Дон Кихот умер, да здравствует Дон Кихот!
Совместно с:
09.12.2016
Русский драматический театр лишился легенды. Не стало Владимира Зельдина. Великий артист ушёл на 102-м году, отдав профессии почти 85 лет
Образ Дон Кихота, созданный Владимиром Михайловичем, стал символом верности сцене и зрителям. Он держался до последнего, являя в своём поведении и манерах пример галантности и аристократизма. Продолжал работать, даже перешагнув во второе столетие. Не терпел пустой болтовни о возрасте, в ответ на восторги о его долголетии говорил так: «Старость – это то, что ты хочешь ею считать. Надо ощущать жизнь «в пальцах», какой бы она ни была, радостной или печальной»… Это интервью Владимир Михайлович Зельдин дал год назад обозревателю «Совершенно секретно» Юрию Панкову.
Владимир Михайлович Зельдин родился 10 февраля 1915 года в городе Козлове (ныне Мичуринск) Тамбовской области. Мать – Анна Николаевна Попова, учительница по образованию, – всю свою жизнь посвятила семье. Отец, Михаил Евгеньевич Зельдин, был музыкантом, дирижёром, военным капельмейстером.
Владимир Зельдин окончил Производственно-театральные мастерские при Театре имени Московского городского совета профессиональных союзов (МГСПС), позже преобразованном в Театр имени Моссовета. В 1938 году поступил в Театр транспорта (ныне Театр имени Н.В. Гоголя), а в 1945 году перешёл в Центральный театр Красной Армии (ныне Театр Российской армии). С родной сценой Владимир Михайлович не расставался более 70 лет.
– Какие качества, по вашему мнению, отличают аристократа?
– Если вы возьмёте словарь синонимов, то увидите, что первым синонимом к слову «аристократ» будет «интеллигент». Интеллигентность – то, что определяет аристократа в первую очередь. Вот вам простой пример. Есть породистые собаки, а есть дворняги. У породистой собаки «интеллигентность» в крови. Но и дворняга может быть «интеллигенткой» – по воспитанию. Вы заметили, что, когда приезжаешь в какую-нибудь глухую деревню и идёшь по улице, незнакомые люди с тобой здороваются? Это, на мой взгляд, проявление интеллигентности. Культура. Только для простого человека культура – это традиции, передаваемые из поколения в поколение. А для образованного – серьёзные книги.
Культура в разных её ипостасях должна быть достоянием всего общества, а не отдельных его представителей, в противном случае народ превращается в серую массу. Вот, скажем, почему наша армия в упадке? Потому что она лишилась культуры. В царской армии всё офицерство было аристократией, знали языки, ориентировались в политике, литературе, музыке. А сегодня армия – это какой-то ад, дедовщина. О какой культуре можно говорить, если речь идёт о выживании.
– Значит, жестокость времени – главный враг культуры?
– Я думаю, что дело не в этом. Дело в том, что люди перестают замечать прекрасное. А искусство – если оно настоящее – оно ведь не боится жестокости, а, напротив, помогает её преодолеть. Империалистическая война и Серебряный век, 1930-е годы – Зощенко, Ахматова; литература, театр, кино, создаваемые в годы Великой Отечественной… А вообще, если задуматься, ведь весь наш век – сплошная жестокость. Какой бы период вы ни взяли. Даже в самых ранних моих детских воспоминаниях – а они, надо заметить, всегда были какие-то недетские – запечатлелась эта особенность нашей истории.
Раннее детство я провёл в маленьком городке Козлове Тамбовской области. Когда шла Империалистическая война, город без конца переходил из рук в руки. Власть постоянно менялась: то генерал Краснов, то Мамонтов, то петлюровцы или махновцы. Когда город захватили мамонтовцы, начались погромы. Помню, как по улице бежала молодая и очень красивая женщина, страшно напуганная: чёрное платье, растрёпанные волосы, безумные глаза… Она почти бросилась перед моим отцом на колени с криком: «Спасите!» Женщина оказалась еврейкой. Мама несколько дней прятала её в саду, в нашей любимой беседке, и отец строго объяснил нам, детям, чтобы мы об этом помалкивали.
– Вашей семье доставалось от властей?
– Когда мне было пять лет, эсеры расстреляли маминого старшего брата Пантелеймона, дядю Поню. Он был талантливым инженером, очень образованным, интеллигентным человеком. Знал английский и немецкий языки, выучил их только ради того, чтобы читать технические статьи в специальных иностранных журналах, чтобы быть в курсе последних открытий в своей профессии. За эту «любознательность» бедный дядя Поня и поплатился.
Муж моей двоюродной сестры был очень крупным инженером по водоканалам и шлюзам. Что-то изобрёл в своей профессии, его наградили орденом Трудового Красного Знамени. А потом – арестовали. И он пропал. Да и сам я до сих пор не знаю, каким чудом мне удалось спастись от лагерей
– Приходилось иметь дело с НКВД?
– Да, это произошло году в тридцать четвёртом. Кто-то сообщил на Лубянку, что у меня есть оружие. И меня вызывали, как тогда говорилось, «проверить сигнал». А началось всё с того, что в одном из разговоров с товарищами я как-то обмолвился о пистолете. Сказал, что хорошо бы заиметь какое-нибудь средство обороны, чтобы обезопасить себя от уличных хулиганов. Время неспокойное. Сослагательное наклонение из фразы исчезло. И родилась версия, будто Зельдин дома хранит оружие. Никакого оружия у меня, конечно, не было. Я понимал, что у меня есть все шансы не вернуться домой. Но – повезло. Видимо, у меня было такое растерянное лицо и выглядел я так наивно, что следователь поверил моему рассказу. Дал мне подписать показания, что такого-то числа я был на допросе, рассказал то-то и то-то и обязуюсь не разглашать эту тайну.
– Вы прошли через самые трудные периоды нашей истории. Между тем роли, которые вам приходилось исполнять, в большинстве своём – красочные, костюмные, вселяющие оптимизм. Учитель танцев Альдемаро, барон Мюнхгаузен, Транио в «Укрощении строптивой»… Не уход ли это от действительности?
– Ничего подобного. Да, мне на самом деле близок такой театр – костюмный, с красочными декорациями, старый театр. Человек должен верить в волшебство, и искусство помогает ему в этом. Но ведь протест может родиться и в атмосфере сказки. Мои любимые персонажи живут в своём измерении, в своём мире, который построили, чтобы защитить себя от внешних раздражителей, они – «белые вороны». Но, живя не по правилам, они выражают своё отношение к миру, свой протест. Таков Сирано, которого я так и не сыграл, таков Дон Кихот, которого с удовольствием играю…
– Или барон Мюнхгаузен…
– Именно таким мы хотели показать и Мюнхгаузена в нашем спектакле, поставленном Ростиславом Горяевым в 1977 году. Мюнхгаузен – человек, далёкий от практицизма, который ищет свой собственный путь. Чего стоит один только поэтический образ его дома – книги, картины, очаровательные безделушки. И посреди этого богоспасаемого ковчега – лесенка-стремяночка, взобравшись на которую, мой барон уединялся и размышлял.
– Не все знают, что вы были первым исполнителем роли Мюнхгаузена. Театр заказал эту пьесу Григорию Горину специально для вас?
– Да, это так.
– Литературный барон Мюнхгаузен сильно отличается от вашего героя, как, впрочем, и от персонажа Янковского в фильме «Тот самый Мюнхгаузен». В книге Рудольфа Распэ барон – простой хвастун, а у Марка Захарова и Ростислава Горяева он превращается в философа…
– Мне хорошо запомнился отзыв писательницы Либединской о нашем премьерном спектакле. Она написала, что реальный барон Мюнхгаузен остался очень недоволен книгой, которую при жизни сочинил о нём Распэ. Но, увидев «великолепную игру Владимира Зельдина, барон испытал бы чувство удовлетворения и благодарности». Мне очень близок этот персонаж. Я сам, попадая в определённые обстоятельства, предпочитаю «уходить в себя».
– А может быть, иногда правильнее идти на амбразуру, пытаться как-то изменить мир. Ведь пытался же изменить его Дон Кихот…
– И закончилось всё это борьбой с ветряными мельницами. Дон Кихот, без сомнения, потрясающей величины персонаж, который сегодня как нельзя более актуален. Он напоминает людям о существовании нравственности, добра, справедливости, – вот почему мне так интересно играть его сегодня, в 100 лет.
Однако у Дон Кихота нет средства, чтобы изменить этот мир. И у меня его тоже нет. Но ведь я могу обозначить своё отношение к этому миру – словом, криком, тратой своих душевных сил на сцене. Так, чтобы зритель меня услышал. А рубить с плеча я не привык. Я всегда помню, что неосторожным словом или неумелым делом могу причинить боль или вред.
С другой стороны, мир сегодня настолько изменился, что, пожалуй, нужны и битвы с ветряными мельницами. Нужно что-то такое, что может встряхнуть человека, заставить его вспомнить о себе и о своём месте в мире, о том, кто он и для чего живёт. У Бориса Андреева среди его замечательных афоризмов я нашёл такой: «Один Дон Кихот – прекрасно. От ста Дон Кихотов нужно удирать немедленно». Но сегодня, когда человек привык мыслить глобально, когда многое в жизни, к сожалению, измеряется количеством и рейтингом, может быть, и не помешали бы нам сразу сто Дон Кихотов или баронов Мюнхгаузенов.
Роль Альдемаро в спектакле «Учитель танцев». 1958
– «Серьёзное лицо – ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением. Вы улыбайтесь, господа, улыбайтесь!» – знаменитая фраза, вложенная в уста барона Мюнхгаузена Григорием Гориным, уже давно стала житейской мудростью. А вы сами часто улыбаетесь в жизни?
– Я всегда был оптимистом; наверное, это и помогло мне прожить столь долгую жизнь. И вы знаете, у меня всё вот так шло – легко и с улыбкой, что называется, играючи. Как сейчас помню своё поступление в Производственно-театральные мастерские при Театре имени Московского городского совета профессиональных союзов, – на его базе в 1938 году открылся театр Моссовета…
Дело было так. После школы я работал слесарем на заводе. И однажды, бродя по Москве после рабочей смены, наткнулся на объявление, в котором говорилось о наборе студентов в Мастерские. Не знаю, как мне это пришло в голову, но я отправился на экзамены. Помню, даже не удосужился как-то к ним подготовиться. В общем, историчности момента не ощущал абсолютно. Волнение других абитуриентов казалось мне нелепым. Помню, я читал стихи Безыменского и рассказы Натальи Кончаловской – мамы Андрона и Никиты Михалковых. Отбарабанил, ничуть не смущаясь, свою программу и спокойно отправился домой. А несколько дней спустя, подойдя к театру, с удивлением обнаружил свою фамилию в списке всего нескольких принятых в Мастерские счастливчиков.
В моей жизни вообще было много таких вот счастливых случайностей. Взять, к примеру, мою первую роль в кино в фильме «Свинарка и пастух» Ивана Пырьева. На роль грузинского пастуха Мусаиба пробовалось множество настоящих грузин, прекрасных актёров, но Пырьев почему-то выбрал меня. А дело в том, что в Театре транспорта, ныне это Театр имени Гоголя, я уже сыграл… грузина – это была эпизодическая роль в спектакле «На границе», где я изображал его в костюме горца и танцевал лезгинку. В этот вечер меня и заметила пырьевская ассистентка, которая случайно оказалась в Театре транспорта. Вот так всё и складывалось – само собой, с улыбкой…
– Но, наверное, когда вы работали над картиной «Свинарка и пастух», тут уже не до улыбок было. Ведь съёмки фильма пришлись на начало войны…
– И именно поэтому оптимизм был нам просто необходим. Вы представьте себе: как ещё снимать романтическую сказку, когда мир вокруг рушится на глазах. Нужен ли был этот фильм в столь тяжёлое время? Высокому политическому начальству казалось, что не очень. После первого закрытого просмотра в адрес Пырьева полетели обвинения в легкомысленности – ведь вокруг война идёт. Картину утвердили только благодаря авторитету Довженко. Но и не показывали долго. До тех пор, пока Сталин сам её не посмотрел и не одобрил. Я считаю, что эта картина была необходима, и очень. Так же, как выездные концертные бригады, в составе которых я выступал на передовой, в госпиталях. Или спектакль «Ромео и Джульетта», который мы ставили силами эвакуированных актёров.
Маршал А. Гречко поздравляет Владимира Зельдина с юбилеем. 1970
– А вы не жалели тогда, что, получив бронь для съёмок фильма, не пошли на фронт?
– Конечно, ведь мне тогда было 26 лет. А как мог молодой человек в моём возрасте допустить, чтобы фашисты осаждали его родной город? И мы боролись, как могли. Когда Москву начали бомбить, дежурили на крышах, тушили зажигательные фугасы. Помню, что почему-то совсем не было страшно. Может быть, потому, что я был занят конкретным и ясным делом – не прозевать падающий фугас, спасти дом от пожара. Однажды увидел немецкий самолёт совсем близко, даже свастику различил на крыльях – так низко летел. Строчил пулемёт, а я словно видел и себя и немца со стороны, как в кино, и совсем не боялся.
– Несмотря на то что вы не сражались на фронте, среди ваших театральных ролей немало воинов. Ножкин в «Последних рубежах», лейтенант Часовников в «Океане», Дымов в «Душе солдата»… Что вам помогало найти себя в этих персонажах?
– Думаю, внутреннее ощущение значимости роли и темы. Чувство родины. Оно помогало найти моменты соприкосновения с героем, «крючочки», как я их называю. Благодаря этим «крючочкам» ты можешь зацепиться за своего персонажа, а потом, уже исполняя роль на сцене, абсолютно слиться с ним. Для меня это слияние с ролью – очень важная вещь. Помню, на одном из показов «Последних рубежей» я как-то не успел настроиться. И когда вышел на сцену, очень чётко видел свою игру со стороны. Вот я – актёр Зельдин, а вот мой персонаж Ножкин рядом – и мы никак не можем соединиться. Это было очень неприятное, мистическое ощущение, напоминающее раздвоение личности
– А как вы находите эти волшебные «крючочки»?
– В работе над ролью я обычно иду от внешнего к внутреннему. Мой незабвенный учитель, главный режиссёр Центрального театра Советской армии Алексей Дмитриевич Попов, говорил: «Тело актёра должно быть манекеном, принимающим различные положения, как бы объясняющим всё, что происходит с человеком. Оно может быть эластичным и прозрачным сосудом, в котором отражается всё то, чем живёт человек, что он думает, что чувствует, чего хочет». Актёр – физиономист, психолог, он должен постоянно наблюдать за людьми на улице, за их поведением и откладывать это в свою копилку, чтобы в нужный момент достать и использовать. Только тогда его персонаж станет правдоподобным.
Афганистан. Конец 1980-х. С Зельдиным – артисты театра: Ольга Богданова, Людмила Чурсина, Алина Покровская, Александр Михайлушкин
– Но ведь роль может оказаться такой, аналогов которой в повседневности найти невозможно. Например, ваш Альдемаро в «Учителе танцев», – другая эпоха, другая страна, другой менталитет…
– Для меня этот образ стал одной из любимых ролей, потому что здесь я смог наконец воплотить свою мечту – реализовать себя в танце. В детстве я мечтал стать танцовщиком, но папа видел во мне музыканта. И когда я хотел поступать в хореографическое училище, отец сказал педагогам, что якобы у меня слабое сердце, – и меня не приняли. Никакого больного сердца у меня не было, и я очень переживал.
И вот в 1946 году моя мечта сбылась. Надо сказать, в работе над ролью Альдемаро мне очень помог прославленный танцовщик Большого театра Сергей Гаврилович Корень, большой знаток испанского танца. Благодаря его замечаниям я и станцевал «Учителя» так, что сумел покорить всю театральную Москву. Корень научил меня позам, осанке, естественности движений, объяснил, как пользоваться кастаньетами, и даже подарил мне на счастье собственную пару кастаньет, с которыми я много лет играл в «Учителе танцев». Кроме того, мне была чрезвычайно близка эта потрясающая испанская эмоциональность и энергетика. И она, несомненно, передавалась зрителю. Спектакль мы играли 1000 раз, и всегда с неизменным успехом.
– Владимир Михайлович, после премьеры «Учителя танцев» у вас появилось множество поклонников, количество которых с годами не уменьшалось. Сегодня ваш Дон Кихот в «Человеке из Ла-Манчи» вызывает восторженные отклики. Насколько важны для вас слава и признание публики?
– Замечательный актёр Олег Борисов, который за несколько лет до смерти сыграл на нашей сцене Павла I, одну из лучших своих ролей, как-то написал в дневнике: «Два самых страшных и непреодолимых препятствия в человеческой жизни – слава и деньги». Может быть, он прав. Слава, которая выражается в наградах, орденах и медалях, никогда не была для меня важна. А к признанию публики я стремился всегда. И когда на улице меня встречают люди и обращаются со словами благодарности, это лучшая для меня награда.
С музыкантом оркестра Театра Советской армии С. Велиховым и актрисой Генриеттой Островской. 1950-е
– Мейерхольд замечал, что в театре должно всегда присутствовать таинство. А чтобы его сохранить, зритель не должен переступать линию рампы. А вы своих почитателей пускаете за кулисы?
– Если спектакль уже завершился, я не вижу в этом ничего страшного. Ведь я уже провёл своего зрителя по всем лабиринтам этого волшебного замка под названием «театральное действо». Теперь он может соприкоснуться с реальностью. И знаете, как много интересных людей приходило сюда, ко мне в гримёрку! Бабанова, Щепкина-Куперник, Раневская… Но, пожалуй, одной из самых запоминающихся встреч была встреча с Анной Ахматовой.
– Вы счастливый человек!..
– После одного из показов «Учителя танцев» Анна Ахматова приходила сюда, в мою гримёрку. Надо сказать, что я ещё с того времени дружу с Алёшей Баталовым. А Нина Ольшевская, его мама, работала у нас в театре и была знакома с Ахматовой. Когда поэтесса приезжала в Москву, она у них останавливалась. И вот с подачи семьи Баталовых Ахматова пришла на «Учителя танцев». Это был как раз тот период, когда выливалась вся эта грязь на неё и на Зощенко, когда закрывались журналы «Звезда» и «Ленинград»… Я даже не помню, похвалила ли она меня. Ахматова стояла вот здесь, у дверей, спокойная, исполненная достоинства, красивая. Мне казалось, что вся творческая энергия этой великой женщины, весь жизненный опыт выражался вот в этом её облике. Помню, я тогда страшно растерялся. А она постояла, посмотрела и тихонько ушла. Именно в Ахматовой была та «струя», которая делает человека аристократом в полном смысле этого слова. Она была героиней – и в жизни, и в творчестве.
– Значит, для того чтобы называться аристократом, нужен не просто особый образ жизни, нужен поступок?
– Когда мы ездили с группой актёров в Париж, я посетил то самое знаменитое кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, где похоронены наши эмигранты. Бунин, Некрасов, Тарковский… А ещё там были могилы детей наших эмигрантов, которые погибли в возрасте 18–19 лет, участвуя в отрядах сопротивления фашизму. Они погибли за Россию, ни разу не побывав в ней, зная о России только из рассказов своих родителей и храня любовь к ней в своей крови. Знаете, ведь титул барона можно купить. Можно уподобиться чеховским героям и пить чай, наблюдая за тем, как вырубают твой старый сад, и тихо уходить в прошлое. А можно – жить за границей и оставаться верным своим корням, своей истории, своему народу и называться аристократом – по праву.
Беседу вёл Юрий Панков
Фото из архива автора
Автор: Юрий ПАНКОВ
Совместно с:
Комментарии