Свет и тени «Бархатной революции»

БЕРЛИНСКАЯ СТЕНА. ФОТО: PICTURE-ALLIANCE/DPA

Ровно 30 лет назад – 9 ноября 1989 года – секретарь ЦК СЕПГ Гюнтер Шабовски в прямой трансляции по телевидению ГДР зачитал новые правила свободного выезда в ФРГ, сообщив, что они вступают в силу немедленно. Через пару часов был открыт свободный проезд в ФРГ и начался демонтаж одного из участков Берлинской стены.

За прошедшие тридцать лет были произнесены миллионы слов о благотворности и исторической неизбежности этого события для Восточной Европы. Но насколько это соответствует истине? И могли ли у событий в ГДР быть альтернативы?

ГДР НАКАНУНЕ ПАДЕНИЯ СТЕНЫ

Если рассматривать ситуацию к лету 1989 года, то надо признать, что ГДР действительно находилась в кризисе. Он не был связан с тем, что страна вообще не имела никаких потенциалов внутреннего развития. Она была не только важнейшим военно-политическим плацдармом СССР, но и центром электронной промышленности и робототехники, на долю которой приходилось 10-15% внешнеэкономических обменов с СССР. В первую очередь, в высокотехнологической сфере.

Причин для кризиса было две.

Первая – это экономический кризис. В начале 1989 года по оценкам советских экспертов в стране сложился платежный дисбаланс в 4 млрд марок ГДР. Основной причиной этого было то, что власти страны тратили огромные деньги на социальную сферу, стремясь конкурировать по уровню жизни не только с соцстранами, но и с ФРГ. Результатом стало то, что страна просто не смогла нести такие расходы.

Вторая – политический кризис. Руководство ГДР во главе с Эрихом Хонеккером не желало следовать советскому курсу на перестройку. Это выражалось не только в кулуарных беседах, но и публично. Так, в 1987 году член Политбюро ЦК СЕПГ Курт Хагер заявил в интервью журналу «Штерн»: «Вы ведь не будете у себя переклеивать обои только потому, что ваш сосед делает то же самое». Важная деталь: эту фразу придумал не Хагер, а Эрих Хонеккер, который и поручил ее озвучить секретарю ЦК.

Информация о якобы благотворных перестроечных процессах в СССР достигала граждан ГДР через вполне доступные им западногерманские СМИ, стимулируя оппозиционные настроения. Отказ следовать советскому примеру омрачал отношения руководства ГДР с КПСС. Легче всего описать данную коллизию как конфликт восточногерманских догматиков с «хорошим» Горбачёвым и собственными либералами. Однако все намного сложнее.

Двусмысленности в советско-восточногерманских отношениях появились, как минимум, с конца 60-х годов прошлого века, и связаны они были вовсе не с идеологическим противостоянием. Дело в том, что на грани 1960-1970-х годов Юрий Андропов сумел заинтересовать Леонида Брежнева темой построения особых отношений СССР – ФРГ. Между двумя странами был создан конспиративный канал связи по линии КГБ, которым руководил видный советский контрразведчик Вячеслав Кеворков (прототип полковника Славина в сериале «ТАСС уполномочен заявить»).

О том, насколько далеко зашли отношения Москвы и Бонна, свидетельствует в своей книге «Тайный канал» все тот же Кеворков. Еще откровенней выразился его партнер по переговорам патриарх германской политики Эгон Бар: «Постепенно в Москве возникло не только нечто аналогичное немецкой фракции, которая в Вашингтоне объединяла германистов и друзей Федеративной республики, но и внутри московской германской группы появились люди, которые считали, что отношения с Бонном имеют большую перспективу, чем отношения с Восточным Берлином». То есть те, кто считал необходимым развивать интересы с ФРГ в ущерб и даже за счет интересов ГДР.

Большинство ключевых участников событий уже ушли из жизни, а архивы закрыты. Но когда они откроются, то я не сильно удивлюсь, если мы узнаем, что решение содействовать объединению Германии было принято не в 1989 году, а лет этак на 10 раньше.

Все это не могло не омрачать советско-восточногерманские отношения. И натянутые отношения связывали Эриха Хонеккера не только с Михаилом Горбачёвым, но и с Леонидом Брежневым и Юрием Андроповым.

В этой ситуации восточногерманское руководство начало играть в самостоятельную игру с ФРГ с начала 70-х годов прошлого столетия. Были созданы каналы политического и экономического взаимодействия с ФРГ. В первую очередь, подразделение Министерства внешней торговли ГДР КоКо – Коммерческая координация во главе с полковником Александром Шальк-Голодковским («дорогой Саша», как его называли за глаза в представительстве КГБ в Восточном Берлине. – Прим. ред.), отвечавший за тайные экономические и политические контакты с ФРГ. Шальк был фаворитом шефа восточногерманского МГБ Эриха Мильке и близким другом покойного премьер-министра Баварии Франца Йозефа Штрауса и ныне здравствующего спикера бундестага ФРГ Вольфганга Шойбле.

Суровые догматики на публике – Эрих Хонеккер, премьер Вилли Штоф, министр ГБ Эрих Мильке – в сфере внешнеэкономических связей допускали гибкость и прагматизм.

Таким образом, к середине 80-х годов прошлого века в треугольнике Москва – Восточный Берлин – Бонн завязался тугой узел из двусмысленностей и взаимных претензий. А советская перестройка стала катализатором этих процессов.

РУКОТВОРНЫЙ КРИЗИС

Летом 1989 года обстановка в ГДР резко ухудшилась. Венгрия открыла свою границу с Австрией для граждан ГДР. В результате к концу сентября количество выехавших через Австрию в ФРГ восточных немцев перевалило за 20 тысяч. В ответ на вопросы властей ГДР их венгерские коллеги заявили, что не намерены препятствовать этому. Совершенно очевидно, что действия венгерских властей было целенаправленной мерой на дестабилизацию ГДР. И что будапештские политики не решились бы на это, если не чувствовали заинтересованности Бонна и скрытого одобрения Москвы.

Приближалось 40-летие ГДР. В этой ситуации восточногерманские руководители сделали «ход конем», закрыв границу с ЧССР, Румынией, Болгарией. Однако это спровоцировало волну протестов и забастовок, апогей которых пришелся как раз на юбилейные дни.

7 октября 1989 года ГДР посетил Михаил Горбачёв, которого горячо приветствовали протестующие. Его встреча с Хонеккером была прохладной.

Два дня спустя – 9 октября – количество протестующих только в Лейпциге достигло 70 тыс. человек.

Девять дней спустя – 18 октября – на Пленуме ЦК СЕПГ Эрих Хонеккер снят с постов генсека и председателя Госсовета ГДР и заменен секретарем ЦК Эгоном Кренцем.

Есть все основания считать, что это было результатом заговора в верхушке СЕПГ, оформившегося примерно в районе 9-12 октября. Считается, что в ядре этого заговора были Эгон Кренц, глава Дрезденского окружкома СЕПГ Ханс Модров, первый секретарь Берлинского окружкома Гюнтер Шабовски и министр госбезопасности Эрих Мильке.

Можно предположить, что именно Мильке был «мотором» заговора. А его серым кардиналом был вышеупомянутый Александр Шальк-Голодковский. Цель заговора была проста – избавиться от Хонеккера как от ставшей балластом фигуры, снять тем самым хотя бы на время конфликтность с Москвой, выпустить этим пар в самой ГДР и... А вот дальше планы заговорщиков, видимо, расходились.

Часть из них – Мильке, Штоф, Кренц и Шальк – хотели начать собственную игру с Москвой и Бонном по принципу «если вы хотите нас продать, то мы сами начнем продаваться».

Другая часть – в первую очередь, Модров, бывший шеф разведки ГДР Маркус Вольф и глава ПДС Грегор Гизи, верили в перестройку, в мудрость горбачевской Москвы и считали, что могут сохранить ГДР, если начнут свою перестройку.

Однако в планы восточногерманских руководителей вмешивается уличный процесс.

23 октября 300 тыс. человек в Лейпциге требуют свободы выезда и отмены монополии СЕПГ.

Три дня спустя – 26 октября – Кренц в телефонном разговоре с Гельмутом Колем, просит кредит в 20 млрд марок. Тот обещает подумать.

1 ноября Кренц встречается в Москве с Горбачёвым, который отказывает ГДР в финансовой и политической помощи.

В этой ситуации восточногерманское руководство идет ва-банк.

3 ноября они объявляют, что в декабре вступит в силу новый закон о выезде. Кроме того, открывалась граница с ЧССР, которую 3-5 ноября пересекли свыше 20 тыс. человек.

4 ноября Гюнтер Шабовски и близкий друг Модрова бывший шеф восточногерманской разведки Маркус Вольф выступают перед миллионным оппозиционным митингом на Александерплац. Оба были освистаны митингующими.

Нужно было срочно что-то делать.

9 ноября – в день падения стены! – на заседании редакционной комиссии Пленума ЦК СЕПГ любимец министра Мильке Шальк-Голодковский предлагает включить в программу партии пункт о германо-германской конфедерации. Его предложение отвергают. Однако вечером те же самые люди открывают границу. Падение ГДР началось.

ЧТО ДАЛО МОСКВЕ ПАДЕНИЕ БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ?

Если суммировать все вышесказанное, то совершенно ясно, что падение Берлинской стены и ГДР стало возможным благодаря нескольким факторам.

Во-первых, наличию внутри советского руководства курса на «сдачу» ГДР.

Во-вторых, неготовности самой восточногерманской элиты адекватно ответить на этот вызов.

В-третьих, экономическому кризису в ГДР.

В-четвертых, благодаря тому, что этот кризис активно провоцировали извне.

В чем был интерес руководства ФРГ – понятно. Но в чем был интерес СССР?

Сейчас модно говорить о том, что Москва содействовала падению ГДР потому, что хотела решить вопрос с продовольственным и иным дефицитом. Мол, обменяли ГДР на экономическую помощь. Хочется спросить: а Брежнев, Андропов и Кеворков тоже хотели решить проблему дефицита с помощью решения германского вопроса? Или речь все же шла об определенных идеологических заморочках? Мне кажется, что ответ очевиден: «сдача» ГДР была частью идеологических иллюзий советских элит. Можно предположить, что они были связаны с «разрядкой» и интеграцией СССР в западноевропейский рынок. Самим себе авторы этой идеи казались оригинальными и прогрессивно мыслящими людьми.

Однако на практике они оказались догматиками не хуже Суслова. С падением ГДР СССР потерял не только военно-политический плацдарм, но и ценного партнера по рынку высокотехнологической продукции. Кроме того, ГДР могла стать своего рода лоббистом СССР на западноевропейском рынке. Ведь она имела статус ассоциированного члена ЕС.

Однако советское руководство сдало ГДР, не получив вообще никаких преференций. А ведь у него были все возможности торговаться! ГДР, если уж так хотелось, можно было обменять не просто на гуманитарную помощь, но и на поставки технологий и оборудования для модернизации советской экономики, твердые и неотменяемые обязательство по нерасширению НАТО и даже на нейтральный статус объединенной Германии.

ФОТО: РИА НОВОСТИ

Кстати, отдельно стоит сказать и о советских войсках, расположенных в ГДР. Фактически Москва согласилась на односторонний вывод войск, взяв на себе все издержки такого вывода. И речь идет не об абстрактном «имперском престиже», а о живых людях, которых в одночасье надо было где-то размещать на территории России, и об инфраструктуре, которую мы отдали «за так», не попросив никакой экономической компенсации.

Кстати, а кто сказал, что ГДР была обречена? Ведь в западной элите не было единства по вопросу о будущем двух Германий. Осторожные сомнения в целесообразности их объединения высказывала Маргарет Тэтчер. И уж открытым противником такого решения был Президент Франции Франсуа Миттеран. Именно он последним из мировых лидеров демонстративно совершил визит в ГДР 20-22 декабря 1989 года. В ходе него французский лидер прямо говорил восточногерманским коллегам, что пересматривать послевоенные границы опасно. А чуть раньше – во время встречи с Горбачёвым в Киеве 6 декабря – он настаивал на обсуждении германского вопроса по формуле 4+2 (4 державы-победительницы и 2 германских государства), где Москва, Париж, Вашингтон и Лондон имели решающий голос, а Восточный Берлин и Бонн – совещательный.

Наконец, стоит процитировать и главного инициатора германского объединения Михаила Горбачёва: «Быстрого воссоединения не хотели союзники ФРГ по НАТО – Франция, Великобритания, Италия. Я понял это из бесед с их руководителями. ...Думаю, европейские члены НАТО были не прочь затормозить процесс объединения руками Горбачёва».

Таким образом, у советской элиты были позиции для того, чтобы торговаться либо за сохранение той или иной формы своего влияния в Восточной Германии, либо за максимально выгодный в политическом и экономическом смысле свой уход. Что было сделано вместо этого?

Вместо этого тогдашнее советское руководство спровоцировало кризис в ГДР, стравило различные группы в восточногерманском руководстве и просто «сдало» своего союзника. Что получили взамен?

В плане экономическом советское руководство получило прибыли «на копейку», а убытков на многие миллионы. Если даже с помощью односторонних уступок были решены какие-то экономические проблемы, то это дало очень ограниченный эффект. В плане политическом падение ГДР стало прецедентом перекройки границ в Европе после Второй мировой войны, что самым негативным образом отразилось, в том числе и на постсоветском пространстве.

Оглядываясь назад, нужно признать, что события в Восточной Германии и падение Берлинской стены не были безальтернативными. И не надо приводить тут банальных фраз про сослагательное наклонение в истории. Анализ фактуры говорит о том, что альтернативы в 1989 году были. Советская элита совершила в германском вопросе ту самую ошибку, которая по образному выражению Талейрана хуже преступления. И ошибка эта была мотивирована не какими-то вынужденными обстоятельствами, а определенными идеологическими заморочками.

Однако если бы дело было только в заморочках. Дело в другом: в том, что носители этих заморочек просто не понимали цену вопроса и правил игры. Им просто казалось, что достаточно сделать односторонние уступки, и они получат от Запада многочисленные преференции и пропуск в «семью цивилизованных народов». При этом они не знали, что односторонние уступки не могут быть пропуском в эту самую семью, а, наоборот, являются затруднением для него. Если люди даже не торгуются, имея на руках хорошие карты, то зачем считать их за равных?

Негативные последствия падения ГДР мы ощущаем до сих пор. В том числе – и в новом витке конфронтации России и Запада. Нынешние главные российские антизападные «ястребы» – это вчерашние ультра-западники, обманутые в своих иллюзиях. Возникает вопрос: способны ли мы извлечь уроки из прошлого, или обречены ходить по замкнутому кругу?