Наркомания: диагноз или преступление?

Эксперт Лев Левинсон и основатель Фонда «Город без наркотиков» Евгений Ройзман разошлись во мнениях

До конца марта продлен арест соратника мэра Екатеринбурга, вице-президента Фонда «Город без наркотиков» Евгения Маленкина. Его обвиняют в незаконном лишении свободы пациенток, а также в хранении и сбыте наркотиков в особо крупном размере.

Ранее его товарища по фонду Игоря Шабалина суд осудил на 2 года и 4 месяца условно за незаконное лишение свободы пациенток женского реабилитационного центра фонда в 2011–2012 годах. В конце прошлого года обвинение обжаловало приговор: прокуроры настаивали на том, что Шабалин действовал в составе организованной группы с участием Евгения Маленкина и что одна из пациенток – больная менингитом Татьяна Казанцева – впоследствии умерла из-за того, что медицинская помощь ей была оказана не вовремя.

Вскоре после приговора Шабалину и задержания Маленкина под следствием оказался еще один сотрудник «Города без наркотиков» Сергей Колесниченко. Его тоже обвиняют в незаконном лишении свободы пациентов, которые якобы сами обратились в правоохранительные органы с жалобами на фонд.
Уголовное преследование соратников Евгения Ройзмана возобновило дискуссию о давлении на политических оппонентов действующей власти, при этом в стороне от полемики осталась собственно деятельность Фонда «Город без наркотиков».

«Совершенно секретно» считает, что эта тема по-прежнему заслуживает серьезного обсуждения. Сегодня наши собеседники – сотрудник Института прав человека, руководитель программы «Новая наркополитика» Лев ЛЕВИНСОН и основатель Фонда «Город без наркотиков» Евгений РОЙЗМАН.

Лев Левинсон: «Ройзман – герой своего общества»

– Каковы последствия силового подхода в лечении наркоманов? Фонд «Город без наркотиков» не признает этих людей больными. Тот же Евгений Маленкин в одном из интервью говорил, что «наркозависимые не будут слушать психолога, нарколога» и реабилитационные центры, в которых работают такие специалисты, «бесполезны».

– Силовая составляющая – принуждение – в наркологии и психиатрии в целом допустима. Однако, как в случае с любым лекарством, не должна быть превышена доза. В том или ином виде принуждение используют и государственные учреждения, и частные клиники. В фонде, по всей видимости, дозу насилия превысили. Я бы обратил внимание на противоречие, которое лежит в основе его работы: отсутствие медицинских лицензий и отрицание того, что наркомания – болезнь, с одной стороны, и реабилитационная деятельность, слово «пациенты» – с другой. Почему пациенты, если они – по Ройзману – не больны? Борьба с наркоманией связана с поощрением внутренней мотивации наркозависимого, которая крайне сложна при унижении в той или иной форме.

Кроме того, существует так называемый эффект передозировки. Наркозависимый человек сталкивается с этим эффектом, когда долго находится без дозы в отсутствие должного лечения. Как только вырывается на свободу – умирает от передозировки. Так часто бывает с теми наркоманами, кто, находясь в тюрьме, не употреблял наркотики.

Я бы отметил и то, что очень сложно проверить, как долго человек, проходивший реабилитацию в фонде, впоследствии воздерживался от наркотиков. И точно так же сложно установить, сколько людей погибли после «реабилитации».

Есть в работе фонда и другие опасности.

– Например?

– Меня очень тревожит, как «Город без наркотиков» взаимодействует с правоохранительной системой.

– Чем плохо такое взаимодействие?

– Наша полиция далеко не ангелы, как и Федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков (ФСКН). Но при этом полиция и наркополиция связаны процедурами и ответственностью, предусмотренной законом, который хотя бы в какой-то мере работает. Иными словами, «дозы» силы для государственных структур определены и относительно контролируемы, чего не скажешь о «Городе без наркотиков».

Добровольцы, которые не отвечают ни перед кем и не ограничены в своих действиях, работают в силу собственного понимания добра и зла. Это крайне выгодно ФСКН – не надо пачкать руки, организуя те же провокации. Но «Город без наркотиков» по-прежнему использует их и как будто бы даже гордится этим. Между тем суды – от Верховного до Страсбургского – неоднократно осуждали использование подобных методов.

Надо сказать, что с помощью провокаций можно выловить только мелочь – в основном уличных сбытчиков, наркозависимых, которые в отсутствие лечения идут на преступления. Но наркобизнес – это сложная, многозвеньевая системная проблема, которую не решить легкими способами. Те, кто сидит в тюрьмах по делам, связанным с наркотиками, – это в основном жертвы наркобизнеса, которому фонд мало помешал

– Фонд копирует государственную наркополитику?

– Да, а она репрессивна. Фонд так же негуманен к наркозависимым, как государство.

– Растет ли потребление наркотиков в стране?

– Ситуация изменилась по сравнению с концом 1990-х – началом 2000-х в положительную сторону, но это не заслуга ни Ройзмана, ни государства.

Речь идет о волнообразных процессах, которые отмечаются во всем мире. 

Высокая доля героинизации 1990-х и начала 2000-х сегодня сократилась. Структура потребления меняется – хотя и здесь радоваться особо нечему, но люди употребляют больше легальных и псевдолегальных веществ, вроде курительных смесей и аптечной продукции.

Большую роль играет опыт предыдущего поколения. Например, молодые люди видели, как умирали от героина их старшие братья.

Но в новых условиях наркополитика остается в целом прежней, нанося удары в основном по тем, кто не втянут собственно в серьезный наркобизнес. Доля таких людей в тюрьмах растет.

И Ройзман, и российское государство не склонны видеть в наркозависимых больных, которые нуждаются в признании их медицинских проблем. В большинстве своем они хотят лечиться, но не у полицейских в белых халатах и не у их усердных добровольных помощников типа Ройзмана. И тотальная декриминализация, к которой, например, еще в 2011 году призывала международная комиссия, состоящая из бывшего генсека ООН и экс-президентов Мексики, Колумбии и Бразилии, была бы крайне невыгодна наркобизнесу, для которого запреты – это источник сверхприбыли. Так же как для борцов с наркотиками в России эти запреты – лишь источник улучшения статистики посаженных.

Возьмем показательный пример. В Швейцарии, Голландии, Германии, Испании и в южноамериканских государствах – Уругвае, Колумбии – происходит декриминализация наркотиков и наркоманов: эта либерализация сокращает не только уголовные репрессии, но и распространение наркомании. С цифрами в руках эти страны указывают на два очень важных показателя. Во-первых, повышается средний возраст потребителя героина. Во-вторых, меньше молодых людей приобщаются к особо опасным наркотическим средствам. Если из человека не пытаются делать преступника, это, как сейчас в Европе, всегда приводит к хорошим последствиям.

Любопытный парадокс: у «Города без наркотиков» нет сколько-нибудь серьезных последователей в других городах. Региональные власти по отношению к нему достаточно осторожны. Правда, их отпугивает прежде всего его оппозиционная политическая деятельность. Но так или иначе – отношение к нему, слава богу, сдержанное.

– Зато люди, причисляющие себя к либерально настроенной интеллигенции, выражают ему глубокую симпатию – без оговорок относительно деятельности фонда.

– Можно сказать, что Ройзман и массовые симпатии к нему со стороны людей, с которыми я лично нахожусь по одну сторону баррикад, – это явление системное. Общество изголодалось по оппозиционному и готово простить что угодно тем, кто оппозиционность демонстрирует. Даже то, что при всей своей оппозиционной фронде Ройзман вписан в систему карательной наркополитики, которая служит каким угодно целям, но не защите общества от наркомании.

– Евгений Ройзман популярен не только у тех, кто с вами «по одну сторону баррикад». Его электорат значительно шире.

– Я бы не стал этому радоваться. Деятельность фонда не лучшим образом влияет на общественное сознание. В результате обыватель готов одобрить применение силы, у него нет к наркобольным сострадания.

В то же время я уверен, что, если бы российские суды присяжных распространяли свою юрисдикцию на дела, связанные с наркотиками, оправдательных вердиктов по таким делам было как минимум процентов двадцать. Люди бы видели перед собой живого человека, ставшего жертвой наркобизнеса и репрессивной борьбы с ним.

Евгений Ройзман: «Мы не жалеем, а спасаем»

– Вы говорили, что насилия – ни психологического, ни физического – в фонде нет, наручники, которыми приковывают «к сетке кровати», использовались на протяжении четырех недель лишь однажды. Но что тогда дало следователям основания обвинять ваших соратников?

– В 2012 году у нас был единственный реабилитационный женский центр на всю Россию, который мы, простые парни, сделали. В нем было 54 человека. Его разгромили полицаи. Занимался этим УБОП, это было политическое дело, за которым, по моему мнению, мог стоять губернатор, заместитель прокурора и начальник полиции

Татьяна Казанцева – реабилитантка, смерть которой пытались повесить на Шабалина и Маленкина, – умерла от менингита в июне 2012 года. Она попала к нам с этой болезнью. У нее начался приступ, сначала никто ничего не мог понять, вызвали «скорую», но она не приехала. Мы вызвали фельдшеров, которые ничего страшного не увидели. Потом нам снова пришлось звонить в «скорую» и вызывать врачей уже обманом – сказали, что у девушки эпилептический припадок. Ее увезли. Прокуратура резко активизировалась после ее смерти. Возбудили уголовное дело. Разгромили реабилитационный центр, девушек заставляли давать на нас показания, удерживали силой…

– Как это?

– Кто-то из них даже писал заявление, что их заставляли давать показания. Самое смешное, что, по данным экспертизы, все заявления девушек оказались написаны одним человеком, притом неграмотным. У наших противников была задача разгромить центр.
Реабилитантки после разрушения центра за этот год рассосались по стране. Из тех, которые были, одиннадцать умерли – в основном от передозировок, кто-то из них начал торговать, двоих посадили, две в розыске.

Шабалину вменяли незаконное удержание реабилитанток по предварительному сговору с группой лиц. Но суд установил, что не было никакой группы лиц, в том числе с участием Маленкина, и дал Шабалину условный срок. Сегодня, когда человеку дают условный срок, значит, он вообще ни в чем не виноват. Так что, на мой взгляд, обвинение в незаконном удержании пациенток в отношении Маленкина рассыпается.

Но следователи использовали второе обвинение – о якобы приобретении, хранении и сбыте наркотиков. В 2009 году была наша совместная операция с полицией, в которой Маленкин выступал понятым. Тогда задержали нескольких наркоторговцев. Два наркоторговца через четыре года написали на Маленкина заявление, утверждая, что Маленкин им подбросил наркотики. Я изучал видеозапись той операции: наркоторговцы достают наркотики,  Маленкин разговаривает с ними, спрашивает телефон продавца, у которого можно «закупиться». Такой вот подброс наркотиков…

У фонда за 15 лет работы на счету 5700 успешных операций.

– Что вы оцениваете как успех?

– Столько людей сидят за наркотики.

– Прокуратура сочла, что существует конфликт интересов. Формально, поскольку вы мэр, вы уже не возглавляете фонд. Но при этом призываете к его финансовой поддержке, а также информационной поддержке его сотрудников, столкнувшихся с уголовным преследованием. В декабре прокуроры даже направили вам представление. Какова судьба документа и ваших личных отношений с прокуратурой Екатеринбурга?

– Фонд до 2010 года существовал только на мои деньги. Я вкладывал в него в среднем десять тысяч евро в месяц на протяжении более десяти лет. Потом случился кризис, деньги у меня кончились. Я и написал: люди добрые, денег нет, кто хочет – помогайте. Фонд – это не мое, а народное достояние.
Я ушел в мэры. Живу на зарплату в 130 тысяч рублей в месяц, и иных доходов у меня нет. А у фонда сохраняются расходы. Поэтому я и обратился к людям, но слов «прошу», «дайте» не произносил. Однако прокуратура все равно вмешалась со своим предписанием.

Вот ни хрена себе! Путин на рояле играл и песни пел, чтобы собрать деньги благотворительному фонду (речь о концерте, организованном фондом «Федерация» в декабре 2010 года. – Ред.). И это совершенно нормально для любого политика! Но ко мне тем не менее они прицепились. Одновременно с этим нам увеличили арендную плату до 300 тысяч рублей в месяц за помещение на улице Белинского, которое мы используем почти пятнадцать лет. При этом сразу выходят в суд с требованием этих денег за три месяца. Что это, если не попытка уничтожения фонда?

– Если бы вы знали, что фонд и его сотрудники столкнутся с такими проблемами, может быть, вы изменили что-либо в его работе? Например, получили бы медицинскую лицензию. Меньше бы сотрудничали с ФСБ и ФСКН? Не использовали бы провокации – проверочные закупки – для поимки торговцев наркотиков? Были бы гуманнее к реабилитантам? Видели бы в них больных?

– Маленкин спас тысячи людей. В 2005 году он пришел ко мне – тогда депутату Госдумы. Попросил о помощи, сказав, что знает, как победить паленый алкоголь. И я помог. Маленкин договорился с несколькими сотрудниками полиции. Несколько месяцев они жили на трассе, перехватывали одну за другой цистерны со спиртом. Вышли на несколько мощных азербайджанских группировок, которые полностью контролировали торговлю паленой водкой и паленым спиртом. Тогда в Свердловской области две тысячи человек в год умирали от отравления суррогатами. Через полгода их работы кривая смертности резко пошла вниз, а в 2006 году умерли 1200 – на 800 человек меньше. А на следующий год умерли 800. Это работа лично Маленкина

Он тоже русский православный человек. Представьте, что он бы сказал сейчас: да на фиг это все было, лучше бы у меня все было хорошо.
Что касается меня, то мы спасли тысячи людей. Пусть кто-нибудь попробует вытащить хотя бы одного. Меня можно шельмовать всеми способами, но каждый день я встречаю людей, которые прошли через меня и перестали колоться. На что я могу это променять? Буду стоять и терпеть до конца. А если бы у нас лицензии были, их бы отобрали.

– Вы неоднократно говорили о своем сотрудничестве с ФСБ и ФСКН. Нет ощущения, что теперь они вас предают?

– К их чести они не участвовали в кампании против нас. Мы всегда сотрудничали с властью. Оба губернатора – Эдуард Россель и Александр Мишарин – относились к нам с уважением. «Страну без наркотиков» мы качнули как раз на деньги аренды, от которой освободил нас Мишарин. Но потом власть поменялась. Пришли люди, которые относятся к нам без уважения и, по моему мнению, хотят нас уничтожить. Ничего не сделаешь, такие люди – страна меняется.

– Вы не считаете, что провокации в виде закупок, если говорить о деле Маленкина, вышли вам боком?

– Нет, мы удалили всех крупных наркоторговцев и коррумпированных полицейских, которые сами торговали. У нас таджики перестали героином торговать. Цыганский поселок как явление больше не существует. Детской смерти от наркотиков ни одной не было. И все это без единой бюджетной копейки. Ради всего этого стоило начинать.

– Вы в целом одобряете политику ФСКН? Стремитесь ли вы получить поддержку от этой организации?

– Нам не надо поддержки ни от кого. Достаточно того, чтобы нам не мешали. Мы умеем работать. Было бы приятно, чтобы власть к нам уважительно относились.

– В Европе есть тенденция декриминализации легких наркотиков, которая в целом ведет к уменьшению преступлений, связанных с наркотиками, к снижению наркопотребления и к тому, что полиция может сконцентрироваться на крупных фигурах наркобизнеса. Такая Европа, как я понимаю, вам чужда?

– Существует самая мощная в Европе организация European Cities Against Drugs (EKAD) – «Европейские города против наркотиков» (ее российский представитель, в частности, предлагал лицензировать журналистов, пишущих про проблемы, связанные с наркотиками. – Ред.). Она как раз выступает против декриминализации легких наркотиков. Там нас уважают.

А ссылаются на какой-то европейских опыт, как правило, правозащитники, которые живут на всякие гранты…
Самое страшное, что может быть, это абстрактный гуманизм – когда люди хотят быть добрыми за чужой счет. Говорят, что наркоманов надо жалеть. А мы их не жалеем, а спасаем, а иначе они сдохнут.

– Никому, в том числе потенциальным избирателям, не удастся убедить вас в том, что наркомания – это болезнь?

– Когда такой больной забивает молотком своего пожилого отца за 30 рублей или отрывает у дочки сережки вместе с ушами – надо думать, больной он или не больной?