«Чтобы ни одного в живых не осталось»…

Часть уцелевших жителей города обменяли впоследствии на сербов

Вот уже восьмой год, каждое лето, в середине июля, в Сребренице собираются на поминальные молитвы десятки тысяч одетых в черное женщин – матери, жены, сестры, дочери тех, кого расстреляли из-за «неправильной» национальности.

3 марта 1992 года Босния и Герцеговина объявила о выходе из состава СФРЮ, после чего началась гражданская война между проживавшими в республике сербами, хорватами и боснийскими мусульманами. Боевые действия, продолжавшиеся до 1995 года, унесли жизни 250 тысяч человек.

Сребреница – особая страница недавней и слишком быстро забытой войны. Этот мусульманский анклав в сербской части Боснии и Герцеговины в 1993 году был объявлен ООН «зоной безопасности» под защитой голландских миротворцев. Однако находившиеся на его территории мусульманские отряды периодически совершали вылазки в стан противника. В ответ в июле 1995 года сербы под руководством генерала Ратко Младича захватили город и уничтожили более семи тысяч его жителей. Сребреница сегодня – сербский город. Беженцы-мусульмане сюда возвращаются медленно, а те, у кого есть возможность найти себе другое пристанище, не возвращаются вовсе. Война здесь все еще продолжается: тысячи мертвых не только не захоронены, но и не опознаны, а сотни преступников ушли от наказания. Главные виновники злодеяний спокойно живут неподалеку, хоть и объявлены в международный розыск.

…До войны Момир Николич был коммунистом и преподавал в средней школе военную подготовку. В армию его мобилизовали в апреле 1992 года. За три года Николич дослужился до звания капитана и лето 95-го встретил в должности заместителя командира Первой пехотной бригады армии боснийской Республики Сербской по вопросам безопасности. Может быть, ему не повезло, потому что именно эта бригада была дислоцирована в городке Братунац, откуда Николич родом. Может быть, капитан не отдавал себе отчета в том, что происходит, соучастником каких чудовищных злодеяний он стал. Николич действовал как все или почти все. Он выполнял преступные приказы и отдавал преступные команды.

После войны капитан демобилизовался и служил чиновником в министерстве. Он не разбогател, на работу по-прежнему ездил на старенькой «заставе» цвета спелой вишни. В 1996 году Николич так ответил на вопрос американского корреспондента: «Вы требуете, чтобы я прокомментировал события, о которых мне абсолютно ничего не известно». Еще через шесть лет его доставили в Гаагу, а годом позже Николич написал покаянное письмо. В обмен на признание капитана в совершении преступлений и согласие давать показания против других фигурантов дела прокуратура весной 2003 года отозвала главные обвинения в адрес Николича. Ему грозило пожизненное заключение, а так, написав письмо и формально покаявшись, он отсидит 15 или 20 лет. По крайней мере, есть шанс пусть не жить, так хотя бы умереть на свободе.

Из заявления Момира Николича Гаагскому трибуналу.

В соответствии с занимаемой должностью и на основе участия в событиях и знания о них сообщаю следующее: намерения армии боснийской Республики Сербской в ходе нападения на Сребреницу в июле 1995 года заключались в изгнании всего мусульманского населения на территорию под контролем мусульманского правительства.

11 июля 1995 года части армии боснийской Республики Сербской заняли Сребреницу, следствием чего стало бегство мусульманского населения на базу голландского батальона ООН в Поточари. Я получил информацию, что в числе беженцев находятся тысяча или две тысячи мужчин призывного возраста. Эти данные я передал офицерам службы безопасности Дринского корпуса, штаб которого находится в гостинице «Фонтана» в городе Братунац.

Генерал Младич смотрит, как выпивает командир миротворческого батальона

В тот же день вечером я присутствовал на двух совещаниях в гостинице «Фонтана». Присутствовали: генерал Ратко Младич, генерал Радислав Крстич, командир голландского батальона полковник Карреманс, представитель мусульман Несиб Манджич, я и другие офицеры. Младич угрожал голландским офицерам и Несибу Манджичу. Младич заявил Манджичу: мусульманская армия сдается, а будущее его народа – в его (Манджича) руках, и они могут выбирать – выжить или погибнуть

Утром 12 июля силы боснийско-сербской армии, в том числе и подразделения Братунацкой бригады, вошли в Поточари и заняли и само село, и территорию вокруг базы голландского батальона. У входа в гостиницу «Фонтана» я встретился с начальником службы безопасности Дринского корпуса подполковником Вуядином Поповичем и начальником разведки корпуса подполковником Косоричем. Попович сообщил мне, что все женщины и дети с базы в Поточари будут перевезены на территорию под контролем мусульман в район Кладня, а мужчины-мусульмане призывного возраста будут задержаны в Братунце, а затем уничтожены. Мне был дан приказ заняться организацией и координацией этой операции.

Большую часть дня 12 июля я провел в Поточари, занимаясь надзором за отправкой женщин и детей, а также следил за фильтрацией военнообязанных мужчин. В течение дня армейские подразделения и силы МВД запугивали местное население, загоняя людей в автобусы и грузовики. В первых автоколоннах, которые покинули Поточари, из пропагандистских соображений оставили нескольких мужчин. Это было сделано для голландских военных и телекамер сербского телевидения, однако затем мужчин высадили из автобусов на контрольно-пропускных пунктах. Сербские военные издевались над местным населением и применяли меры физического воздействия. Слышал о том, что несколько мусульман отведены в удаленные места и расстреляны.

Вечером того же дня я сделал устный доклад своему командиру, полковнику Видое Благоевичу. Я доложил об отправке детей и женщин в автобусах и о расстрелах мужчин. Было понятно, что полковник Благоевич ознакомлен с планом операции.

Утром 13 июля я поехал в Поточари и проверил, как идет фильтрация мусульманских мужчин. Все шло по плану. В тот день генерал Младич намеревался ехать из Братунца в Коньевич Поле, и я получил задание проверить, насколько безопасна эта дорога. Я прибыл в Коньевич Поле, примерно через 45 минут приехал Младич. Я отрапортовал, что проблем нет. Он осмотрелся и увидел нескольких пленных мусульман. Кто-то спросил, что с ними будет, он ответил, что всех перевезут в безопасное место, пусть не беспокоятся.

Я вернулся в Братунац, где в штабе военной полиции встретился с командиром взвода военной полиции Мирко Янковичем и военным полицейским Милетом Петровичем. Янкович управлял бронетранспортером, отобранным у голландского батальона, мы направились в Коньевич Поле. Миле Петрович сидел на броне и в мегафон призывал мусульман сдаваться. У села Сандичи нам сдались шестеро мусульман. В Коньевич Поле я велел Милету и Мирко отвезти их в здание, где уже содержались около двух с половиной сотен пленных. Вскоре послышались две автоматные очереди. Минут через десять подошел Миле Петрович и сказал: «Шеф, только что я отомстил за брата… Я их перебил».

На обратном пути в Братунац я видел много пленных, которых вели под конвоем. Я видел и трупы у дороги у сел Перван и Лолич. В селе Сандичи я видел 10–15 трупов, а на поляне собралась большая толпа пленных. …Во время заключения в Поточари и в районе Братунца пленным не давали еды, не оказывали медицинской помощи, только поили, чтобы они остались живы до того момента, как их отвезут в Зворник.

Большинство пленных перевезены из Братунца в Зворник утром 14 апреля, колонна автобусов вытянулась на полтора километра. Впереди на голландском бронетранспортере ехал Мирко Янкович. Позже Янкович сообщил мне, что многих пленных разместили в школах и спортивных залах в Зворнике. Мне было известно и то, что 80 или 100 мусульман убиты в ангаре у школы «Вук Караджич» в Братунце. Их тела вывезли на склон одного из холмов и забросали землей.

…В период с сентября до октября 1995 года Братунацкая бригада вместе с гражданскими властями раскопала массовое захоронение в Глогове и другие могилы с жертвами операции по убийству мусульман и переместила трупы в другие братские могилы в районе Сребреницы. Я координировал перезахоронения мусульман с середины сентября до октября 1995 года.

Радован Караджич

…В декабре 1999 года я получил от Международного Гаагского трибунала вызов на беседу. Непосредственно перед этим я был вызван в штаб Зворникской бригады на совещание. Присутствовали: генерал Андрич, Драган Евтич, генерал Милетич и какие-то адвокаты из Белграда. Адвокаты познакомили нас с нашими правами, а генерал Милетич напомнил о патриотизме и сказал, чтобы мы не разглашали информацию, которая может нанести вред государству

Его Величество Страх

Покаянный дневник Николича написан казенным языком службиста, который честно тянет армейскую лямку, не задумываясь, соответствует ли полученный приказ здравому смыслу и морали офицера. Боснийские сербы заняли Сребреницу вечером 11 июля. Решение об уничтожении нескольких тысяч мусульман и депортации десятков тысяч женщин, детей и стариков к тому времени уже было принято. Всего за неделю предстояло сделать многое: отыскать грузовики и автобусы, достать бензин, организовать транспортировку тысяч людей, придумать, как получше оборудовать временные тюрьмы, подобрать подходящие места для расстрельных полигонов, пригнать экскаваторы и бульдозеры, чтобы рыли ямы под могилы и засыпали землей трупы… Некоторые однополчане Николича – те, кого он упоминает в своем письме, – теперь сидят с ним в соседних камерах: командир Братунацкой бригады Благоевич, начальник штаба Зворникской бригады Обренович, подполковник Попович. Других, как бывшего начальника штаба армии боснийской Республики Сербской Ратко Младича и экс-президента республики Радована Караджича, безуспешно ищут уже который год.

Прокуратура Гаагского трибунала возбудила по поводу событий в Сребренице полтора десятка уголовных дел. Расследование идет медленно и трудно: преступники, как могли, скрыли свидетельства злодеяний – документы давно сожжены, а мертвые лежат в десятках братских могил. В старой соляной шахте в окрестностях города Тузлы устроен гигантский морг, в котором уже несколько лет хранятся почти тысяча эксгумированных трупов – тела невозможно опознать. Однако все следы такого масштабного преступления не затереть.

Из-за ограниченных возможностей Гаагского трибунала к суду привлекаются только организаторы преступлений, но не сами убийцы. В этой связи часто называют имя бойца 10-го диверсионного отряда армии Республики Сербской Станко Савановича, который хвастался перед приятелями тем, что 16 июля в поле под деревней Браньево собственноручно расстрелял от 200 до 300 человек, но благополучно ушел от ответственности. Фамилии преступников, собственно, всплывают чуть ли не на каждом судебном заседании. В этом отношении война в Боснии действительно была гражданской: убийцы знали в лицо многих своих жертв, а свидетели иногда способны пересказать семейную историю обвиняемых до седьмого колена – ведь до самой войны мирно жили по соседству.

«Я сознался из-за угрызений совести, – сбивчивым голосом, очень медленно, так, что я без труда успевал записывать, говорил Дражен Эрдемович. – Меня заставили принять участие в расстреле. Мне пришлось выбирать между собственной жизнью и жизнями этих несчастных. Если бы я тогда потерял свою жизнь, судьба этих людей не стала бы иной. Их судьбу решал кто-то, занимавший куда более высокий пост, чем я. Это событие полностью разрушило мою жизнь. Вот почему я сознался».

К двадцати пяти годам Дражен Эрдемович успел жениться, стать отцом, повоевать в трех армиях и стать убийцей. От его руки погибли почти сто человек – безоружные юноши, мужчины, старики в возрасте от 17 до 70 лет. Его, парня из пустившей корни в Боснии сербско-хорватской семьи, ставили под ружье все, кто только мог. Вначале – правительственная армия Боснии и Герцеговины, потом – хорватское Вече обороны, еще позже – армия Республики Сербской. Он воевал на стороне тех, кто призывал его на войну или попросту заставлял воевать, потому что действиями очень многих людей в бывшей Югославии в то время командовал страх. И этим очень хорошо научились пользоваться лидеры боснийских сербов: таких неблагонадежных «полукровок», как Дражен Эрдемович, разными путями очутившихся в рядах их армии, собрали в отдельный 10-й штурмовой отряд, которому отводили самую черную работу. 16 июля 1995 года штурмовой отряд превратился в карательный взвод: в течение пяти часов у села Пилицы близ города Зворник солдаты без передышки расстреливали пленных мусульман. За день они уничтожили около 1200 человек. На долю Дражена Эрдемовича досталась неполная сотня.

Едва кончилась война и Эрдемовича демобилизовали, он связался с корреспондентами газеты «Фигаро» и телекомпании «Эй-би-си» и предложил им эксклюзивную информацию о преступлениях в Сребренице. Он хотел, чтобы журналисты взамен помогли ему добраться до Гаагского трибунала. Интервью состоялось, но договоренность выполнить не удалось: Эрдемовича арестовала сербская полиция, а видеокассету с записью беседы у репортеров конфисковали. В Белграде тогда вовсе не были заинтересованы в том, чтобы правда о Сребренице выплывала на свет. Но спрятать Эрдемовича не удалось: югославским властям пришлось выдать солдата Гаагскому трибуналу

«Эмоциональная незрелость, ощущение беспомощности, приступы панического страха и сильнейшие проявления посттравматического шока» – такой диагноз поставили Эрдемовичу тюремные психиатры. На основании этого диагноза, в частности, защита добивалась смягчения приговора. Я наблюдал за ходом суда над Эрдемовичем из ложи для зрителей зала заседаний. Светловолосый парень в джинсовом костюме производил впечатление человека, раздавленного судьбой. У него тряслись руки, он смахивал с лица капли пота. Эрдемович, кажется, с трудом соображал, о чем говорили адвокаты, прокурор, свидетели, а потому судье приходилось переспрашивать: «Подсудимый, вы понимаете, о чем идет речь?» Подсудимый машинально кивал, отвечал односложно, временами едва сдерживая слезы.

В этом случае судьи, кажется, учли все без исключения смягчающие обстоятельства: молодость подсудимого, его раскаяние и готовность сотрудничать со следствием (Эрдемович помогал идентифицировать трупы из захоронений в Пилицах); то, что преступление он совершал под страхом смерти. Его осудили на десять лет, но апелляционная комиссия пересмотрела приговор, поскольку пришла к выводу, что подсудимый неверно понимал природу обвинений, когда признавал себя виновным. Изменяли статьи, и приговор сократили вдвое. Заключение Дражен Эрдемович отбывал в Норвегии; его освободили летом 2001 года.

Бывшие сербские офицеры в Гаагском трибунале: Момир Николич,

С той поры он, похоже, прячется от журналистов. Как я ни старался, мне ровным счетом ничего не удалось выяснить о его судьбе.

«Всех их поубивайте к черту!»

Помимо Эрдемовича, пока в Гааге по сребреницким делам осужден только командир Дринского корпуса генерал-лейтенант Радислав Крстич, осуществлявший оперативное руководство всей страшной операцией. Он приговорен к 46 годам тюрьмы.

«В июле 1995 года, генерал, вы вступили в сговор с дьяволом», – сказал, оглашая приговор Радиславу Крстичу, португальский судья Альмиро Родригес. Похоже, подсудимый с этим согласился: он не признал себя виновным, потому что считал, что во всем виноват генерал Младич. Он, Младич, и есть дьявол. «Я хотел сообщить о военных преступлениях, но это было невозможным, – пояснил судьям Крстич. – Для того, кто отказывается выполнять приказы Младича, последствия бывают очень серьезными».

Генерала Крстича назначили командовать корпусом всего за десять дней до начала операции в Сребренице, так что ему вскоре представилась возможность делом продемонстрировать своему руководству, что это кадровое решение было правильным. Крстич быстро продвигался по службе, получил звание генерал-лейтенанта. Однако в запас он уволился не по возрасту рано, карьеру военачальника прервало трагикомичное происшествие. Как-то, пока для генерала на лесной опушке по балканскому обычаю жарили быка, Крстич отлучился в заросли по нужде и наступил на мину. В Гаагу он прибыл одноногим инвалидом.

Радиоперехват телефонного разговора генерала Крстича и начальника штаба Зворникской пехотной бригады майора Обреновича. 2 августа 1995 года.

Крстич. Крстич. Слушаю.

Обренович. Как ваши дела, господин генерал?

Крстич. Отлично, а как ты?

Обренович. Вашими молитвами, и у меня все в порядке!

Драган Обренович,

Крстич. Ну, ладно. Вы там продолжаете работу?

Обренович. Еще как!

Крстич. Хорошо.

Обренович. Кое-кто еще остался…

Крстич. Всех их поубивайте к черту.

Обренович. Все идет по плану.

Крстич. Чтобы ни одного в живых не осталось!

Такой диалог, будь он написан драматургом или сценаристом, не убедил бы ни одного режиссера: слишком уж ненатурально. Но в жизни, похоже, было именно вот так, «ненатурально». Трагедия Сребреницы противна человеческой натуре, но эта трагедия все же произошла. Генерал Крстич категорически отрицал подлинность радиоперехвата, назвав запись «абсолютной фальсификацией». Судьи, продемонстрировав беспристрастность, не приняли запись в качестве доказательства, однако в ходе процесса обвинение действовало более чем убедительно. С юридической точки зрения дело Крстича примечательно тем, что впервые в практике Международного трибунала удалось подтвердить обвинения в геноциде. Прокурор требовал пожизненного заключения, но те без малого полвека, которые генералу предстоит провести за решеткой, мало чем отличаются от высшей меры наказания

От любви до…

Договор Момира Николича с трибуналом, как считают юристы, создал важнейший прецедент. Через две недели после признания Николича его примеру последовал другой обвиняемый – Драган Обренович.

и Радислав Крстич

Думаю, они оба решили заговорить не потому, что совесть мешала спать по ночам. В зале заседаний Гаагского трибунала эти обвиняемые и не выглядели раскаявшимися. Наверное, они испытывают страх перед будущим, они не хотят отвечать за всех, они чувствуют себя беззащитными и брошенными на произвол судьбы. Брошенными теми, кто когда-то напоминал им о патриотизме и не рекомендовал «разглашать информацию, которая может нанести вред государству». «Великая Сербия», война за «сербскую славу» не принесла счастья никому, в том числе Милошевичу и Караджичу.

Обозреватель сараевского журнала «Дани» писал вскоре после того, как были оглашены показания Момира Николича: «Впервые со времен Сребреницы я чувствую себя свободным. Нам больше никому ничего не нужно доказывать. Потому что нам вернули то право, которое так несправедливо отняли. Право чувствовать боль. Теперь еще более нелепыми выглядят заявления послевоенного правительства Республики Сербской, сделанные после проведения якобы тщательного расследования: в Сребренице погибли две тысячи мусульман, из них 1800 – в боях, сотню человек разъяренные сербские солдаты перебили из чувства мести, еще сотню – потому, что «не все были ознакомлены с нормами международного гуманитарного права».

Добровольные или вынужденные признания Николича и Обреновича, показания свидетелей, материалы, собранные и обнародованные следователями трибунала, правозащитниками, журналистами, дают ответ на вопрос «как», но не отвечают на вопрос «почему». Почему сотни, тысячи человек оказались поражены коллективным безумием жестокости, почему они и не вспомнили о милосердии, почему верность национальному определению поставили выше ценности человеческой жизни, выше многовекового опыта соседства сербов и мусульман?

Макс Левенфельд – так зовут героя одного из рассказов боснийско-сербского писателя Иво Андрича, единственного югославского лауреата Нобелевской премии. Левенфельд, «врач и сын врача», немец, выросший и много лет проживший в Боснии, в конце концов решил уехать из этой страны навсегда. В прощальном письме другу-боснийцу Левенфельд написал о том, что в Боснии, как нигде в мире, умеют крепко любить и смертельно ненавидеть: «Вы и не догадываетесь, сколько ненависти вросло в вашу любовь, в ваши привязанности, в традиции и верования. Эту специфическую боснийскую ненависть следовало бы изучать и искоренять, как опасную и глубоко укоренившуюся болезнь. И я верю, что, будь ненависть признанной и классифицированной болезнью, как, например, проказа, иностранные специалисты приезжали бы изучать ненависть именно в Боснию».

Ненависть и есть проказа. Литературный герой оказался прав. Пришло время – и иностранные специалисты действительно стали приезжать в Боснию. Конечно, не изучать, но обуздывать и наказывать ненависть. А ведь именно эта республика, этническая карта которой похожа на одеяло из разноцветных лоскутов, считалась главным полем эксперимента маршала Тито по реализации на практике идеологии «братства и единства народов». Как раз в Боснии этот эксперимент в течение почти полувека проводился в самом чистом виде и, как казалось, принес самые впечатляющие результаты. Чего стоила одна зимняя Олимпиада 1984 года в Сараеве, о которой до сих пор и сербы, и хорваты, и мусульмане говорят с восторгом! Именно в Боснии и Герцеговине вошло в оборот понятие «югославский народ». Во время последней довоенной переписи населения, в 1989 году, почти десять процентов жителей этой республики в графу «национальность» вписали слово «югослав». Может, оттого и война здесь оказалась невероятно жестокой – ведь «по живому» больнее рвется…