Тупик Парижской коммуны

В советское время этот день не был выходным, хотя считался официальным революционным праздником, отмечался торжественно и во всех календарях значилось: «18 марта –День Парижской коммуны». В честь этой коммуны в советскую эпоху вообще много чего называли: фабрики, заводы – даже племенные, в Волгоградской области и ныне есть племенной завод имени Парижской коммуны. Был и линкор «Парижская коммуна» – переименованный из «Севастополя» после подавления антибольшевистского Кронштадтского восстания 1921 года. А уж населенных пунктов с таким названием и вовсе в избытке, не говоря про обилие площадей и улиц, носящих имя Парижской коммуны. В городе Благовещенск, что в Башкортостане, есть даже тупик Парижской коммуны – так и называется! Количество книг, выпущенных в Советском Союзе про коммуну и ее героических коммунаров – просто фантастическое и, наверное, в разы больше, чем на всех прочих языках мира вместе взятых. Что уж говорить про многочисленные опусы Карла Маркса и Фридриха Энгельса про Парижскую коммуну, которые тоже приходилось штудировать школьникам и студентам. И уж, конечно же, знаменитая ленинская статья «Уроки коммуны».

18 марта 1871 года, сказано в советских учебниках, парижский пролетариат сверг буржуазию, учинив первую в мире пролетарскую революцию, и установил диктатуру пролетариата – тоже первую в мире. Про это историческое событие у нас вспоминали долго, а вот про главный контекст – что для возникновения той коммуны потребовался военный разгром и интервенция – как-то не очень. Произошло же все это после Франко-прусской войны 1870– 1871 годов, в ходе которой немцы в очередной раз уделали гордых галлов. Именно в такой стилистике и с откровенным удовольствием писали тогда русские газеты. Да и русский же император очень при этом сожалел, что уделали без него, зато утешался тем, что «за Крым» французикам все же наваляли… И вот весной 1871 года пруссаки стояли в предместьях Парижа, с интересом наблюдая, как в гордой «столице Европы» французы с невиданным ожесточением уничтожают друг друга под, казалось бы, вполне благоразмысленными лозунгами Парижской коммуны…

Началось же все с того, что парижане – в условиях хаоса, фактического отсутствия центральной власти, да и вообще паралича власти как таковой, – страшно униженные поражением и позорным миром, вдруг страстно возжелали социальной справедливости. В ходе достижения каковой сначала выстрелами в спину был убит генерал Клод Леконт, которому правительство поручило изъять артиллерию у парижской Национальной гвардии. А затем революционный народ расстрелял и самого командующего этой гвардии, генерала Клемента Тома, всадив в него 40 пуль – так показало вскрытие. После убийств был захват правительственных учреждений. И вот уже улицы полны «мундиров, развевающихся знамен, сверкающих штыков, – вспоминал участник событий. – Музыка гремит вовсю. Десять, двадцать, сто батальонов проходят, вливаясь в многоцветное море знамен, бушующее на площади Ратуши… Как весело бьют барабаны!.. А эти широко разинутые рты, орущие Марсельезу!.. Эти красные знамена с золотой бахромой, эти кокарды из красных лент на штыках…»

В советскую эпоху будут уверять, что коммуна внесла «неоценимый вклад в исторический опыт развития демократии, обогатив его некими принципиально новыми государственными и правовыми институтами». На деле коммуна, просуществовавшая 72 дня, никаких новых институтов не учредила и реально не провела ни единого социально значимого преобразования. Не считать же таковыми разгон полиции, разрешения гражданам забрать имущество из ломбардов и вселения люмпенов в отобранные у прежних хозяев дома и квартиры! Впрочем, были и нововведения, впоследствии охотно позаимствованные многими. Например, совет коммуны принял декрет о заложниках. Все заподозренные в симпатиях к версальцам или в сношениях с ними (то есть, кто угодно) объявлялись заложниками, и в случае расстрела кого-то из пленных коммунаров в отместку надлежало расстреливать по три заложника за каждого коммунара.

Еще снесли Вандомскую колонну, объявив ее «памятником варварству, символом грубой силы и ложной славы, утверждением милитаризма, отрицанием международного права, постоянным оскорблением побежденных со стороны победителей…» Запретили оппозиционные газеты. Когда пошли поражения, развернулся поиск предателей, шпионов, начались массовые расправы с командирами, которых объявляли изменниками. Когда уличные бои завязались собственно в Париже, то коммунары приступили уже к массовым расстрелам заложников. Еще они же, как писали в своей многотомной «Истории XIX века» Эрнест Лависс и Альфред Рамбо, выдвинули «интересное» предложение вести войну «научным методом»: разрушить город, взрывая и поджигая дома. В рамках ведения этой «научной войны» сожгли Луврскую библиотеку, Тюильри, Ратушу, Дворец юстиции, Министерство финансов, Счетную палату, театры, а уж частных домов и вовсе бессчетно. Пожарных, да и вообще тех, кто пытался тушить пожары, расстреливали…

Казалось бы, падение Парижской коммуны оставило ей место лишь на страницах учебников истории. Если бы! Прорываясь к власти, Ленин четко обозначил свой «идеал»: «Эта власть – власть того же типа, какого была Парижская коммуна 1871 года». Уточнив «основные признаки этого типа»: «источник власти – не закон, предварительно обсужденный и проведенный парламентом, а прямой почин народных масс снизу и на местах, прямой «захват»… В этом и только в этом суть Парижской коммуны как особого типа государства». А ведь Ленин действительно извлек из нее уроки, хотя и своеобразные. Еще в 1908 году опубликовав «Уроки коммуны», без уверток заявил, что пролетариат был ослеплен «патриотическими иллюзиями», лозунг «Отечество в опасности!» – «буржуазный вопль», а соединение «патриотизма и социализма было роковой ошибкой французских социалистов». Главное же достижение коммуны обозначил предельно ясно: это образец того, как надо захватывать власть. Вот только плоды этой «блестящей победы» погубили две ошибки: «Пролетариат остановился на полпути: вместо того, чтобы приступить к «экспроприации экспроприаторов», он увлекся мечтами о водворении высшей справедливости в стране, объединяемой общенациональной задачей; такие, например, учреждения, как банк, не были взяты… Вторая ошибка – излишнее великодушие пролетариата: надо было истреблять своих врагов…» Но, главное, коммуна «показала силу Гражданской войны». И вот этот-то «урок, полученный пролетариатом, не забудется. Рабочий класс будет пользоваться им, как воспользовался уже в России, в декабрьское восстание». Доведя дело до «высших форм борьбы – массовых выступлений и гражданской вооруженной войны». Русский пролетариат (с Лениным во главе) должен «прибегнуть к тому же способу борьбы, которому начало дала Парижская коммуна, – к Гражданской войне». – Такие вот они, ленинские уроки коммуны: лозунг и практика разжигания Гражданской войны. Пусть и скупо, но упоминая эти уроки, советские учебники «забыли» дополнить их немаловажным примечанием: коммуна, как и вообще взятие власти экстремистами, возможно лишь при таких обязательных условиях, как военное поражение и иностранная интервенция, – без которых не было бы ни коммуны, ни тех, кто шел к власти «того же типа» тем же путем.