Жуткое лето 1953 года

Надежда Николаевна Куршева в начале 50-х
Здание Дома политпросвещения Улан-Удэ летом 1953 года тоже находилось в осаде

 В истории нашей страны много ещё практически неисследованных страниц. Часть документов не рассекречена, другие известны, но находятся в малодоступных архивах. Поэтому очень важными для историков становятся свидетельства непосредственных участников событий, тем более когда речь идёт о том, что происходило почти шесть десятилетий назад.
Надежда Николаевна Куршева, заслуженный юрист Российской Федерации, более сорока лет проработала в различных структурах Министерства юстиции, почти четверть века была председателем Заводского районного суда города Орла, в настоящее время в отставке. Но её рассказ не о судебных буднях, а о практически никогда не освещавшихся и долгое время засекреченных событиях, в которых ей приходилось принимать участие в самом начале карьеры. Приводим её рассказ.

«Советская власть в зонах была только снаружи»
В 1951 году (мне тогда был 21 год) после окончания Казанского юридического института меня по распределению направили работать в Министерство юстиции Бурят-Монгольской АССР  в составе РСФСР в должности ревизора по судам. Сейчас этот регион именуется просто Республика Бурятия. Условия работы были не самые простые – тридцатиградусная жара летом и сорока–пятидесятиградусные морозы зимой. А поскольку местные суды, которые я проверяла, находились на расстоянии в 300–500 километров от столицы республики, города Улан-Удэ, путешествовать приходилось иногда на самых экзотических видах транспорта – на оленьих или собачьих упряжках, а то и верхом на лошади (это в горном Тункинском аймаке). А если учесть, что эти путешествия проходили часто по бездорожью, да ещё даже по местным меркам в сильные морозы, то понятно, что физическую закалку мне удалось получить серьёзную. Но ещё более шокирующим для меня было знакомство с жизнью исправительно-трудовых колоний и лагерей.
В 1952 году Л.П. Берия, который был заместителем председателя Совмина и курировал работу МВД, МГБ и Министерства государственного контроля, принял решение передать все лагеря и тюрьмы в ведение Министерства юстиции. И за ревизорами по судам, которые по какой-то причине считались наиболее подготовленными специалистами, были закреплены «свои» зоны. В Бурят-Монголии их было довольно много, причём содержались там по большей части осуждённые за самые страшные преступления – убийства, в том числе и неоднократные, с отягчающими обстоятельствами, и даже совершённые в местах лишения свободы. Дело в том, что в 1947 году в СССР соответствующим указом была отменена смертная казнь. Её применение восстановили через три года, но только в отношении «изменников родины, шпионов и подрывников-диверсантов». Умышленные убийства, вне зависимости от того, сколько человек было убито, каким способом и при каких обстоятельствах, могли привести к максимальному 25-летнему приговору. Честно говоря, когда я слышу про «беспредел» в местах заключения в современной России, у меня это вызывает смешанные чувства. С одной стороны, конечно, любое нарушение закона, в том числе и в тюрьмах и следственных изоляторах, должно рассматриваться как ЧП, но никакого сравнения с тем, что было в начале пятидесятых годов, быть не может. Даже «лихие девяностые» (а я в конце своей трудовой деятельности успела захватить и их) кажутся какими-то детскими играми…
Самыми страшными заключёнными были те, кого уже осудили к максимальному сроку лишения свободы. Терять им было нечего, и они могли убить любого другого заключённого даже по самому мелкому поводу. Основным способом было удушение удавками, которые сплетали из разорванных простыней или любого подходящего материала. Советская власть существовала только по внешнему периметру зоны, где за колючей проволокой стояли вышки с автоматчиками и пулемётчиками. Любая попытка побега каралась расстрелом на месте. Но внутри, я повторяю, была власть уголовников. За мной была закреплена Джидинская колония, находившаяся в пятистах километрах от Улан-Удэ. Встретившие меня начальник колонии и его заместитель долго и тщательно инструктировали меня. Инструктаж этот можно было бы назвать «Как остаться в живых в зоне». Главное правило – не отвечать ни на какие вопросы, даже не поворачивать головы в сторону того, кто тебя окликнет, тем более не кивать. Все личные документы, служебное удостоверение, комсомольский билет, а также любые предметы, которые можно было использовать в качестве оружия – заколки, шпильки, даже расчёски, нужно было оставлять «на воле». В экстренном случае, когда возникала нештатная ситуация и не ответить на вопрос было нельзя, отвечать следовало коротко: «Я адвокат». Адвокатов, как правило, не трогали.
Защитить меня (и себя) сотрудники колонии, конечно, могли, но лишь до определённой степени. Дело в том, что сами они ходили внутри периметра без оружия, поскольку заключённым ничего не стоило отнять его и, как сказал мне начальник колонии, «просто перестрелять всех». Вмешиваться в какие-то разборки, кроме попыток побега, захвата заложников, массовых беспорядков или публичного убийства, было не принято.
В качестве иллюстрации приведу такой пример. Мне пришлось принимать участие в выездном заседании суда, которое шло в актовом зале колонии. Состав суда располагался на сцене, а в довольно большом помещении без скамеек и стульев стояли несколько сотен заключённых, слушавших, как идёт заседание. Через какое-то время я увидела, как в конце зала появился новичок – осуждённый матрос. «Старожилы» тут же, на глазах у прокурора, состава суда и сотрудников колонии, раздели его догола, а потом дрались уже между собой: делили доставшуюся им одежду. И никто даже сделать замечания не мог, тем более предпринять какие-то действия по наведению порядка…
Несмотря на самые жестокие меры по охране зоны снаружи, были и побеги, иногда даже массовые. Однажды заключённые разобрали кирпичную стену, и в тайгу сбежало более 900 человек. Всего же в колонии, где осуждённые работали на добыче вольфрама и молибдена, «тянуло срок» около семи тысяч человек. Отмечу, что сейчас во всей Бурятии заключённых меньше. Ловить бежавших из зоны могли только с привлечением армейских подразделений, да и эти операции проводились не особенно активно. Могли задержать несколько десятков человек, остальные же зимой погибали в тайге от холода, а летом становились добычей диких зверей, обычно медведей. Пятьсот километров тайги были гораздо более серьёзным препятствием, чем вышки с пулемётами…

«Людей убивали даже вилками»
Самые страшные события развернулись в столице Бурят-Монгольской АССР в первые летние месяцы 1953 года. Связано это было с тем, что началась массовая амнистия, которая не без оснований связывалась с именем Берии. Через три недели после смерти Сталина он направил в Президиум ЦК КПСС записку с приложенным к ней проектом указа об амнистии. Через день был принят указ Президиума Верховного Совета СССР, в соответствии с которым было освобождено более миллиона заключённых, как правило тех, чей срок был менее 5 лет лишения свободы. А среди них были сотни тысяч отъявленных бандитов, которые по какой-то причине не получили более серьёзные сроки. Уже в июне 1953 года Улан-Удэ стал наполняться толпами уголовников. Дело в том, что этот город являлся фактически перевалочным центром, куда сходились все пути с Колымы, из Магадана и, что самое страшное, из Внутренней Монголии. На самом деле это была не советская и не монгольская территория, а особый район Китая, в котором в начале пятидесятых находилось несколько лагерей, где содержались убийцы, особо опасные рецидивисты, разбойники и грабители. И часть этих людей вышла на свободу летом 1953-го. Для большинства из них железнодорожный узел Улан-Удэ был первым городом на пути в сторону дома, и они задерживались там – кто на день, кто на неделю, а кто и дольше. Во второй половине июня начался беспрецедентный рост преступности в городе. Все государственные учреждения были переведены на казарменное положение. В нашем Министерстве юстиции в кабинетах были установлены раскладушки, на которых мы спали. Окна первого этажа были заложены мешками с песком, и здание постоянно охранялось автоматчиками. Жили мы несколько самых опасных дней практически в осаде. И я считаю, что наше положение было ещё не самым худшим, потому что в Улан-Удэ начались массовые убийства граждан. Если днём на улицах встречались ещё одинокие прохожие, то ночью город был полностью во власти уголовников. Милиция не справлялась с таким всплеском преступности; если сотрудники и ходили в форме, то только группами и с оружием. По утрам на улицах собирали трупы ограбленных и убитых ночью.
Единственное, что могли сделать власти – это призывать граждан по радиотрансляции и уличным громкоговорителям не выходить на улицу, забаррикадировать двери и окна. Помогало это мало. Уголовники разграбили все магазины, кафе и другие предприятия общественного питания. Бандиты врывались в общежития, насиловали молодых работниц промышленных предприятий, при попытке сопротивления убивали. Убивали любыми средствами: душили, закалывали ножами и даже вилками. Больше недели в городе шли погромы, и даже республиканские воинские части не могли справиться с тысячами бывших заключённых. Положение было критическим.
И партийные организации, и местная власть, и милиция, и военные оказались неподготовленными к фактическому захвату города бандитами. В Улан-Удэ в спешном порядке были переброшены регулярные воинские части из Читы, других городов и регионов. Действие указа о неприменении смертной казни к преступникам было фактически приостановлено, и несколько дней в городе ни днём, ни ночью не смолкала автоматная и пулемётная стрельба. Бандитов расстреливали на улицах без суда и следствия, стрелять могли в любого человека без военной формы, который появлялся на улице во время действия комендантского часа, то есть с 10 часов вечера до 6 часов утра. И никто не утруждал себя выяснением того, по каким причинам человек оказался вне дома. Редкие автомобили передвигались только со спецпропусками, а если автомобиль не останавливался по требованию патруля, в него тоже могли стрелять. Сколько человек было убито за несколько недель беспорядков, посчитать невозможно.
Конечно, и после наведения относительного порядка в городе криминогенная обстановка оставалась достаточно тяжёлой, но погромов и массовых убийств уже не было. В начале июля было принято решение о неприменении указа об амнистии к грабителям, ворам-рецидивистам и злостным хулиганам, что несколько ограничило круг освобождаемых заключённых. А вот в колониях настоящий беспредел продолжался до 30 апреля 1954 года, когда смертная казнь была распространена на лиц, совершивших умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Я помню, как в Джидинской колонии была проведена показательная казнь. Семерых бандитов, которые совершили повторные преступления уже находясь в заключении, поставили перед строем и расстреляли из автоматов. Подобные показательные акции были проведены и в других зонах и лагерях. Только тогда обстановка в исправительно-трудовых учреждениях стала относительно спокойной.
Все материалы, переписка и документы, которые касались событий в Улан-Удэ, были немедленно засекречены…