Не стало Алексея Германа

В Санкт-Петербурге скончался выдающийся советский, российский кинорежиссер Алексей Герман.

Он был автором таких работ как «Проверка на дорогах», «Мой друг Иван Лапшин», «Хрусталев, машину!». Незаконченным остался фильм «Трудно быть богом» по роману братьев Стругацких, над которым Алексей Герман начал работать несколько десятков лет назад. Соавтором всех работ Алексея Германа была его жена, сценарист Светлана Кармалита. 

В ноябре Алексей Герман оказался оказался в больнице после падения, у него также была дипгностироавана пневмония. Сын Алексея Германа — Алексей Герман-младший, режисссер, постановщик фильма «Гарпастум», получившего приз на Венецианском кинофестивале. Что касается перспектив фильма «Трудно быть богом», который Герман-старший считал главной работой своей жизни, то в ноябре известный культуролог Даниил Дондурей в интервью «Совершенно секретно» оценил их так:

«Это невероятно сложная история. Здесь нужно обладать секретной информацией из семьи. Думаю, с самим фильмом это не связано, а связано именно с этой информацией. Важен и политический расклад: умер Борис Стругацкий, болеет сам Алексей Юрьевич; не все хорошо с фестивальным движением и «Ленфильмом». Все говорят, что фильм абсолютно готов. Любой фестиваль мгновенно возьмет его в конкурс. Если же авторы не хотят участвовать в соревновании, любой мировой фестиваль возьмет фильм на открытие. Но всё это зависит главным образом от доброй воли семьи Германа-Кармалиты». 

Алексей Герман-младший 21 февраля оставил в своем блоге такую запись: «Сегодня умер мой отец. Умер, не приходя в сознание в Военно-медицинской академии в Петербурге. Врачи сделали все возможное и невозможное для того, что бы спасти отца. И не их вина, что они не смогли его вытянуть. Они делали свое дело честно, благородно и у меня нет сомнений в том, что где-нибудь в мире врачи могли бы сделать больше, чем сделали у нас в Петербурге. Спасибо им. У него просто остановилось сердце. Спасибо и многим друзьям, кто поддержал нас в это время.

Последний раз, когда я его видел в сознании, он диктовал письмо в поддержку киностудии «Ленфильм». Студии, где он проработал всю жизнь и которую удалось спасти во многом и ценой его здоровья. Для меня отец всегда был образцом достоинства, не стяжательства и честности. Он никогда не хотел дорогих машин или роскошных костюмов. Он считал, что в нашей стране интеллигент не должен превращаться в вора и богача. Верил во что-то иное, чем в то, что сейчас стало основным.

В последующие дни выйдет много статей об отце. Поэтому я считаю необходимым прояснить некоторые вещи.

Картина «Трудно быть богом» фактически завершена. Осталось только перезапись звука. Все остальное готово. Она будет закончена в обозримое время. Этот фильм отец снимал уже сильно болея, жертвуя ради него своей жизнью. Фильм снимался долго и мучительно. Как главная работа в жизни. Картина не снималась на государственные деньги.

Так получилось, что пока отец был здоров, вокруг крутилось множество киношников. Потом когда он заболел, какая-то часть исчезла. Просто пропали. Он стал не очень нужен. Сгинули многие из тех, кому он помогал и советовал. Те, кто благодаря его советам получали престижные премии за документальные фильмы об аутистах, получали возможность снимать кино и многое другое. Они все сами знают. Поэтому большая просьба не заниматься пиаром в газетах с фальшивыми соболезнованиями и не приходить на похороны. Просьба распространяется и на тех, кто врал о том, что отцу принадлежит какая-то часть студии «Ленфильм». Пусть это останется на их совести. Главное, что с нами осталось множество друзей. Что студию «Ленфильм» не распродали на земельные участки. И то, что фильм «Трудно быть богом» будет закончен. И это будет прекрасное и честное кино.

Отец прожил свою жизнь достойно. Не предал своих идеалов. Не продался. Не поменял себя на суету. Верю, что он ушел в лучший мир.

Нам будет его очень не хватать.

Похороны пройдут в ближайшие дни. Время пока не определено. Спасибо всем тем, кто поддерживал нас в это время. Спасибо врачам». 

Режиссер Олег Дорман вспоминает на своей странице в «Фэйсбуке»:

«Мы спустились в толпе в гардероб театра „Оперетты“, и Герман, продолжая разговор, сел на банкетку. И это дало мне возможность без неминуемой театральности, как-то естественно, в толпе, не обращавшей на нас никакого внимания, сделать то, что я хотел: опуститься перед ним на колени. Он понял. Сказал спокойно: „вы с ума сошли?“ Я ответил спокойно: „никогда не был так нормален“.
Больше ни перед кем не встану.

Он не был самый близкий мне режиссер, он больше всего любил „Сатирикон“, а я „Ночи“ и „Восемь с половиной“, и в сегодняшнем горе мне важно это сказать, раз уж я понял, что не могу молчать, не справляюсь, хочу словами завалить страшную боль, как могилу цветами. Потому что что бы я там ни любил больше, а он меньше, а преклонялся перед ним всегда, преклонялся, понимая, что сам я не знаю, как осуществить то, что я люблю, уклоняюсь от битвы, а он — великий рыцарь, который вызвал жизнь на сражение, чтобы победить. Что делать великому художнику, если он родился здесь, в те времена, когда родился Герман? Понятно, как писать картины среди всечеловеческой красоты Италии. Как писать их тут? Он был самый честный, самый отважный: он смотрел на зло жизни в упор. Он никогда не отводил взгляда от ужасной стороны существования, чтобы плести рюшечки и кружева. Он из ЭТОЙ жизни создавал — извините за простодушие — искусство. Великая душа, переполненная любовью — и оттого страданием, состраданием, добротой. Отвага гения и мужчины: не отводить глаз от правды, не бежать от зла. Я не знаю НИКОГО — простите, дорогие любимые мастера, — НИКОГО, кто был в нашем кино так смел и честен: как художник, мастер, как человек. Ни в одном его фильме, никогда, ни одного фальшивого разрешения аккорда — ради общеудобной гармонии

Это солнце погасло, так больно. Потому что он был заветной, жизнь дающей частью души. И в беспроглядности, которую он знал, как никто, был один просвет, о котором он не знал: он сам».

В квартире Алексея Германа висит на стене взятый в рамочку и помещенный под стекло лист бумаги с крупно набранным текстом под названием «Молитва человека пожилого возраста».

«Господи, ты знаешь лучше меня, что я скоро состарюсь. Удержи меня от рокового обыкновения думать, что я обязан по любому поводу что-то сказать… Спаси меня от стремления вмешиваться в дела каждого, чтобы что-то улучшить. Пусть я буду размышляющим, но не занудой. Полезным, но не деспотом. Охрани меня от соблазна детально излагать бесконечные подробности. Дай мне крылья, чтобы я в немощи достигал цели. Опечатай мои уста, если я хочу повести речь о болезнях. Не щади меня, когда у тебя будет случай преподать мне блистательный урок, доказав, что и я могу ошибаться… Если я умел бывать радушным, сбереги во мне эту способность. Право, я не собираюсь превращаться в святого: иные у них невыносимы в близком общении. Однако и люди кислого нрава – вершинные творения самого дьявола. Научи меня открывать хорошее там, где его не ждут, и распознавать неожиданные таланты в других людях. Аминь».

В интервью журналисту Валерию Выжутовичу Алексей Герман рассказывал: 

–– «Молитву человека пожилого возраста» папе прислал писатель и ученый Даниил Данин, блестящий во всех отношениях человек. Он легко окончил два университетских факультета, а когда начались все эти сталинские штучки с разбором, кто хороший, кто плохой, и развернулась борьба с «безродными космополитами», он просто уехал в экспедицию, подальше от глаз, и какое-то время, пока не умер Сталин, работал в этой экспедиции. Потом, с наступлением «оттепели», его начали приглашать за границу, и он решил выучить английский язык. Он учил английский по «Трем поросятам». Выучил. Стал читать английские журналы и однажды в одном из них обнаружил вот эту молитву. Он ее перевел и прислал папе. С тех пор эта молитва в нашей семье. Она висела над столом моего отца, который человеком пожилого возраста никогда, в общем-то, и не был, умер молодым.

– А вы эту молитву над своим столом когда повесили? На каком возрастном рубеже?

– Я ее повесил, как только умер папа. Папа умер в 67-м году. Вот примерно тогда я ее и повесил.

– А когда вы ее стали адресовать себе?

– Я ее адресовал себе всегда. В сорок лет я уже начал считать себя пожилым человеком.