Таинственная смерть императора

2 марта (18 февраля по ст. ст.) 1855 года в Петербурге в Зимнем дворце в возрасте 59 лет скончался российский император Николай I. Хотя официально было объявлено, что император скончался после тяжёлой болезни, – простудился, принимая парад в лёгком мундире, и подхватил воспаление лёгких, – почти сразу поползли слухи, что Николай то ли покончил с собой, то ли его отравили. Одним из тех, кто первым этот слух радостно подхватил и растиражировал за границами России, был обитавший в Лондоне Александр Герцен. Утверждают, что когда Герцен из газет узнал о смерти русского царя, коего он почитал своим личным врагом, то пустился в пляс прямо на лондонской улице. Именно он затем так раздул версию самоубийства императора, якобы впавшего в полное уныние от тяжких поражений в Крымской войне, что в советские времена она стала едва ли не канонической и только чудом её не включили в учебники, хотя почти официально так и вдалбливали: шокированный поражением в Крыму, отравился, приняв яд – чуть ли не как Гитлер в своём бункере!

Впрочем, слух этот зажил своей жизнью и безо всякого Герцена. Как зафиксировал в своём дневнике публицист и литературный критик Николай Добролюбов, «разнеслись слухи о том, что царь отравлен, что оттого и не хотели бальзамировать по прежнему способу, при котором, взрезавши труп, нашли бы яд во внутренностях…». Да и весь Петербург, даже аристократический, вдруг в один голос заговорил, что не мог своей смертью – даже и от болезни – так внезапно умереть столь физически крепкий человек, как Николай! Все буквально танцевали вокруг шока императора от поражения в Евпатории: 17 (5 по ст. ст.) февраля 1855 года русские войска предприняли попытку освобождения Евпатории, но она была сорвана мощным артиллерийским обстрелом турецких батарей. Вот, мол, после Евпатории Николай I и занедужил, понял, что это конец, и свёл счёты с жизнью…

Тот же Герцен, пародируя официальный диагноз, запустил тогда ядовитое выражение об убившей императора «Евпатории в лёгких». Только вот если смотреть не с медицинской, а чисто военной точки зрения, Евпаторию, как причину впадения самодержца в тяжкий стресс, якобы приведший к самоубийству, можно смело отбросить, как и вообще всю Крымскую кампанию. Неудача, конечно, была обидна, но масштаб той стычки был столь мизерным, что любой её исход не решал в той войне абсолютно ничего, да и потери были совсем не ужасающими: русские войска потеряли 168 человек убитыми и 583 ранеными. Как вспоминали приближённые, получив известие об этом сражении, император бессонными ночами «клал земные поклоны» и даже «плакал, как ребёнок». Вполне возможно, что эмоциональная реакция государя была именно такой, но собственно судьба локальной Крымской кампании решалась в конце концов не у Евпатории, а под Севастополем, который русские войска успешно защищали ещё до 9 сентября (28 августа по ст. ст.) 1855 года.

К слову, даже и падение Севастополя не решало бы что-то кардинально: союзные войска так и не рискнули оперировать в глубине собственно территории России (да и не собирались!), нарушать её глубинные коммуникации и тем паче вести наступление на столицу, без разницы, старую или новую. Да на это у них не хватило бы никаких ресурсов, не говоря уже про чудовищно растянутые линии снабжения воюющих войск. Не стоит сбрасывать со счетов и то, что на Кавказском фронте русские войска действовали вполне успешно, отбили натиск на Балтике и Севере, а на Дальнем Востоке противник так и не решился на широкое вторжение, ограничившись поистине булавочными уколами на Камчатке. Как человеку военному до мозга костей, Николаю было очевидно, что даже тяжёлое поражение в Крыму вовсе не обрушивает российской государственности, точно так же, как не стало её обрушением и падение Москвы в 1812 году. Тем паче при ведении неизбежных мирных переговоров ему было чем поторговаться с союзниками – хотя бы и за счёт успехов на Кавказском фронте.

Легенда о «железном здоровье» неприхотливого Николая I в немалой степени сознательно культивировалась им самим: хозяин огромной империи, он же – первый солдат империи, не может иметь слабостей, не должен давать поблажек и себе, раз не даёт их никому. Потому в глазах окружающих император всегда должен быть здоров и бодр, он всегда может до конца выдержать игру на утомительном придворном балу, полностью отстоять самую длинную службу в церкви и принять на плацу парад какой угодно продолжительности в любой зной и мороз. Но в основе всего этого было ещё и другое, тоже традиционное: реальное состояние здоровья государя всегда было самой страшной государственной тайной – и в Московском княжестве, и в Российской империи. В конце концов, это была одна из мер столь же традиционной предосторожности от тех, кого «лишние» знания могли подвигнуть посягнуть на престол, учинив, скажем, очередной «апоплексический удар табакеркой».

Потому верноподданные, ничего не зная о реальном здоровье государя и его болячках, и были шокированы публикацией 2 марта (18 февраля по ст. ст.) 1855 года в газетах «Бюллетеня № 1», сообщавшего о состоянии здоровья императора: такого, чтобы печатали бюллетени о здоровье царя, в нашей стране просто никогда ранее не было! «Его величество заболел лихорадкой», – извещал бюллетень, хотя Николай I был уже мёртв. Тем же днём «Бюллетень № 2» уведомлял, что «лихорадка его величества к вечеру 17 февраля усилилась». На другой день, спустя уже сутки после смерти императора, вышел «Бюллетень № 3», поведавший об усилении болезни, «что делает состояние его величества опасным». «Бюллетень № 4» информировал об «угрожающем его величеству параличном состоянии лёгких», 4 марта (20 февраля по ст. ст.) новых известий уже не появилось, и лишь 5 марта (21 февраля по ст. ст.) наконец был опубликован манифест, известивший о кончине императора. Для российского обывателя всё это выглядело крайне необычно, к тому же многим стало известно, что разложение тела началось как-то очень быстро, а на лице усопшего выступили жёлтые, синие и фиолетовые пятна. Как тут было не появиться конспирологическим версиям

Современные же историки могут немало поведать о здоровье «железного императора», у которого, оказывается, болезней хватало, а с их систематическим и грамотным лечением было очень проблематично. Но известно это было предельно узкому кругу – лишь самым близким из числа придворных и буквально паре придворных же медиков. Историк Игорь Зимин пишет, что в петербургских архивах ему не удалось обнаружить никаких важных медицинских документов, связанных с событиями февраля 1855 года: «Видимо, их и не было, хотя в одном из фондов хранятся протоколы вскрытия императоров Александра II и Александра III, великих князей и княгинь». И само отсутствие подобных документов, «достаточно многочисленных в других случаях, косвенно свидетельствует в пользу версии о самоубийстве Николая I». Однако, по мнению глубоких и серьёзных знатоков эпохи Николая и его биографии, ни о каком самоубийстве не может быть и речи. Дело в том, что император Николай I был поистине глубоко верующим человеком, заботившимся о посмертной судьбе своей души, в принципе не допускавшим даже мысли о самоубийстве. Ведь самовольный уход из жизни, как знает любой христианин, – это не просто тяжелейший проступок, а смертный грех, превосходящий даже убийство, это единственный из страшных грехов, в котором нельзя раскаяться. Мог ли венценосный государь, искренне веровавший, что на престол его возвела Божья воля, осмелиться через эту волю переступить, бросив вызов самому Богу, отказавшись признать его начальником жизни человеческой? Вопрос риторический…