АФАНАСЬЕВ

Председатель суда был не в духе с самого утра. За завтраком он пролил кофе на белую рубашку, потом наступил на хвост коту, от чего тот протяжно заорал и разбудил весь дом, затем попал в неприятную пробку, и в довершение всего прямо на входе в суд ему на новое шикарное пальто нагадил голубь. Сорвать гнев на голубе не получилось, поскольку тот предательски улетел. Председатель сидел в своем кожаном кресле, вертел в руках остро заточенный карандаш и думал, с кем бы разделить полученный с утра негатив. Внезапно на глаза ему попалось уголовное дело, которое поступило только вчера. Дело расследовал следователь прокуратуры района. Ну что же. Прокурору мы и позвоним, есть, есть к его ведомству претензии.

– Николай Сергеевич, я к вам по весьма неприятному поводу, – сухо начал он, – Ваши следователи совсем распоясались. В каждом деле опечатки, грамматические и орфографические ошибки. О доказательствах я вообще молчу. Обычно они отсутствуют. Мне надоело с вами миндальничать и прикрывать вашу безграмотность. Отныне каждое дело, которое направляют в суд ваши следователи, я буду передавать судье Петухову. Он научит вас, что такое оправдательные приговоры. С городским судом я вопрос согласую. Что-то мне подсказывает, что после парочки оправдательных, вы будете лучше следить за собственными подчиненными. Нет, не хочу слышать от вас никаких объяснений. Запомните, все ваши дела только Петухову. Впредь будете внимательнее. Пока.

Он положил трубку и довольно улыбнулся. Настроение его улучшилось. У прокурора района день не сложился с самого утра. Вначале он слегка поспорил с женой о том, где они будут отдыхать на новогодние праздники, потом по дороге на работу по телефону поссорился с любовницей, сообщив той, что новогодние праздники проведет с женой, затем вляпался новыми туфлями в собачьи экскременты. Окончательно добил его звонок председателя суда. Последний был не доволен работой его следователей, предъявлял претензии и грозил все расследованные следователями дела впредь передавать судье Петухову. Судья Петухов прослыл личностью весьма одиозной, поскольку являлся единственным судьей в городе, который не боялся выносить оправдательные приговоры. Вопросы наличия или отсутствия доказательств его при этом не волновали, он просто любил всегда поступать наперекор прокурорам, которых ненавидел лютой ненавистью. У прокурора имелись подозрения, что какой-то его коллега в детстве отобрал у Петухова пятачок. Поговаривали, что Петухов был в родстве с кем-то из руководителей городского суда. Доказательств последнего у прокурора не было, но Петухов, по его мнению, являлся человеком, явно неадекватным и недоговороспособным. Угроза председателя суда была не просто неприятной, она попахивала весьма дурно, даже похуже, чем те собачьи экскременты, в которые прокурор вляпался утром. Надо было что-то делать. Он в гневе сжимал в кулаке ручку.

– Машенька, вызовите-ка мне Сидорова, – позвонил он по селектору своей секретарше.

Следователь прокуратуры Сидоров робко вошел в кабинет прокурора буквально через минуту.

– Сидоров, почему из твоего кабинета опять вчера вечером несло перегаром, – без разгона начал прокурор, – ты у меня допрыгаешься, Сидоров. Я подготовил рапорт на имя прокурора города. Будем тебя депремировать. И вообще, почему ты без формы? Я же сказал всем ходить на работу в форме. Ах, денег у тебя нет, Сидоров? Так ты их пропил. Ты Сидоров пропил и зарплату, и форму, и совесть. Но я тебе, Сидоров, пропишу лекарство. Для начала ты будешь лишен премии, потом я организую тебе выговор, а потом ты пойдешь в народное хозяйство. Все, Сидоров, я все сказал, а теперь пошел вон с глаз моих.

Прокурор откинулся в кожаном кресле и нажал кнопку селектора:

–Машенька, сделай мне, пожалуйста, кофе. Настроение его улучшилось.

Следователь районной прокуратуры Сидоров находился в прескверном настроении. Вчера вечером он перебрал со спиртным, а потому сегодня на желудке было совсем тоскливо. Ему страшно хотелось похмелиться, но денег, впрочем, как и обычно, не было. Это безденежье принимало хронический характер, что также настроения не добавляло. Девушки у Сидорова не было и не предвиделось. Все его свободное и несвободное время отнимали два увлечения: работа и алкоголь. Иногда ему даже удавалось их совмещать. А еще прямо с утра его вызвал к себе прокурор, который был явно не в духе: шумел, кричал, топал ногами и грозился наказать. Сидорову тоже хотелось кого-то наказать, ну или хотя бы наорать, причем, как можно грубее. С этой мыслью он и приехал в следственный изолятор и вызвал для беседы обвиняемого Афанасьева.

Дело Афанасьева было в производстве Сидорова уже четыре месяца, но он так и не знал, как к нему подступиться. Афанасьева обвиняли в мошенничестве. Дело начинал другой следователь, который веских доказательств так и не собрал, после чего перевелся в другую прокуратуру, оставив неприглядное наследство Сидорову. Афанасьев вину не признавал, писал жалобы и называл свое уголовное дело сфабрикованным. Сидоров, возможно, был бы и рад освободить Афанасьева и прекратить уголовное дело, но сделать этого было никак нельзя: в этом году у прокуратуры уже имелось два прекращенных дела, и задирать процент прекращенных еще выше не позволял прокурор, которого за это могли отчитать на итоговой коллегии. В общем, с Афанасьевым надо было что-то делать, а что делать, Сидоров не знал.

Как только конвойный завел Афанасьева в следственный кабинет, Сидоров начал с резкости:

– Ну, что, Афанасьев, не надумали признаваться? Вы, Афанасьев, вор и вас скоро будут судить. Признание и чистосердечное раскаяние позволит облегчить вашу тяжелую участь. Я сегодня говорил с прокурором, он запрещает давать вам какие-либо свидания с женой до тех пор, пока вы не проявите истинное раскаяние и не признаете собственную вину. А еще, Афанасьев, уже решено, что скоро к вам присоединится в изоляторе ваш отец, такой же вор, как и вы. Но у вас еще есть время подумать. Так что думайте крепко, Афанасьев.

Когда Афанасьева увели, Сидоров резко встал со стула, после чего понял, что мучавшее с утра похмелье отпустило и о грозившем с утра неприятностями прокуроре тоже думать не хочется. Настроение его улучшилось. Обвиняемый Афанасьев был только что водворен конвоиром обратно в свою камеру после беседы со следователем. Его дело о преступлении, которого не было, длилось уже 5 месяцев. Все это время Афанасьев находился под стражей. Он знал, что не виноват, но так до конца и не понял для себя, почему его в чем-то обвиняют. Виноват ли в этом идиот-следователь или его кто-то заказал? Ответа на этот вопрос у него не было. Дома оставались жена и маленькая дочка. Настроение у Афанасьева было отвратительным. Кроме того, прямо сейчас его вызвал к себе следователь, который требовал признаться и угрожал посадить отца.

Афанасьев оглядел камеру. В камере никого не было. Последнего сокамерника перевели от него четыре дня назад, а новых пока так и не подселили. Он посмотрел на включенный телевизор. По телевизору показывали интервью какого-то пухлого чиновника, который рассказывал о том, что экономика России переживает период бурного роста. Афанасьев подошел к телевизору вплотную, внезапно пронзительно закричал: «Сука! Сука! Сука!», после чего с силой ударил кулаком по экрану. Телевизор разбился. Еще через два часа Афанасьев находился в карцере, куда был водворен за порчу казенного имущества. Он с грустью взирал на порезанную руку. Настроение его было отвратительным.