«Я сам узнал об этом от резидента КГБ»

Из воспоминаний Анатолия Добрынина, который был послом СССР в США в течение 24 лет – от кубинского кризиса до разрядки

Анатолий Фёдорович Добрынин (1919–2010) принадлежит к числу тех дипломатов, которых принято называть выдающимися. Книга его мемуаров «Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США» выдержала уже несколько изданий, последнее вышло восемь лет назад, давно распродано – и вот теперь новое, в издательстве «Центрполиграф». Успех этих воспоминаний понятен – они написаны отличным языком, ум автора проявляется в том числе и во внимании к деталям, и в то же время масштаб происходившего не снижается из-за привычного обилия фигур умолчания. Сын слесаря, окончивший МАИ и работавший инженером в Конструкторском бюро Яковлева, Добрынин рассказывает о своей жизни начиная с неожиданного приглашения в 1944 году поступить в Высшую дипломатическую школу. Отпрашиваться он пошёл к главному конструктору Яковлеву. Тот признался, что хотел сделать его «лет через десять своим заместителем», но в итоге Добрынин стал легендарным советским дипломатом, заведующим международным отделом ЦК КПСС и секретарём ЦК горбачёвского призыва.

Анатолий Добрынин описывает множество забавных историй из своей жизни, начиная с учёбы в Дипшколе – преподаватели были отличные, только железная рука эпохи чувствовалась всюду: «Крупным недостатком в изучении языка было то, что нам давали для чтения иностранные газеты и журналы в основном левого (коммунистического) направления. Основную буржуазную печать выдавали только по специальному разрешению декана факультета, а также выпускникам школы, если тема их дипломного проекта требовала этого. Таков был тогда идеологический настрой и подход ко всему иностранному, хотя Дипшкола вроде и готовила кадры для загранслужбы. Не случайно выпускники школы, которые сразу попадали на работу в наши посольства, долгое время не могли «приспособиться» к языку, терминологии и подаче материалов в большой буржуазной прессе. То же относилось подчас и к разговорной практике. Они могли порой неплохо поддерживать беседу с марксистским лексиконом с нашими «друзьями» (так на партийном жаргоне назывались иностранные коммунисты), но попадали впросак, когда беседа касалась серьёзной политической или экономической темы с иностранными дипломатами или просто с представителями страны пребывания».

24 года посол СССР в США провёл в эпицентре холодной войны. Наши страны жили в перманентном страхе ядерного противостояния. По согласованию с издательством «Центрполиграф» газета «Совершенно секретно» публикует фрагмент из книги мемуаров Анатолия Добрынина.

Анатолий Добрынин на приёме в Белом доме у 39-го Президента США Джимми Картера и его супруги Розалин. Январь 1977

О подслушивании и подглядывании

В 1955 году в Сан-Франциско торжественно отмечалось 10-летие со дня создания ООН. Советскую делегацию возглавлял Молотов. В Нью-Йорк он прибыл пароходом, но в Сан-Франциско решил поехать поездом, чтобы немного посмотреть страну. В поездку он взял с собой [тогдашнего посла СССР в США] Зарубина, а тот меня. К этому времени я вроде неплохо разбирался в проблемах страны и мог быть полезен в поездке. Мы проехали по железной дороге три дня и две ночи. На станциях собиралось много любопытствующих, желавших увидеть «живого Молотова». Холодная война была в разгаре, но поездка прошла, к счастью, без всяких эксцессов или инцидентов. Лишь на остановке в Чикаго, где живёт много эмигрантов славянского происхождения и где находилось руководство профсоюзов, враждебно настроенных в отношении СССР, собралась довольно большая толпа, которая, когда Молотов выглянул из окна, начала громко кричать: «Бу-у-у…» (но без других проявлений прямой враждебности).

Когда поезд тронулся, Молотов спросил Зарубина, что кричали собравшиеся. «А это, Вячеслав Михайлович, знак приветствия у американцев», – не моргнув глазом сказал посол (фактически же в США это проявление неодобрения). Молотов посмотрел на него с некоторым недоумением, заметив, что у американцев странный способ приветствовать иностранцев. Я промолчал, чтобы не подводить посла.

Ещё об одном случае хотел бы вспомнить, эпизод небольшой, но довольно характерный для оценки умонастроения Молотова. По дороге из Нью-Йорка в Сан-Франциско нас в поезде сопровождал (в своём купе) официальный представитель Госдепартамента. Человек весьма любезный, нам не надоедал, хотя охотно помогал, если к нему обращались за помощью. Как-то Молотов заинтересовался местами, где мы проезжали, и захотел посмотреть по карте, где мы находимся. У нас, к сожалению, ни у кого не оказалось карты. Обругав всех нас «безмозглыми», он надулся. Что делать? Я пошёл тогда к американцу. Он сказал: «Нет проблем, подождите следующей остановки, и у вас будет карта»

И действительно, он вскоре принёс красочную карту с указанием железных дорог и всех станций на нашем пути. Однако на ней было одновременно показано местоположение крупных военных лагерей и баз на этой территории с указанием железнодорожных станций, где надо было сходить, чтобы добраться до этих объектов.

Принесли мы эту карту Молотову. Министр ужаснулся, увидев обозначения баз и военных лагерей. Заявил, что это провокация, что нам нарочно подсунули секретную карту, а потом дадут сообщение в печати, что Молотов по дороге занимался сбором секретной информации. «Вернуть сейчас же эту карту».

Пришлось опять идти к «связному». Он рассмеялся и сказал, что это совсем не секретная карта, что на каждой станции США её можно получить бесплатно. Она годится и для туристов, «как в данном случае», но основное её назначение – для подгулявших или потерявшихся по разным причинам военнослужащих рядового состава, чтобы они лучше знали, как добираться до своих лагерей или сборных пунктов, местоположение которых не является секретом, так как они не являются секретными базами. На следующей станции он достал для нас карту из какого-то почтового отделения, но без указания баз и лагерей. Её мы и отдали Молотову, который был явно удовлетворён своей «бдительностью». Старую же карту, не говоря ему, я взял себе как сувенир – на память о поездке.

В Сан-Франциско мне пришлось везде сопровождать Молотова и переводить его беседы, поскольку его постоянный переводчик и помощник О. Трояновский вынужден был срочно вернуться из США в Москву на похороны отца. Должен сказать, что я тут впервые оценил всю сложность и трудность работы переводчика, хотя со стороны она и кажется довольно простой. Надо было точно переводить все нюансы бесед, ибо за ними порой скрывался важный дипломатический и политический смысл. И хотя я уже неплохо говорил и понимал по-английски, но для работы в качестве профессионального переводчика я вряд ли был готов, хотя в целом мне удавалось без больших накладок вести перевод бесед на политические темы.

Дополнительная сложность была в том, что когда Молотов хотел послать в Москву информацию о своих беседах, скажем, с Даллесом, то мне приходилось затем на память делать эту запись (профессиональный переводчик должен знать стенографию, я же этого не умел). Молотов обязательно затем просматривал шифротелеграмму перед отправкой.

Непросто было и с отправкой таких телеграмм в Москву. У нас не было в то время своего представительства в Сан-Франциско. Для Молотова мы временно сняли небольшую виллу в окрестностях города. Наша служба безопасности была уверена, что американцы поставили там немало звуко- и видеозаписывающей аппаратуры. Однако обнаружить её не удавалось. Тем не менее, чтобы американцы «не подсмотрели» за работой шифровальщиков, они ложились на кровать с документами и шифроблокнотами, а мы, сотрудники, держали над ними одеяла, чтобы нельзя было делать «фотосъёмок с потолка».

Надо сказать, что сильные опасения насчёт «подслушивания» и «подглядывания» проявлялись с обеих сторон. Припоминается довольно забавный случай. В Москве, через пару лет после окончания войны, проходило совещание министров иностранных дел. Проводилось оно в известной ещё до революции старинной гостинице «Яр» (потом «Советская»). Рабочие помещения для американской делегации были отведены на втором этаже. Под ними находились два ресторанных зала. И вот в первый же вечер работы совещания посетители одного из залов заметили, что огромная подвесная люстра в центре зала сильно задрожала. Поднялась тревога. Наверх были срочно посланы рабочие. Им долго не открывали двери. Когда же американцы, которые были там, всё же впустили рабочих, то выяснилось вот что. Приехавшая с американской делегацией спецслужба стала проверять, нет ли в отведённых для делегации комнатах подслушивающих устройств. Посредине комнаты их приборы обнаружили под полом какую-то металлическую массу. Вскрыли в этом месте паркет и увидели под паркетом какие-то металлические конструкции с проводами. Американцы стали дальше разбирать, отвинчивать отдельные детали. А это было крепление большой люстры, которая и начала раскачиваться. Хорошо, что это вовремя заметили и предотвратили падение люстры и возможные человеческие жертвы.

Вернёмся, однако, в Сан-Франциско. Мне довелось переводить там все беседы Молотова с госсекретарём Даллесом. Разговор был обычно жёсткий и походил скорее на диалог двух глухих, хотя и соблюдались внешние дипломатические рамки бесед. Это было символическое противостояние наиболее ярких представителей двух идеологических систем мира. И пока они и им подобные находились у власти, холодная война не имела никаких шансов на потепление, а советско-американские отношения не могли продвинуться ни на шаг вперёд.

Приведу пример. В ходе дискуссии Молотов – как свидетельство враждебных намерений США – заявил, что Вашингтон стремится окружить СССР по всему периметру его границ американскими военными базами. Даллес кратко, но резко ответил, что американское правительство не собирается отчитываться перед правительством СССР за подобные свои действия, так как считает, что они отвечают национальным интересам Америки и осуществляются путём открытых договоров со странами, где эти базы размещаются. Так Вашингтон намерен поступать и дальше, если это будет нужно

Будет убито 100 миллионов человек

Опасался ли СССР нападения США? Могу засвидетельствовать, что и Хрущёв, и Брежнев, и Андропов, и Черненко со всей серьёзностью задавались этим вопросом. Однако ответ был неоднозначен. Все они (и их окружение, входившее в советское руководство) исходили из того, что США в долгосрочном плане представляют постоянную угрозу для безопасности нашей страны. Из этого исходило и всё военное планирование. Однако они не считали, что это может произойти в любой момент и внезапно, как это было, например, с нападением Японии на Пёрл-Харбор. Такие опасения не превалировали. Да собственно, кроме кубинского кризиса 1962 года, у нас не было конфронтации, по-настоящему чреватой военным столкновением между обеими странами. И всё-таки в Москве опасались, что в какой-то непредсказуемый напряжённый момент в будущем такая конфронтация могла бы произойти, учитывая постоянное силовое политическое и военное противостояние обеих сверхдержав, а также наличие в Вашингтоне «авантюристического президента», каким, например, вначале считали Рейгана, который вызывал определённую настороженность.

Что касается ядерной войны, то советское руководство и высшее военное командование считались с такой возможностью. Они были убеждены, что большой военный конфликт между СССР и США, если он произойдёт, неизбежно приведёт к применению ядерного оружия. Однако, несмотря на пропагандистские патриотические заявления, советское руководство в действительности не верило в возможность победы в ядерной войне. Оно при этом надеялось, что так же думает и высшее руководство в Вашингтоне. Надеялось, но полностью в этом не было уверено, видя постоянные попытки США добиться превосходства в стратегических силах. Отсюда твёрдая решимость сделать необратимым достигнутый военный паритет с США.

Американский народ, пожалуй, более эмоционально воспринимал угрозу ядерной войны, чем советский, находясь периодически под активным воздействием своих средств массовой информации и кинокартин об ужасах такой войны. Однако советские люди испытывали постоянное, более глубокое чувство опасности войны, памятуя все ужасы Великой Отечественной.

Надо сказать, что президентство Рейгана вызвало у нашего руководства, в частности лично у Андропова и Устинова, впечатление и даже убеждение в том, что новая администрация США активно готовится к возможности ядерной войны. В результате этого Политбюро по инициативе Андропова санкционировало специальную директиву нашим разведслужбам (по линии КГБ и Генштаба) организовать тщательный сбор информации о возможных планах США и НАТО совершить внезапное ядерное нападение на СССР. Это была самая крупномасштабная послевоенная разведывательная операция, продолжавшаяся с 1981 по 1984 год под кодовым названием РАЯН (ракетно-ядерное нападение). Все наши резиденты за рубежом получили детальные инструкции по сбору такой информации. Особая важность «раскрытия» подобных возможных американских планов «первого ядерного удара» подчёркивалась в течение 1983 года, когда антисоветская риторика Рейгана достигла пика. Только в 1984 году эти опасения в Кремле стали ослабевать.

Следует отметить, что МИД остался как бы вне этой «операции». Никаких телеграмм или поручений на эту тему нашим послам не направлялось. Они вообще ничего не знали о ней. Я сам узнал об этом лишь от резидента КГБ. Правда, мы с ним оба расценили все эти опасения довольно скептически, но должны были всё же серьёзно отнестись к ним, поскольку Москва могла располагать секретной информацией, о которой нам не было известно.

В этой связи мне припоминается разговор с маршалом Ахромеевым, начальником Генерального штаба Советской армии в 1980-х годах. Он был одним из наших наиболее образованных и осведомлённых высших военачальников. Как-то во время одного из моих приездов в Москву он предложил мне побеседовать «по душам» о наших отношениях с США. Я согласился, мне было интересно узнать военные аспекты этих отношений. Встреча состоялась в его импозантном кабинете, увешанном разными картами. Карты были повсюду. Я попросил маршала сделать краткий обзор военного положения страны, как оно видится им с учётом отношений СССР с США. Он бегло прошёлся по нашим границам (в основном западного направления на стыках с НАТО). При этом он говорил в широком плане, без деталей. Например, на таком-то направлении у нас, по его мнению, достаточно сил, а на другом – надо бы добавить 3–4 дивизии и построить дополнительные военно-инженерные сооружения, а где-то надо бы укрепить ещё наши силы танками, самолётами, мотопехотой и т. п. Всего этого, сказал он, сразу не сделаешь, да и не хватает денег. Придётся опять просить их у Политбюро, ибо, по мнению Генштаба, надо быть готовыми по всем направлениям. Я прямо спросил его

– Ты что, действительно веришь, что США и НАТО в ближайшее время могут напасть на СССР?

– Это не моя задача – верить или не верить, – заявил он в ответ. – Я не могу полагаться только на политиков и дипломатов и на разные ваши конференции. Сегодня вы вроде о чём-то договорились с Вашингтоном, но завтра какая-то новая вспышка на международной арене или в советско-американских отношениях может снова отбросить нас к холодной войне или даже к военным конфликтам. Достаточно вспомнить арабо-израильский конфликт 1973 года, когда США неожиданно объявили состояние повышенной боевой готовности своих вооружённых сил против нас. И было это в период разрядки при Никсоне. А президент Рейган разве внушает больше доверия? Вот почему мой девиз как начальника Генштаба: военная безопасность нашей страны по всем азимутам! Мы исходим из наихудшего сценария: с нами воюют одновременно не только США, но и их союзники из Западной Европы, а возможно, и Япония. Надо быть готовыми к любой войне с применением любого оружия. Военная доктрина СССР, если говорить кратко, сводится к следующему: 1941 год никогда больше не должен повториться.

Надо полагать, что и американские коллеги нашего маршала в Пентагоне также исходили «из наихудшего сценария». Трудно себе даже представить, к чему могло бы привести человечество осуществление таких сценариев.

Мне вспоминается в этой связи разговор с Уотсоном, бывшим послом США в Москве. До этого он руководил крупнейшей американской компанией по производству компьютеров. В этом качестве президент Картер поручил ему вместе с группой крупных бизнесменов опытными «гражданскими глазами» взглянуть на военное планирование США, предоставив ему право вызывать высших военных чинов Пентагона для доклада. После трёхмесячного знакомства на местах с ядерными стратегическими силами США (их «триады») Уотсон приехал в Пентагон для беседы с высшим американским генералитетом. Он попросил изложить ему сценарий возможной ядерной войны с СССР (запуск американских ракет в случае «неминуемой» ядерной угрозы со стороны СССР). Генералы показали Уотсону на светящейся карте мира, откуда и какими ядерными средствами США будут атаковать Советский Союз. По их оценкам, более тысячи целей, военных и гражданских (включая города), на территории СССР будет уничтожено. Погибнет более 100 миллионов человек, остальные будут сильно поражены радиацией от взрывов ядерных зарядов.

«А что случится с США в случае обмена ядерными залпами, даже в наилучшем варианте, то есть когда американской стороне удастся опередить и уничтожить значительную часть советских ракет ещё до их запуска?» – спросил Уотсон. Ему ответили, что в любом случае надо исходить из того, что будет убито около 80 миллионов американцев, причём сильному радиоактивному облучению подвергнутся многие из оставшихся в живых. Будут уничтожены крупнейшие города Америки: Вашингтон, Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско, Лос-Анджелес и другие.

«Ну а что же мы будем делать после всего этого?» – задал Уотсон следующий вопрос своим генералам. Те переглянулись и сказали, что им трудно ответить на этот вопрос, так как ситуация будет совсем непредсказуемая.

Рассказывая затем обо всём этом президенту Картеру, Уотсон сделал следующий вывод: генералы хорошо знают, как начать и вести ядерную войну на максимальное уничтожение, но не имеют ни малейшего представления, как жить – и можно ли вообще жить, – после такой войны? Короче, вопросы ядерной войны нельзя оставлять на усмотрение военных, обязательно нужен повседневный строгий гражданский контроль над их действиями и их планированием. Картер полностью согласился с Уотсоном.

Фото предоставлено издательством «Центрполиграф»