Злой рок великого поэта

ФОТО: WIKIPEDIA.ORG

Летом этого года исполняется 180 лет со дня смерти великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. Он, как известно, был убит на дуэли с Николаем Соломоновичем Мартыновым. Но вот почему произошла ссора двух друзей? Почему так много нестыковок в показаниях очевидцев? Чем все это закончилось для Мартынова? Попробуем ответить на все эти вопросы…

Дуэль Михаила Юрьевича Лермонтова с Николаем Соломоновичем Мартыновым состоялась во вторник, 15 (27) июля 1841 года, близ Пятигорска, у подножия горы Машук. Лермонтов, как известно, был убит, но многие обстоятельства этого трагического события до сих пор остаются неясными. А начиналось все следующим образом.

ОСНОВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Зимой 1840–1841 гг., оказавшись в отпуске в Санкт-Петербурге, Лермонтов пытался выйти в отставку, мечтая полностью посвятить себя литературе, но не смог сделать это, и весной 1841 года был вынужден возвратиться в свой полк на Кавказ. Туда он отправился со своим родственником (двоюродным дядей) и давнишним товарищем Алексеем Аркадьевичем Столыпиным (Монго) – тем самым, что был его секундантом в дуэли с Эрнестом де Барантом.

По приезде на Кавказ, Лермонтов взял отпуск по болезни и поселился в Пятигорске. Там вокруг него сформировался кружок близких приятелей, где кроме Столыпина были корнет Михаил Павлович Глебов (он восстанавливал здоровье после тяжелого ранения в сражении при Валерике), князь Сергей Васильевич Трубецкой и князь Александр Илларионович Васильчиков. Последний потом писал так: «Мы жили дружно, весело и несколько разгульно, как живется в этом беззаботном возрасте, двадцать – двадцать пять лет. Хотя я и прежде был знаком с Лермонтовым, но тут узнал его коротко, и наше знакомство, не смею сказать наша дружба, были искренны, чистосердечны».

А вот как описывал князь Васильчиков характер Лермонтова: «В Лермонтове <…> было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой – заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых».

КТО ТАКОЙ НИКОЛАЙ МАРТЫНОВ

А вот о Мартынове князь Александр Илларионович Васильчиков написал потом так: «Глубокое уважение к памяти поэта и доброго товарища не увлечет меня до одностороннего обвинения того, кому, по собственному его выражению, злой рок судил быть убийцею Лермонтова».

Николай Соломонович Мартынов родился в 1815 году, получил прекрасное образование, был человеком весьма начитанным и с ранней молодости писал стихи. Он почти одновременно с Лермонтовым поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков, где все время учебы они были постоянными партнерами в фехтовании на эспадронах.

Воспитанники Школы каждую среду выпускали рукописный журнал «Школьная заря», и в нем самое деятельное участие принимал Лермонтов (у него было прозвище «Маёшка» – от Mayeux, горбатого и остроумного героя одного французского романа), рисовавший карикатуры и писавший стихи. Уже тогда Мартынов, отдавая должное таланту Лермонтова, говорил: «Если бы он не был великим писателем, то легко мог бы сделаться первоклассным живописцем». Творчество сблизило их настолько, что они стали близкими товарищами.

Если честно, то о характере Михаила Юрьевича Лермонтова в ту пору многие отзывались весьма нелестно. Например, Александр Францевич Тиран, тоже учившийся в Школе гвардейских подпрапорщиков и постоянно подвергавшийся насмешкам Лермонтова за свою фамилию, писал о нем так: «Лермонтов был чрезвычайно талантлив, прекрасно рисовал и очень хорошо пел романсы, то есть не пел, а говорил их почти речитативом. Но со всем тем был дурной человек: никогда ни про кого не отзовется хорошо; очернить имя какой-нибудь светской женщины, рассказать про нее небывалую историю, наговорить дерзостей – ему ничего не стоило. Не знаю, был ли он зол или просто забавлялся, как гибнут в омуте его сплетен, но он был умен, и бывало ночью, когда остановится у меня, говорит, говорит – свечку зажгу: не черт ли возле меня? Всегда смеялся над убеждениями, призирал тех, кто верит и способен иметь чувство...»

Лермонтов постоянно «тиранил» Тирана по очень простой причине: он был болезненно самолюбив и страшно бесился, когда его не приглашали на придворные балы. А вот Александра Францевича Тирана приглашали, и за это ему доставалось: Лермонтов сочинял про него разные истории, рисовал карикатуры, и раз даже написал целую поэму, в которой описывалась его смерть.

В те времена Мартынов оправдывал Лермонтова: «Но зато – сколько юмора, сколько остроумия было у него в разговоре, сколько сарказма в его язвительных насмешках».

Знал бы он тогда, до чего доведет это «остроумие» его самого…

После Школы гвардейских подпрапорщиков пути Лермонтова и Мартынова разошлись: первый отправился 22 ноября 1834 года корнетом в Лейб-гвардии Гусарский полк, расквартированный в Царском Селе, а второй – в Кавалергардский полк. Но, бывая в Москве, Михаил обязательно навещал семейство Мартыновых. По свидетельству современников, он был влюблен в сестру Николая (юную Натали), но ее мать относилась к нему настороженно. В одном из писем она сообщала Николаю: «Лермонтов у нас чуть ли не каждый день. По правде сказать, я его не особенно люблю, у него слишком злой язык, и, хотя он выказывает полную дружбу к твоим сестрам, я уверена, что при первом случае он не пощадит и их... Слава Богу, он скоро уезжает, для меня его посещения неприятны».

Предстоящий отъезд, о котором сообщала Николаю Мартынову мать, – это была первая ссылка поэта – наказание за нашумевшее стихотворение «На смерть Пушкина».

В итоге Лермонтов оказался в Пятигорске. Там же, как оказалось, в 1837 году служил добровольцем и Мартынов. Он участвовал в экспедиции за Кубань и был награжден орденом Святой Анны 3-й степени с бантом. К моменту ссоры с Лермонтовым Мартынов имел чин майора и мечтал о генеральских погонах. Однако, в феврале 1841 года, как утверждают некоторые исследователи, он вынужденно подал в отставку – «по семейным обстоятельствам». В апреле он приехал в Пятигорск «для пользования водами» и поселился в надворном флигеле генерал-майора Петра Семёновича Верзилина, где уже проживали друзья Лермонтова Михаил Павлович Глебов и Николай Павлович Раевский.

ПРИЧИНЫ ССОРЫ

По воспоминаниям Николая Павловича Раевского, Мартынов вызывающе одевался, брил по-черкесски голову и носил за поясом длинный кинжал. Лермонтов, прибывший в Пятигорск позже Мартынова, счел вид своего давнего товарища комичным, и он принялся подшучивать над ним: обзывал «Мартышем» и «Мартышкой», рисовал неприличные карикатуры, сочинял обидные эпиграммы.

Мартынов в долгу не оставался, отвечая Лермонтову эпиграммами собственного сочинения. Но куда там…

Живя в Пятигорске, Лермонтов часто встречался с Мартыновым в доме Марии Ивановны Верзилиной (жены генерал-майора Петра Семёновича Верзилина), которая жила там с тремя дочерьми. В их доме собиралась военная молодежь из числа приехавших на воды. На одном из таких вечеров Лермонтов, вообще никогда не сдерживавший своего «остроумия», сказал какую-то шутку относительно Мартынова. Сказал в присутствии дам. Это было уже не в первый раз, и Мартынов не выдержал и заявил Лермонтову, что подобные шутки ему совершенно не нравятся.

НИКОЛАЙ СОЛОМОНОВИЧ МАРТЫНОВ. АКВАРЕЛЬ

ТОМАСА РАЙТА (1843). ФОТО: WIKIPEDIA.ORG

По слухам, одна из дочерей мадам Верзилиной, большая красавица, интересовала обоих мужчин, и она якобы кокетничала с Лермонтовым, но отдавала предпочтение Мартынову. Василий Иванович Чиляев, служивший тогда в Пятигорской военной комендатуре, так описывал потом эту ситуацию в своих «Воспоминаниях»: «Нет никакого сомнения, что Лермонтов и Мартынов были соперники».

Соперники ухаживали за дочерью генеральши Верзилиной – за Эмилией Клингенберг (впоследствии Шан-Гирей). Чтобы было понятно, поясним, что генерал Пётр Семёнович Верзилин, будучи вдовым и имея дочку Аграфену Петровну, женился на вдове Марии Ивановне Клингенберг, у которой тоже была дочь – Эмилия Александровна. Потом у них от нового брака родилась еще одна дочь – Надежда Петровна.

Так вот Мартынов и Лермонтов ухаживали за Эмилией, которой, кстати, и принадлежит следующее описание роковой ссоры: «13-го июля собралось к нам несколько девиц и мужчин <…> Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л.С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык <…> Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его montagnard au grand poignard (горец с большим кинжалом) [Мартынов, как известно, носил черкеску и огромный кинжал. – Авт.]. Надо же было так случиться, что когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову <…> Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора». Самое удивительное заключается в том, что конкретная причина дуэли до сих пор точно не известна. Одна из версий – ссора во время бала у Верзилиных. Якобы Эмилия танцевала с Лермонтовым, а Мартынов в это время разговаривал с ее младшей сестрой Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Якобы тут-то Лермонтов и начал острить, называя Мартынова горцем с большим кинжалом. Якобы получилось так, что князь Трубецкой резко прекратил играть, и слово «кинжал» разнеслось по всей зале. Мартынов сказал Лермонтову:

– Сколько раз просил я вас оставить свои шутки.

Потом он отвернулся и отошел в сторону. На замечание Эмилии Лермонтов рассмеялся:

– Это ничего, завтра мы опять будем друзьями.

Затем танцы продолжились, и все подумали, что тем ссора и кончилась.

Однако полное несоответствие между ничтожной причиной ссоры и ее трагическими последствиями породило ряд версий, основанных на уверенности в том, что существовали и иные, более глубокие побудительные мотивы действий Николая Мартынова. В частности, одни говорили, что истинной причиной конфликта послужило соперничество из-за женщины – Эмилии Клингенберг или Надежды Верзилиной. Другие утверждали, что, вызывая Лермонтова, Мартынов заступался за честь своей сестры Натальи, отношения с которой Лермонтов якобы имел в виду, когда рисовал в своем «Герое нашего времени» образ княжны Мери. Последние основывались на том, что Лермонтов посещал дом родителей Мартынова, что он активно общался с сестрой Мартынова Натальей Соломоновной, и она находила «большое удовольствие в его обществе».

А вот, например, что пишет Николай Павлович Раевский, близко знавший Лермонтова: «Николай Соломонович Мартынов поселился в домике для приезжих позже нас и явился к нам истым денди à la Caucassienne. Он брил по-черкесски голову и носил необъятной величины кинжал, из-за которого Михаил Юрьевич и прозвал его poignard’ом. Эта кличка, приставшая к Мартынову еще больше, чем другие лермонтовские прозвища, и была главной причиной их дуэли, наравне с другими маленькими делами, поведшими за собой большие последствия. Они знакомы были еще в Петербурге, и хотя Лермонтов и не подпускал его особенно близко к себе, но все же не ставил его наряду с презираемыми им людьми. Между нами говорилось, что это от того, что одна из сестер Мартынова пользовалась большим вниманием Михаила Юрьевича в прежние годы, и что даже он списал свою княжну Мери именно с нее. Годами Мартынов был старше нас всех; и, приехавши, сейчас же принялся перетягивать все внимание belle noire, милости, которой мы все добивались, исключительно на свою сторону. Хотя Михаил Юрьевич особенного старания не прилагал, а так только вместе со всеми нами забавлялся, но действия Мартынова ему не понравились и раздражали его. Вследствие этого он насмешничал над ним и настаивал на своем прозвище, не обращая внимания на очевидное неудовольствие приятеля, пуще прежнего».

Согласно рассказу князя Васильчикова, другие, в том числе и он, не расслышали, что конкретно сказал Лермонтов Мартынову на вечере у генеральши Верзилиной, но, выходя из дома на улицу, тот подошел к Лермонтову и заявил ему по-французски:

– Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах.

На это Лермонтов ответил:

– А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения…

По другой версии, Мартынов взял Лермонтова за руку и сказал, что уже не раз просил его прекратить эти несносные шутки и теперь предупреждает, что если он еще раз вздумает выбрать его предметом своей остроты, то он, Мартынов, заставит его перестать это делать. А Лермонтов якобы ответил:

– Вместо пустых угроз ты гораздо лучше бы сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэли никогда не отказываюсь, следовательно, ты никого этим не испугаешь.

КАК ПРОХОДИЛА ДУЭЛЬ

Понятно, что показания двух важнейших очевидцев (Глебова и Васильчикова) давались потом на следствии, когда участники дуэли были озабочены не столько установлением истины, сколько тем, чтобы приуменьшить собственную вину. Тем не менее, сопоставление их показаний с показаниями самого Мартынова представляет большой интерес.

Николай Соломонович Мартынов показал 17 июля 1841 года на следствии по делу о дуэли: «С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом, все, чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести. Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом взялся опять за прежнее. На вечере в одном частном доме, за два дня до дуэли, он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец».

ДОМ В ПЯТИГОРСКЕ. ФОТО: WIKIPEDIA.ORG

А вот показания Михаила Павловича Глебова: «Поводом к этой дуэли были насмешки со стороны Лермонтова на счет Мартынова, который, как говорил мне, предупреждал несколько раз Лермонтова».

Александр Илларионович Васильчиков свидетельствовал следующим образом: «О причине дуэли знаю только, что в воскресенье 13-го июля поручик Лермонтов обидел майора Мартынова насмешливыми словами; при ком это было, и кто слышал сию ссору, не знаю. Также неизвестно мне, чтобы между ними была какая-либо давнишняя ссора или вражда».

К сожалению, все усилия Глебова и Васильчикова помирить противников остались напрасны, и дуэль произошла 15 (27) июля 1841 года.

Она происходила около семи часов вечера, на небольшой поляне у дороги, ведущей из Пятигорска в Николаевскую колонию вдоль северо-западного склона горы Машук, в четырех верстах от города.

Согласно показаниям Мартынова, подтвержденным секундантами, дуэль происходила так: барьер был отмерен в пятнадцать шагов и от него в обе стороны еще по десять шагов.

Николай Павлович Раевский потом писал: «На другой день, 15 июля 1841 года, после обеда, видим, что Мартынов с Васильчиковым выехали из ворот на дрожках. Глебов же еще раньше верхом поехал Михаила Юрьевича встретить. А мы дома пир готовим, шампанского накупили, чтобы примирение друзей отпраздновать. Так и решили, что Мартынов уж никак не попадет. Ему первому стрелять, как обиженной стороне, а Михаил Юрьевич и совсем целить не станет. Значит, и кончится ничем».

Кстати, в официальных документах фигурируют имена двух секундантов – Михаила Павловича Глебова и Александра Илларионовича Васильчикова. В действительности же на месте дуэли присутствовали четыре секунданта: как известно из воспоминаний, решено было скрыть от следствия участие в дуэли Алексея Аркадьевича Столыпина (Монго) и князя Сергея Васильевича Трубецкого. Почему? Да потому, что во время суда они могли поплатиться больше других (и Столыпин, и Трубецкой находились на Кавказе на положении сосланных, к тому же было известно, что их обоих терпеть не мог император Николай I). Это решение повлекло за собой и другие изменения в показаниях. Пришлось, например, перераспределить роли двух оставшихся секундантов: Глебов назвал себя секундантом Мартынова, а Васильчиков – секундантом Лермонтова.

В письме к Дмитрию Аркадьевичу Столыпину, брату Алексея Аркадьевича и товарищу Лермонтова, в 1841 году Глебов давал обратное распределение функций. Не исключается, однако, что секундантами Лермонтова были Столыпин и Трубецкой. Существует, впрочем, и предположение, что Столыпин и Трубецкой опоздали к месту дуэли из-за сильного ливня, и дуэль действительно состоялась при двух секундантах «по договоренности обеих сторон».

Через много лет князь Васильчиков, отвечая на вопросы писателя и историка Павла Александровича Висковатова, назвал себя секундантом Лермонтова (так, собственно, он показал и на суде). На прямой вопрос Висковатова, кто был чьим секундантом, он отвечал: «Секундантами были: Столыпин, Глебов, Трубецкой и я. На следствии же показали: Глебов себя секундантом Мартынова, я – Лермонтова. Других мы скрыли».

В другой раз Александр Илларионович Васильчиков ответил на вопрос того же Висковатова еще более уклончиво: «Собственно не было определено, кто чей секундант. Прежде всего, Мартынов просил Глебова, с коим жил, быть его секундантом, а потом как-то случилось, что Глебов был как бы со стороны Лермонтова».

Как бы то ни было, Мартынов и Лермонтов стали на крайних отмеченных точках. По условиям дуэли, каждый из них имел право стрелять, когда ему вздумается, стоя на месте или подходя к барьеру.

Мартынов первый подошел к барьеру, подождал некоторое время выстрела Лермонтова, потом выстрелил сам. И Лермонтов был поражен насмерть.

Рассказывают, что в этот день еще с утра над Пятигорском и горой Машук собиралась туча и, как нарочно, сильная гроза разразилась ударом грома в то самое мгновение, как выстрел из пистолета повалил Лермонтова на землю.

Александр Илларионович Васильчиков потом рассказывал: «Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову, и скомандовали: “Сходись!” Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненые или ушибленные. Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом – сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие».

Дальнейшие показания все больше и больше расходятся.

Николай Соломонович Мартынов показал на следствии: «По условию дуэли, каждый из нас имел право стрелять, когда ему вздумается, стоя на месте или подходя к барьеру».

Но в черновике показаний Мартынова было сказано не так: «Условия дуэли были: 1-е. Каждый имеет право стрелять, когда ему угодно <…> 2-е. Осечки должны были считаться за выстрелы. 3-е. После первого промаха <…> противник имел право вызвать выстрелившего на барьер. 4-е. Более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено».

Прочитав черновик, Глебов прислал записку Мартынову: «Я должен же сказать, что уговаривал тебя на условия более легкие, если будет запрос. Теперь покамест не упоминай об условии трех выстрелов; если же позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего: надо будет сказать всю правду».

«Запроса» не последовало, и Мартынов «всей правды» не сказал: смертельные условия дуэли (право каждого на три выстрела с вызовом отстрелявшегося на барьер) были от следствия скрыты. Есть основания сомневаться, что расстояние между барьерами составляло пятнадцать шагов: Васильчиков позже говорил о десяти.

Существует версия, что непомерно тяжелые условия дуэли предложил Руфин Иванович Дорохов, сын героя Отечественной войны 1812 года генерала Ивана Семёновича Дорохова, имевший опыт четырнадцати поединков. Этим он якобы пытался заставить Лермонтова и Мартынова вообще отказаться от поединка. То же обстоятельство, что на месте поединка не было ни врача, ни экипажа, позволяет предполагать, что секунданты до последней минуты надеялись на мирный исход.

Однако события развивались по-иному.

Николай Соломонович Мартынов показал на следствии: «Я первый пришел на барьер; ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок».

Александр Илларионович Васильчиков показал: «По данному знаку господа дуэлисты начали сходиться: дойдя до барьера, оба стали; майор Мартынов выстрелил. Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела».

Следует отметить, что по существовавшим тогда в России правилам дуэли тот, кто сделал вызов, не имел права стрелять в воздух, так как тогда поединок считался бы недействительным, то есть фарсом. А если бы Мартынов умышленно целился мимо, его сочли бы трусом. Но факты – вещь упрямая: Мартынов направил пистолет в сторону Лермонтова и спустил курок. Раскат грома и выстрел разорвали тишину практически одновременно. Лермонтов упал, и тут же полил дождь. Глебов подбежал к поэту первым и услышал его слова: «Миша, умираю». Следом, как рассказывал потом Николай Павлович Раевский, подошел Мартынов, «земно поклонился» и сказал: «Прости меня, Михаил Юрьевич». Мартынов позже говорил, что не хотел убивать и даже не целился. Однако пуля, выпущенная из его пистолета, прошла навылет, пробив сердце и легкое. Оставив умирающего Лермонтова с Глебовым под проливным дождем, Мартынов и Васильчиков верхом поскакали в город: Васильчиков искал доктора и повозку, а Мартынов, «никому ни слова не сказав, темнее ночи, к себе в комнату прошел».

Николай Павлович Раевский потом написал, что Мартынов после дуэли говорил всем, «не хотел убить его, и в ногу, а не в грудь целил». Между тем в Пятигорске быстро распространился слух, что Лермонтов категорически отказался стрелять в Мартынова и разрядил свой пистолет в воздух. На это указывают многие источники: записи в «Дневниках» А.Я. Булгакова и Ю.Ф. Самарина, письма из Пятигорска и Москвы К.К. Любомирского, М.Н. Каткова, А.А. Кикина и др.

В акте медицинского осмотра трупа можно прочитать: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны».

Но такой угол канала раны (от двенадцатого ребра до противоположного пятого межреберья уклон при нормальном положении туловища составляет не менее 35°) мог возникнуть только в случае, если пуля попала в Лермонтова, когда он стоял, повернувшись к противнику правым боком (классическая поза дуэлянта) с сильно вытянутой вверх правой рукой, отогнувшись для равновесия влево.

В пользу выстрела в воздух свидетельствует и тот факт, что пистолет Лермонтова после дуэли оказался разряженным. Но кто сделал этот выстрел? Напомним, что князь Васильчиков заявил: «Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела». Позднее он же сказал: «Из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух».

Некоторые историки утверждают, что Мартынов стрелял в Лермонтова, «не только будучи уверенным, что тот в него не целится и не выстрелит, но именно в тот самый момент, когда Лермонтов поднял руку с пистолетом и, возможно, даже успел выстрелить в воздух». Другие говорят о том, что в Лермонтова вообще стрелял не Мартынов, а некто спрятанный в кустах на скале, нависающей над дуэльной площадкой. Версии эти (особенно последняя) никак не подтверждаются, и обсуждать их нет смысла.

В любом случае, Михаил Юрьевич Лермонтов скончался, не приходя в сознание, в течение нескольких минут.

Князь Александр Илларионович Васильчиков поскакал в город за врачом, остальные секунданты остались у трупа. Васильчиков вернулся ни с чем: из-за сильного ливня никто не соглашался ехать. Затем Глебов и Столыпин уехали в Пятигорск, где наняли телегу и отправили с нею к месту происшествия кучера Лермонтова (Ивана Вертюкова) и «человека Мартынова» (Илью Козлова), которые и привезли тело на квартиру Лермонтова около одиннадцати часов вечера.

СЛЕДСТВИЕ И СУД

Потом Михаил Павлович Глебов явился к коменданту Пятигорска подполковнику Василию Ивановичу Ильяшенкову (в некоторых источниках – Ильяшенко), чтобы рассказать ему о происшествии.

Василий Иванович сначала совершенно растерялся. Он схватился за голову и стал повторять: «Эх, мальчишки, мальчишки, что вы наделали, кого вы убили…» Затем он, приказав арестовать Мартынова и провести медицинское освидетельствование убитого.

После гибели Лермонтова Василий Иванович Ильяшенков доложил о случившемся императору и своему непосредственному начальству, а потом курировал работу созданной следственной комиссии (кстати, в начале июня 1840 года «за отличие» он был произведен в полковники, а в мае 1842 года уволен со службы по болезни).

По тем временам, дуэль со смертельным исходом – это была вещь неслыханная для провинциального тихого Пятигорска. Все были потрясены и из любопытства ходили смотреть на убитого поэта. Возле гроба переговаривались шепотом, будто боялись громкими словами разбудить его. «На бульваре и музыка два дня не играла», – вспоминала потом Эмилия Клингенберг.

ОБЕЛИСК НА МЕСТЕ ДУЭЛИ ЛЕРМОНТОВА И МАРТЫНОВА.

СКУЛЬПТОРЫ Б.М. МИКЕШИН (ОБЕЛИСК), Л.А. ДИТРИХ,

В.В. КОЗЛОВ (ОГРАДА). ФОТО ИЗ АРХИВА АВТОРА

Пятигорское духовенство было в замешательстве относительно погребения Лермонтова по христианскому обряду, как говорят, «потому что несколько влиятельных личностей, находившихся тогда в Пятигорске и не любивших Лермонтова за его злой язык, внушали, что убитый на дуэли – тот же самоубийца, и что едва ли высшее начальство взглянет благоприятно на похороны такого человека». В результате, только настоятельные уговоры друзей Лермонтова помогли добиться того, что над ним был совершен обряд.

В «Воспоминаниях» декабриста Александра Семёновича Гангеблова об этом говорится так: «Когда был убит Лермонтов, священник отказался было его хоронить, как умершего без покаяния. Все друзья покойника приняли живейшее участие в этом деле и старались смягчить строгость приговора. Долго тянулись недоумения. Дорохов горячился больше всех, просил, грозил и, наконец, терпение его лопнуло: он как буря накинулся на бедного священника и непременно бы избил его, если бы не был насильно удержан князем Васильчиковым, Львом Пушкиным, князем Трубецким и другими».

По словам князя Александра Илларионовича Васильчикова, в СанктПетербурге, в высшем обществе, смерть Лермонтова встретили отзывом: «Туда ему и дорога». В своих «Воспоминаниях» Павел Петрович Вяземский, со слов флигель-адъютанта полковника Лужина, отметил, что император Николай I отозвался об этом такими жесткими словами: «Собаке – собачья смерть». Однако после того как великая княгиня Мария Павловна «вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором», император, выйдя в другую комнату к тем, кто остался после богослужения (дело происходило после воскресной литургии), объявил:

– Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит.

В самом Пятигорске общество разделилось на два лагеря: одни защищали Мартынова, другие оправдывали Лермонтова. Было слышно даже несколько таких озлобленных голосов против Мартынова, что не будь он арестован, ему грозила бы опасность.

Лермонтов был похоронен на старом кладбище в Пятигорске, однако отпевание не проводилось, и в церковь гроб не допустили. Через несколько месяцев, по просьбе Елизаветы Алексеевны Арсеньевой (бабушки поэта), гроб был перевезен в село Тарханы (Пензенской губернии), где 23 апреля 1842 года ее внук был погребен в фамильном склепе.

СУДЬБА НИКОЛАЯ МАРТЫНОВА

За эту дуэль Николай Соломонович Мартынов был приговорен военно-полевым судом к разжалованию и лишению всех прав гражданского состояния. Однако, согласно окончательному приговору, утвержденному императором Николаем I, его приговорили к трехмесячному аресту на крепостной гауптвахте и церковному покаянию, а потом он в течение нескольких лет отбывал довольно суровую епитимию (вид церковного наказания) в Киеве.

Киевская духовная консистория определила Мартынову 15 лет церковного покаяния. Он поселился в одном из флигелей Киево-Печерской лавры и ежедневно делал определенное количество земных поклонов, читая молитвы. Остальное время он гулял по парку.

Складывалось впечатление, что весь гнев, накопившийся в светском обществе по отношению к Дантесу, убившему на дуэли Александра Сергеевича Пушкина, перешел теперь на Мартынова. Он стал изгоем. Прохожие без стеснения называли его убийцей, а один студент, говорят, даже плюнул ему в лицо. Мартынов все это терпел, безумно страдая оттого, что стал виновником смерти Лермонтова.

А в 1845 году Мартынов, с разрешения митрополита Киевского Филарета, женился на дочери предводителя киевского дворянства Софье Проскур-Сущанской. От этого брака на свет появилось пять дочерей и шесть сыновей.

После окончания епитимии Мартыновы переселились в родовое имение Николая Иевлево-Знаменское (местные жители называли его по фамилии хозяев – Мартыново).

Сергей Николаевич Мартынов, его старший сын, потом писал, что «отец при жизни всегда находился под гнетом угрызений совести своей, терзавшей его воспоминаниями».

Историки отмечают, что Мартынов всю оставшуюся жизнь был уверен, что, если бы Лермонтов извинился перед ним или «попросту протянул руку», до дуэли бы не дошло. Слишком поздно он узнал, что Лермонтов говорил Александру Илларионовичу Васильчикову: «Я сознаю себя настолько виноватым перед Мартыновым, что чувствую, рука моя на него не поднимется».

Николай Соломонович Мартынов умер в 60 лет, 25 декабря 1875 года. Он завещал похоронить себя в Знаменском (в деревне Иевлево – ныне Солнечногорского района), но не в фамильном склепе, а в отдельной могиле, и попросил не ставить на ней надгробие, и вообще не делать никаких надписей, чтобы память о нем побыстрее исчезла. Но, вопреки воле покойного, родные все же похоронили его в фамильном склепе.

После революции 1917 года в усадьбе сначала находился Дом отдыха, а затем – колония для беспризорников. Узнав, что в склепе похоронен человек, убивший на дуэли Лермонтова, колонисты разорили склеп, и останки всех Мартыновых утопили в ближайшем пруду.

Завершая эту историю, отметим, что князь Александр Илларионович Васильчиков через много лет после дуэли написал: «Положа руку на сердце, всякий беспристрастный свидетель должен признаться, что Лермонтов сам, можно сказать, напросился на дуэль и поставил своего противника в такое положение, что он не мог его не вызвать».