Александр Миндадзе: «Интеллигенция должна была повести и не повела»

Известный сценарист и режиссер начинает съемки нового фильма «Милый Ханс, дорогой Петр» – о преддверии Великой Отечественной войны

Александр Миндадзе и его бессменный соавтор – режиссер Вадим Абдрашитов удостоены спецприза национальной кинопремии «Ника»: «За выдающийся вклад в отечественный кинематограф». Вручение состоится в апреле, в марте спецприз «Ники» назвали именем Алексея Германа-старшего.

– В вашем предыдущем фильме – «В субботу» – показана Припять в день аварии на Чернобыльской АЭС. Прошло два года с тех пор, как фильм вышел в свет в ограниченном прокате. Какова была реакция?

– Во-первых, прокат остался ограниченным. Во-вторых, современный человек среднего возраста не хочет знать про Чернобыль – он не хочет испытывать дискомфорт. Не получится залезть ко всем в голову с совершенно неразвлекательным кино.

– Как и почему зрители сделались равнодушными к Чернобылю в частности и неразвлекательному кино в целом?

– Предъявить счет можно всем понемногу. Во всем мире все штучное, нестандартное, не входящее в рамки трафарета мало интересно среднему буржуа, который захвачен потреблением. Однако к людям, которые хотят чего-либо вкусить, можно отнестись с пониманием. Потребление как приоритет – это часть общего цивилизационного процесса. Впрочем, в жизни самой читающей страны, в которой кинотеатр был одной из немногих отдушин, это ощущается особенно горько. При этом, как бы ни было горько, происходящее естественно.

– Ваш коллега Юрий Мамин полагает, что аудиторию кино превратили в жующее попкорн стадо.

– Человек более утилитарно стал относиться к искусству в целом. Я согласен с тем, что говорит уважаемый Мамин, но не чувствую ни удивления, ни ужаса. В конце концов, искусство не может делать человека лучше. Все, на что оно может претендовать, – не делать человека хуже. Сегодня же оно обращено к худшему в человеке. Деньги, всегда правившие миром, стали править им отчетливо, явно, не скрыто. Общим стало сомнение в том, что духовное, не приносящее прибыль, – это всего лишь иллюзия жизни. Мне самому приходится отгонять это сомнение, когда я ощущаю одиночество перед листом бумаги.

– События последних полутора лет – массовые протесты, общественная дискуссия вокруг них – не привлекали вас как сценариста?

– Я не публицист, не политолог и не прогнозист. Я всегда отстаивал прогресс и свободное мироощущение. Мне кажется, я по-прежнему на этом пути. Но каждый должен делать то, что он делает. События последних полутора лет могут быть интересны, если на их основе снимают художественный фильм. Но все зависит от замысла режиссера…

[gallery]

– Для кого вы снимаете новый фильм?

– Мне кажется, у новой картины зрительский потенциал гораздо больше, чем у фильма «В субботу», например. Но она не для тех, кто идет в кинотеатр развлечься и хорошо провести время.

– «Деятели российского кино задолжали российской истории», – говорили вы в одном из интервью. Вы решили вернуть этот долг, снимая о Чернобыле и затем о преддверии войны?

– История XX века в нашей стране замешана на крови, и мы ходим по земле, в которой много костей. Именно поэтому история полна белых пятен. Именно поэтому мы все в долгу. И всегда будем: его не искупить.

Я никогда не переоценивал роль интеллигенции, которая должна была вести и не повела. В эпоху застоя слово интеллигенции что-то значило, но в России она никогда не была связана с народом – так, как, например, в Польше. Художник делает то, что может. Если он избегает разговора о белых пятнах истории, то бесполезно его об этом просить.

Одна из причин – очень сложный переход от традиции нашего искусства, которое всегда описывало невидимую сторону Луны, то есть «разрабатывало» человека и его жизнь вглубь, к тенденции последних лет, когда стало принято вглубь не копать, о сути не говорить. Лишь немногие из талантливых не споткнулись вместе со временем и продолжили делать шедевры: Алексей Герман, Кира Муратова, Александр Сокуров, Отар Иоселиани.

У меня никогда не было пафоса и легкомысленной надежды на то, что я могу сказать что-то новое или прояснить жизнь. В новом фильме я лишь беру фрагмент человеческих взаимоотношений героев, которые волею судеб оказались перед войной в России.

– Главное ощущение фильма – предчувствие катастрофы – это то, что вы испытываете сейчас, в наши дни?

– Нет. Просто в какой-то момент перестаешь быть в плену у того, что делал раньше, становишься пустым. Вдруг что-нибудь сверкнет в голове, начинаешь тянуть эту нить без намерений говорить о грядущем или о прошлом. Новый фильм менее радикален, чем «Отрыв» и «В субботу». Камера не залезает в душу герою, она видит еще и другой, внешний мир

– «Весь двадцатый век – это жизнь рядом с условным реактором, будь то 1937 год или Великая Отечественная война, в которой мы победили, потому что никому не приходило в голову бежать, потому что легкомыслие сопутствовало подвигу, человек проявлял мужество и вновь становился беспечен» – это ваша цитата. Об этом сочетании – и фильм «В субботу». Новый фильм о том же?

– В новом фильме этого меньше, чем «В субботу», но так, действительно, было всегда. Кажется, Иван Бунин сказал, что никто так сладостно, как русские, не переживает свою гибельность. Это жизнь на раскаленной сковородке, причем чем больше сковородка накалена, тем более упоительна эта жизнь.

– «Без привкуса мазохизма смысл жизни неполон», – говорил Бродский.

– Да, это близко к оценке Бунина. Я не хотел бы полностью раскрывать детали фильма из соображений суеверия, хотя с точки зрения маркетинга, наверное, и стоит говорить «гоп». Предчувствие войны у героев выражено в тех поступках, которые они совершают, сами того не сознавая. Они не могут объяснить самим себе, почему меняются. Они испытывают не интеллектуальную, а эмоциональную связь с грядущим. В том числе с помощью нескольких любовных линий.

Съемки я собираюсь начать в июле. Об этом мы говорили с украинской, немецкой и российской сторонами. Утверждены немецкие артисты: Джейкоб Диль, Марк Вашке, известный по фильму «Будденброки», Биргит Минихмайр. Это большое достижение: они «обложены» агентами и прорваться к ним очень сложно. Это актеры большой величины, но их скромность была для меня удивительной – мне есть с чем сравнивать. В России такая скромность была присуща немногим: например, Олегу Янковскому и Олегу Борисову. Из российских актеров я сговорился пока только с Розой Хайрулиной. Сейчас проходят пробы, а также мы осваиваем выбранную натуру.

– Неужели возможно в России найти финансирование для фильма о преддверии Великой Отечественной войны?

– В моей картине нет непосредственно войны, есть кусок довоенного времени. Поэтому проблем не было. Могу сказать, не боясь показаться лакировщиком жиз-
ни, что в Германии деньги найти сложнее: там ситуация менее приспособлена для создания штучных произведений. У нас, слава Богу, можно получить государственное финансирование на «штучный», не массовый товар, то есть на искусство. Однако при этом отсутствует его прокат, поэтому деньги возвращаются очень плохо или не возвращаются вовсе. Продюсеры не обеспечат широкий прокат, если в сценарии нет кода, который считывается ими как гарантия массовости зрелища. Они, а вслед за ними и зрители предпочитают платить деньги за «стрелялки».

Я отказываюсь преподавать студентам лишь потому, что никак не могу им помочь. К тому же, как говорили покойные сценаристы Фрид и Дунский, талантливому человеку наши советы ни к чему, он сам все знает. Неталантливому советы нужны, но он не сможет ими воспользоваться. Я не чувствую себя вправе учить человека, а потом не быть способным поддержать его замысел. Я развращен другим временем – когда твой сценарий нравился мастеру, то он шел, допустим, на студию им. М. Горького и говорил: это очень перспективно, заключите с парнем договор, заплатите ему хотя бы аванс. Человека трудоустраивали и давали снять тридцатиминутный фильм по собственному сценарию. Все мои первые картины – короткометражные. Они снимались дипломниками на профессиональных студиях. Сегодня это сложно представить. Молодой человек может выбрать лишь один простой путь: телевидение. Но от этого он рискует потерять свой голос и стать частью индустрии, если, конечно, у него не остается сил одновременно писать для сердца. Однако, как правило, если человек пел в оперетте, то в опере у него уже не получится. Выхода нет, потому что не на что жить.

– Вы вместе с Вадимом Абдрашитовым сняли фильм «Остановился поезд» – о том, что коллективной ответственности за происходящее не бывает. Только личная. Герои вашего нового фильма тоже несут личную ответственность за войну?

– Личная ответственность присутствует всегда. Надеюсь, что и в этом фильме. Но герои не знают, что они ответственны. В картине нет явного объяснения, как, скажем, в фильме Михаэля Ханеке «Белая лента», который исследует отцов, воспитавших будущих солдат вермахта. Нет публицистической заостренности: «Так случится, потому что мы такие». Мои герои заняты исключительно стекловарением. И я буду считать своим достижением, если зритель задумается о том, что война наступила потому, что герои были именно такими.

– В фильме «Остановился поезд» главный герой – следователь – продолжает искать правду, несмотря на то, что жители всего города не одобряют его попыток и стараются убедить в неправоте. О том, почему его дело правое, он рассказывает журналисту, который, в свою очередь, защищает безразличных к правде жителей города. Позиция кого из героев вам ближе?