wikipedia.org
 
ПРОТИВОРЕЧИВОСТЬ СЛОВ ГРАФА РОСТОПЧИНА
 
На самом деле все происходило так. Русская армия снялась с лагеря при Филях 2 (14) сентября 1812 года и в три часа пополуночи вступила в Москву через Дорогомиловскую заставу, чтобы, пройдя весь город, выйти через Коломенскую заставу. Глубокое уныние распространилось в войсках. Привыкшие почитать Москву матерью русских городов, солдаты и офицеры с поникшими головами проходили по опус­тевшим ее улицам, а большая часть жителей еще до того оставила город, остальные же спешили последовать за армией.
 
М. И. Кутузов не рассчитывал дать удачное сражение Наполеону перед Москвой, да и особо негде было. В результате Наполеон вошел в Москву, и в первую же ночь после занятия города войсками противника начались пожары. Что же стало причиной этого?
 
Понятное дело, Наполеон объявил пожар Москвы делом рук столичного губернатора Ф. В. Ростопчина. Об этом же единодушно свидетельствовали и многие другие участники войны 1812 года. «Однако в отечественной историографии, – как утверждает историк А. Г. Тартаковский, – роль Ростопчина в возникновении пожара представлялась не такой ясной и определенной».
 
По поводу высказываний самого Ростопчина он пишет так: «В зависимости от общей политической конъюнктуры, от колебаний общественного мнения в России и Франции, а также в угоду своим честолюбивым устремлениям, он то объявлял Наполеона – в унисон с правительственной пропагандой – виновником пожара, то изображал себя его вдохновителем, в пылу патриотического самопожертвования готовым предать пламени древнюю столицу, то отрекался от славы поджигателя, возлагая всю ответственность на местных жителей, паливших без разбора городские строения».
 
Подобная противоречивость слов графа Ростопчина и стала главной причиной разноголосицы мнений среди историков: слова эти вырывали из контекста, подкрепляя ими любые, порою даже диаметрально противоположные, версии.
 
ХОРОШО ПРОДУМАННЫЙ ПЛАН
 
На самом деле, лишь после падения Смоленска угроза вторжения армии Наполеона в Москву обозначилась достаточно очевидно. И только тогда в переписке графа Ростопчина возникла тема сожжения древней столицы.
 
Например, 12 (24) августа 1812 года он написал князю П. И. Багратиону: «Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог прийти в Москву. <…> Народ здешний <…> решительно умрет у стен московских, а если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу: не доставайся злодею, обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи только место, где была добыча».
 
На другой день он почти дословно повторил то же самое в письме к министру полиции А. Д. Балашову: «Если Провидению угодно будет <…>, чтоб злодей вступил в Москву, то я почти уверен, что народ зажжет город и отнимет у Наполеона предмет его алчности и способ наградить грабежом своих разбойников».
 
Подобные обращения графа Ростопчина к столь высокопоставленным адресатам явно имеют особый смысл. В связи с этим можно утверждать, что мысль о возможном сожжении Москвы уже тогда занимала его и была им сформулирована. При этом из переписки графа за 1812 год хорошо видно, что в августе он никому другому, кроме князя Багратиона и генерала Балашова, об этом своем намерении не сообщил – ни Барклаю-де-Толли, ни Кутузову, которых, казалось бы, следовало бы известить в первую очередь. Почему же? В этом видится хорошо продуманный план.
 
Скорее всего, задумав уничтожение Москвы, граф Ростопчин решил не брать на себя одного ответственность за столь кардинальное действие. Поэтому-то он в вышеприведенных письмах и представлял все как проявление стихийно возникшей решимости местных жителей: в случае негативной реакции он всегда мог бы прикрыться «мнением народа». Но вот чьей реакции? Наверное, только высокопоставленных людей, на которых он мог всецело полагаться. Понятное дело, ни Барклай, ни Кутузов к таким людям не относились (с тем же Кутузовым Ростопчин вообще едва ли был тогда знаком)…
 
Другое дело – князь Багратион. С ним граф был близок еще с павловских времен, и в 1812 году они явно могли считаться единомышленниками.
 
ПОДГОТОВКА К СОЖЖЕНИЮ
 
1 (13) сентября 1812 года, в канун сдачи Москвы, граф Ростопчин увидел генерала А. П. Ермолова и, отведя его в сторону, как пишет тот в своих «Записках», сказал: «Если без боя оставите Москву, то вслед за собою увидите ее пылающей!»
 
В другом варианте слова Ростопчина звучат, как выражение его личной решимости сжечь Москву. Денис Давыдов в своих «Военных записках» пишет: «Граф Ростопчин, встретивший Кутузова на Поклонной горе, увидав возвращающегося с рекогносцировки Ермолова, сказал ему: «Алексей Петрович, зачем усиливаетесь вы убеж­дать князя защищать Москву, в которой уже все вывезено; лишь только вы ее оставите, она, по моему распоряжению, запылает позади вас».
 
Подобные «показания» А. П. Ермолова и Д. В. Давыдова единодушно свидетельствуют о том, что 1 (13) сентября на Поклонной горе граф Ростопчин высказывался в пользу сожжения Москвы. Но обращаться с подобными словами непосредственно к Кутузову он не решился.
 
При этом граф Ростопчин не только говорил о возможном сожжении Москвы, он еще и предпринимал активные действия для подготовки к осуществлению своего замысла. Прежде всего, он приказал эвакуировать из города «огнегасительные снаряды». И кто бы что тут ни говорил, совершенно очевидно, что оставить город без средств защиты от огня – это эквивалентно подготовке его к сожжению.
 
Имеются данные о том, что именно Ростопчин приказал обер-полицмейстеру П. А. Ивашкину вывезти из Москвы все 64 пожарные трубы с их принадлежностями.
 
Некоторые авторы видят в вывозе пожарных труб такую же ординарную меру, как и эвакуацию любого другого казенного имущества. Но подобный подход совершенно неверен, ибо в то время, как вывозились пожарные трубы, из-за недостатка подвод в городе были оставлены гораздо более важные вещи: государственные архивы, большие суммы денег, оружие, боеприпасы… Плюс были брошены на произвол судьбы тысячи русских раненых.
 
Помимо вывоза «огнегасительных снарядов» граф Ростопчин приказал выпустить из острогов на свободу многих преступников, то есть потенциальных поджигателей Москвы. Об этом имеется немало свидетельств очевидцев. Например, некая москвичка А. Г. Хомутова потом вспоминала, что именно Ростопчин «приказал раздать факелы выпущенным колодникам, а его доверенные люди побуждали их к поджогу». Не правда ли, серьезное обвинение?
 
Известно также, что утром 2 сентября граф Ростопчин написал своей жене Екатерине Петровне: «Когда ты получишь это письмо, Москва будет превращена в пепел, да простят меня за то, что вознамерился поступать, как римлянин, но если мы не сожжем город, мы разграбим его. Наполеон сделает это впоследствии – триумф, который я не хочу ему предоставлять».
 
По большому счету, одного этого письма достаточно, чтобы считать роль Ростопчина в сожжении Москвы окончательно доказанной. Другим важным аргументом является тот факт, что граф сам сжег свое прекрасное имение Вороново, что находилось в 60 верстах от Москвы.
 
БЫСТРОЕ РАСПРОСТРАНЕНИЕ ПОЖАРА
 
А вот свидетельство британского генерала Роберта Вильсона, состоявшего тогда при штабе М. И. Кутузова: «С наступлением темноты в нескольких кварталах вспыхнули пожары. Почти одновременно запылали десять тысяч лавок на рынке, казенные магазины фуража, вина (тринадцать миллионов кварт), водки, воинских припасов и пороха. Никаких средств тушения не нашлось – ни пожарных экипажей, ни даже ведер для воды. По приказу Ростопчина все было уничтожено или увезено».
 
Сначала запылал Каретный ряд, потом пожар забушевал на Солянке, перекинулся за Яузский мост и далее. Он вспыхнул «вдруг» в 11 местах. С 5-го на 6-е сентября загорелось Замоскворечье, мосты на реке… По свидетельству генерала Вильсона, «пожар Москвы с пожирающей яростью объял весь город, превратив его в сплошной океан огня. Все дворянские дома, все торговые склады, все общественные здания, все лавки, все, что только могло гореть, пылало, словно околдованное каким-то заклятием <…>. Двести-триста русских, заподозренных в поджогах, были казнены, но пожары продолжались с неослабевающей силой».
 
ИНТРИГА М. И. КУТУЗОВА
 
По мнению весьма осведомленного Роберта Вильсона, «Ростопчин был зачинщиком и соучастником сего деяния». Но все было не так просто, и графу Ростопчину не удалось осуществить свой замысел в том виде, в каком он был задуман.
 
На самом деле, он планировал все несколько иначе: его план заключался в сож­жении Москвы до вступления в нее французов. Этим актом он хотел возбудить в народе «общее рвение», и для этого он «был готов на самые крайние меры».
 
Однако помешал Ростопчину в его планах… М. И. Кутузов, который отводил Москве в своих замыслах совсем не ту роль, какая была уготована ей Ростопчиным.
 
Как мы уже знаем, он лишь 1 (13) сентября окончательно решил оставить Москву. А решившись на это, он задумал оторваться от численно превосходившей его наполеоновской армии. А для этого ему нужно было не просто продолжать отступление, а отступать именно через Москву, а та должна была задержать Наполеона в его наступательном порыве. Как видим, план Ростопчина «вопиющим образом» противоречил планам Кутузова.
 
Многие историки уверены, что Михаил Илларионович даже не догадывался о варварском проекте графа Ростопчина. На самом же деле, это не так – он располагал на сей счет вполне точными данными. Дело в том, что слухи просачивались к жителям Москвы, а от них – в армию. Плюс сохранились свидетельства, что князь Багратион охотно читал письма к нему Ростопчина в присутствии близких к главнокомандующему генералов и офицеров. Да и вообще, невозможно допустить, чтобы столь важные сведения не были доведены князем до Кутузова.
 
Соответственно, когда Ростопчин около полудня 1 (13) сентября появился на Поклонной горе, Кутузов сделал все, чтобы сорвать его замысел. Содержание их разговора на Поклонной горе доподлинно не известно: он происходил с глазу на глаз, а Кутузов никаких записей о ней не оставил. Однако можно с полной уверенностью сказать, что Михаил Илларионович в свойственной ему манере «дипломатически искусно» усыпил бдительность Ростопчина, заверив его, что непременно даст Наполеону сражение у Москвы.
 
Как бы то ни было, покидая Поклонную гору, Ростопчин пребывал в твердой уверенности, что Москва если и будет сдана противнику, то только после большой битвы. И лишь к вечеру 1 (13) сентября он понял, что все его расчеты пошли прахом.
 
11 (23) сентября он написал своей жене: «Ты видишь, мой друг, что моя мысль поджечь город до вступления в него злодея была полезна. Но Кутузов обманул меня».
 
Чуть позднее он пожаловался на Кутузова императору Александру: «Я в отчаянии, что Кутузов скрывал от меня свое намерение, потому что я, не быв в состоянии удержать город, зажег бы его и лишил бы Бонапарта славы взять Москву, ограбить ее и потом предать пламени, я отнял бы у французов плод их похода и пепел столицы. Я заставил бы их думать, что они лишились великих сокровищ и тем доказал бы им, с каким народом имеют они дело».
 
Действительно, получается, что М. И. Кутузов банально обманул Ф. В. Ростопчина, а привычные с детства слова о том, что «Москва, спаленная пожаром, французу отдана», – неверны.
 
ГНЕВ НАПОЛЕОНА
 
На самом деле, вся «хитрость» Кутузова, ставшего после сражения при Бородино фельдмаршалом и получившего от императора 100 000 рублей, была направлена лишь на то, чтобы прикрыть свое неумение победить Наполеона. А в результате из-за этого московские власти не успели эвакуировать ни арсенал (в Москве было брошено 156 орудий, почти 75 000 ружей, 40 000 сабель, 27 000 артиллерийских снарядов и т. д.), ни старинные знамена, ни раненых…
 
Наполеон в возмущении кричал, глядя на пылающую Москву:
 
‒ Какое ужасное зрелище! Они сами жгут. Сколько дворцов! Какое невообразимое решение. Что за люди! Это скифы!
 
По его приказу, солдаты несколько дней подряд боролись с огнем. И, надо признать, им удалось спасти несколько кварталов. Но положение продолжало ухудшаться, и дышать становилось все труднее и труднее от гари и дыма.
 
В бюллетене Великой армии, подготовленном вечером 4 (16) сентября, Наполеон недвусмысленно возложил вину за пожар Москвы на графа Ростопчина: «Русский губернатор Ростопчин хотел уничтожить этот прекрасный город, когда узнал, что русская армия его покидает. Он вооружил три тысячи злодеев, которых выпустил из тюрем; равным образом он созвал шесть тысяч подчиненных и раздал им оружие из арсенала <…>. И полыхнул огонь. Ростопчин <…> предусмотрел вывезти пожарных с насосами: таким образом, полная анархия опустошила этот огромный и прекрасный город, и он был пожран пламенем».
 
А 8 (20) сентября Наполеон написал императору Александру: «Прекрасный и великий город Москва более не существует. Ростопчин ее сжег. Четыреста поджигателей схвачены на месте; все они заявили, что поджигали по приказу этого губернатора и начальника полиции: они расстреляны. Огонь, в конце концов, был остановлен. Три четверти домов сожжены, четвертая часть осталась. Такое поведение ужасно и бессмысленно».
 
Наполеоновский офицер Николя Фантен дез Одоар в те дни сделал в своем в дневнике следующую запись: «Бешеные сами уничтожили свою столицу! В современной истории нет ничего похожего на этот страшный эпизод. Что это – священный героизм или дикая глупость, доведенная до совершенной крайности? Я придерживаюсь последнего мнения. Да, это не иначе как варвары, скифы, сарматы – те, кто сжег Москву».
 
УЩЕРБ, НАНЕСЕННЫЙ МОСКВЕ
 
В современной советской и российской литературе приводятся следующие данные: до нашествия Наполеона в Москве проживало примерно 270 000 человек, имелось 329 храмов, 464 фабрики и завода, 9151 жилой дом, из которых только 2567 были каменными. В результате пожара, продолжавшегося на протяжении пяти дней (с 2 по 6 сентября), было уничтожено 6496 жилых домов, 122 храма и 8521 торговое помещение. Таким образом, было обращено в пепел 37 % храмов и более 70 % домов, в том числе и множество настоящих дворцов.
 
По словам участника войны Р. М. Зотова, «Москвы не стало, едва десятая часть уцелела».
 
Британский генерал Роберт Вильсон, описывая ущерб, нанесенный Москве, приводит следующие цифры: «Из сорока тысяч каменных домов уцелело только двести, а из восьми тысяч деревянных – пятьсот; из тысячи шестисот церквей сгорели восемьсот и семьсот были повреждены; из двадцати четырех тысяч раненых и больных более двадцати тысяч заживо погибли в огне».
 
Наполеон в одном из своих бюллетеней заявил, что в Москве погибло более 30 000 раненых русских солдат и офицеров. Эта цифра явно завышена, но не в этом дело. Страшно другое: в реляциях новоявленного фельдмаршала Александру I нет вообще ни слова о брошенных в Москве раненых…
 
Ну а кроме того, были уничтожены Университет, знаменитая библиотека графа Д. П. Бутурлина (она состояла из 40 000 томов), Пет­ровский и Арбатский театры. В огне сгорели важнейшие исторические и культурные экспонаты, в частности, во дворце А. И. Мусина-Пушкина – рукопись «Слова о полку Игореве», а также уникальная «Троицкая летопись» начала XV века.
 

Автор:  Евсей ГРЕЧЕНА
Совместно с: 

Комментарии



Оставить комментарий

Войдите через социальную сеть

или заполните следующие поля



 

Возврат к списку