НОВОСТИ
В Петербурге обнаружены останки убитого 20 лет назад журналиста
ЭКСКЛЮЗИВЫ
sovsekretnoru
«Никогда Нуреев не был Нуриевым!»

«Никогда Нуреев не был Нуриевым!»

«Никогда Нуреев  не был Нуриевым!»
Автор: Владимир ЖЕЛТОВ
Совместно с:
21.11.2018

 

«Тамара, очаровательная студентка, которая не пропустила ни одного моего представления», – 
писал в «Автобиографии» великий и легендарный танцовщик Рудольф Нуреев. И ещё – о первых часах пребывания в Париже, после того как совершил «прыжок в свободу»: «Я был один. Четыре белые стены и две двери. Два пути в две разные жизни. Для меня это уже было возвращением чувства собственного достоинства – иметь право выбора, право, о котором я мечтал больше всего, – это право самоопределения. Естественно, что мыслями своими я обратился к своим родным, к своему учителю Пушкину, в некотором роде моему второму отцу, к своим друзьям. К Тамаре, девушке, которая мне нравилась. Может быть, даже любил… Кажется, я действительно больше никогда не встречал такой…»
 
После того как «Автобиография» была опубликована в Лондоне в 1962 году, многих зарубежных поклонников Нуреева и журналистов заинтересовало: кто такая Тамара? Редко в какой день перед спектаклем в Ленинградском театре оперы и балета имени С.М. Кирова зрители-интуристы не досаждали сотрудников вопросом: «У Нуреева в Ленинграде была приятельница Тамара. Вы её не знаете?» – 
«Знаем!» – отвечали даже билетёрши.
Журналист Владимир Желтов встретился с таинственным другом Рудольфа Нуреева – 
Тамарой Закржевской, которая бережно хранит воспоминания о нём. Кстати, все лучшие фотографии ленинградского периода Нуреева, облетевшие потом газеты всего мира, сделала именно она.
 
Тамара Закржевская после окончания Ленинградского университета преподавала в школе. 
В 1969 году стала сотрудником Института истории искусств, закончила трудовую деятельность в должности заместителя директора.
Муж Тамары Ивановны, Георгий Александрович Сторожук, окончил Политехнический институт и много лет проработал в институте «Ленгипроинжпроект». Их сын Александр Сторожук – специалист по китайской литературе и философии, профессор Петербургского государственного университета.
Тамара Закржевская – инициатор написания, составитель и автор книги «Рудольф Нуреев. Три года на Кировской сцене: воспоминания современников», фотоальбома «Рудольф Нуреев». Организатор многочисленных выставок, вечеров памяти Рудольфа Нуреева.
 
 
«В ТЕАТР Я СЕБЯ ПРИВЕЛА САМА»
 
– Тамара Ивановна, прежде чем задать вам тривиальный вопрос: «Как вы познакомились с Рудольфом Нуреевым?» – скажите, пожалуйста, что вас привело в театр? Родители? Школьные культпоходы? Каким образом вы научились понимать балет? Балет – искусство очень сложное.
– Культпоходы, конечно, были. В ТЮЗ. Не в Кировский театр. В Кировский, на спектакль «Гаянэ», билет мне купила мама. Я училась в шестом или в седьмом классе. Балет произвёл на меня ошеломляющее впечатление. Мне не передать своего впечатления. Ещё меня поразило то, что зал был полупустой. Вероятно, потому, что спектакль дневной. В антракте я в фойе рассматривала фотографии на стендах, и мне захотелось ещё послушать оперу. Вернувшись домой, попросила маму: «Купи мне, пожалуйста, билет на «Травиату». На «Травиате» я просто обливалась слезами. Естественно, призвала одноклассников: «Надо идти на «Травиату». «Травиату» слушали не один раз. Назубок знали все партии. Постоянно напевали мелодии из «Травиаты». После «Лебединого озера» невозможно было делать уроки. Так что в театр я себя привела сама. А в 13 или 
14 лет у меня начался театральный психоз. Я переслушала все оперы, пересмотрела все балеты в Кировском театре. Туда я ходила как к себе домой.
Понимание балета приходит со временем. Если ты чувствуешь музыку, значит, способен почувствовать, как танцуют. Видишь одних исполнителей, видишь других в том же спектакле и понимаешь, что балет звучит не так, как в прошлый раз. Потом пришло осознание, что нужно не только смотреть, слушать, но и читать: специальную литературу, воспоминания. Это процесс самообразования.
Потом я поступила в университет, на филологический факультет, но меньше в театр ходить не стала. Девочки шли на танцы, ещё куда-то – меня это совершенно не привлекало. У меня в театре появились знакомые. В гостях у хорошей моей знакомой Валентины Михайловны Мироновой, сотрудницы Института истории искусств, бывали балетные артисты, мы знакомились. Актёр предлагал: «Я танцую в таком-то спектакле. Хотите контрамарку оставлю?» Мне стало легче ходить в Кировский театр. Раньше вся стипендия уходила на билеты.
На первом курсе мама переживала: «Тамара, ты каждый вечер в театре! Как будешь сдавать сессию?» – «Не волнуйся, сессию я обязательно сдам». Я возвращалась домой из театра, ложилась спать, часа через два вставала и брала в руки учебники.
 
НУРЕЕВ ИЛИ НУРИЕВ?
 
Рудольф Нуреев даёт автограф актрисе Марине Влади. 1958
 
– Теперь самое время подступиться к тривиальному вопросу…
– Рудик пришёл в Кировский театр в 1958 году. И через два месяца он уже танцевал ведущую партию – Фрондосо – в балете «Лауренсия». Вывела его на сцену Наталия Михайловна Дудинская. Это трудно представить. Великая балерина, у которой в этом спектакле был постоянный партнёр – Борис Яковлевич Брегвадзе, увидела юного танцовщика и не побоялась взять в партнёры.
Что говорить, Дудинская всегда имела колоссальный успех. В «Лауренсии» успех Рудика оказался не меньший. Это был танец двух звёзд! Не чувствовалось разницы ни в возрасте (Наталия Дудинская была старше Рудольфа Нуреева на 26 лет. – 
прим. ред.), ни в темпераменте, ни в харизме. Энергетика Рудика через оркестровую яму всегда передавалась зрителям. Это отличало его от многих других замечательных танцовщиков.
Я видела Рудика в «Лауренсии». Видела и раньше на сцене, когда он ещё учился в Ленинградском хореографическом училище. Тогда и обратила на него внимание.
 
– Тамара Ивановна, давайте сразу разберёмся с разночтением фамилии: Нуреев и Нуриев. Даже в «Википедии» фигурирует двойное написание фамилии, вариант через «и» подаётся как татарский.
– Никогда Рудик не был Нуриевым!
 
– Одна из его партнёрш мне когда-то говорила, что Нуреевым он стал в эмиграции.
– Ничего подобного! Разночтение началось после того, как в 1961 году газета «Известия» дала целый разворот про изменника Родины Рудольфа Нуриева. На выставке в Российском институте истории искусств (выставка, посвящённая 80-летию Рудольфа Нуреева, организована Тамарой Закржевской; все представленные в экспозиции документы и материалы были из её личного архива. – прим. ред.) мы специально демонстрировали копию свидетельства о рождении Рудика.
 
– Коль уж вы упомянули выставку, внесите, пожалуйста, ясность ещё в один вопрос. В витрине была фото-
графия: юные Рудольф Нуреев и Марина Влади…
– А, это Рудик даёт первый в жизни автограф. А берёт его Марина Влади! Это 
1958 год. В Москве проходил смотр хореографических училищ. Рудик с Аллой Сизовой танцевали па-де-де из «Корсара». Влади на смотре присутствовала в качестве зрителя. Танец Нуреева её просто потряс. Он ещё студент училища! Так получилось, что «Колдунья» в Советском Союзе уже шла, но Нуреев картины ещё не видел. Он понятия не имел, кому даёт автограф.
 
– Известно, кто фотографировал?
– Московская поклонница. Другая его московская поклонница, Сильва приезжала в Ленинград на спектакли Рудика, жила у меня. «Сильва приезжает, не приютишь её на пару дней?» – просил Нуреев. Она и подарила мне эту фотографию.
 
– Сильва знала Марину Влади – как актрису?
– Знала. Она потом сказала Рудику.
 
– Вам не говорила, кто ей в той ситуации был более интересен?
– Сильву волновал только Рудик. Больше никто.
 
– На Западе Нуреев общался с Влади, с Высоцким?
– Не знаю. Думаю, что нет. Нигде про это не написано. И никаких фотографий нет.
 
«ТЫ ХОЧЕШЬ БЫТЬ БЕССМЕРТНЫМ, МИРОВЫМ?..»
 
– Вернёмся к вашей первой встрече. 
В Интернете две версии вашего знакомства с Нуреевым. Первая, как бы подтверждённая фотографией: Нуреев сидит на ступенях Вагановского училища…
– На ступенях училища я сфотографировала Рудика через год после того, как мы с ним познакомились. У меня был фотоаппарат «ФЭД», и я много фотографировала Нуреева во время наших прогулок: на набережной Фонтанки, канала Грибоедова, ну и на ступенях Вагановского училища сняла… Никаких версий быть не может. Познакомились мы осенью 1958-го в фойе Кировского театра. В антракте меня окликнула знакомая. Она стояла с молодым человеком: «Знакомьтесь. Это Рудик Нуреев, а это моя подруга…»
Передо мной стоял молодой человек, почти мальчик – Рудик не выглядел на свой возраст: ему можно было дать 16–17 лет, не больше. Был он какой-то субтильный, худенький, я бы даже сказала, тоненький, ничего общего с высоким мускулистым танцовщиком, который мне так нравился в «Корсаре», в других спектаклях. Рудик был ростом метр семьдесят шесть. По тому времени танцовщик высокий. Я даже не знаю, кто в Кировском был выше. Сергеев – ниже. Юра Соловьёв – ниже. Может быть, Слава Кузнецов? Слава танцовщиком был средним. Но он был безумно красив. В общем, я представляла себе Нуреева совершенно другим. От этого несоответствия я неожиданно для себя расхохоталась. Извинилась и ушла. Потом переживала: «Что Нуреев обо мне подумает?! Решит, что я дурочка какая-то!»
Несколько дней спустя мы с Рудиком совершенно случайно встретились в вестибюле театра, у кассы. Поздоровались, обменялись ничего не значащими фразами. Рудик спрашивает: «Почему вы, увидев меня, засмеялись?» Не зная, как объяснить моё состояние, я сказала: «Это, наверное, от нервов». Мы вышли из театра. Помню, как шли по набережной канала Грибоедова и разговаривали, разговаривали, разговаривали – не могли наговориться. Стали встречаться. Случалось, что я приходила к концу репетиций, а они заканчивались часов в 11 вечера, и мы почти до утра гуляли по нашему удивительному городу. Говорили о балете, о музыке, театре, изо-
бразительном искусстве, литературе. Рудик обожал Баха. Любил импрессионистов, особенно Ван Гога. Я познакомила его со стихами Северянина, Гумилёва, Максимилиана Волошина. Тогда они у нас не издавались. Я приносила Нурееву сборники 1920-х годов. Когда принесла ему библиотечный томик Бальмонта, Рудик открыл для себя и его. «Это про меня!» – сказал он и прочёл: «Ты хочешь быть бессмертным, мировым? – // Промчись, как гром, с пожаром и дождями…»
Рудольф Нуреев на репетиции. 1959
 
«НИКТО НЕ ГОВОРИЛ НУРЕЕВУ,  ЧТО ОН НОМЕР ОДИН»
 
– Многие из тех, кто знал юного Нуреева, говорят о его малообразованности.
– В 15 лет Рудик поступил в кордебалет Башкирского театра оперы и балета и как бы учился в школе рабочей молодёжи. 
Я говорю, «как бы», потому что, работая в кордебалете, учиться было некогда. Он получил аттестат, но знания его аттестату на тот момент не соответствовали. Поэтому, скажем, Рудик не любил писать письма – предпочитал телефон. Или в крайнем случае телеграммы. Рудик всецело был поглощён танцем, он день и ночь крутил пируэты – для него это было главное, а совсем не русский язык.
Конечно, можно говорить, что Нуреев приехал в Ленинград из Уфы и начал жизнь с чистого листа, но в 1961 году это был уже образованный человек, который хорошо знал музыку – мы с ним были постоянными посетителями филармонии, – много читал, учил английский, обучался игре на фортепиано. И это всё за шесть лет!
 
– В петербургском Доме актёра на вечере, посвящённом 80-летию Нуреева, в выступлении, кажется, Габриэлы Комлевой прозвучало, что Рудольф и хореографии-то мало учился, что у него «балетной школы не хватало»…
– Да, да: «У него всего три года школы…» Рудик три года учился в Вагановском училище, потом три года работал в театре. Но он продолжил заниматься у выдающегося балетного педагога Александра Ивановича Пушкина. Пушкин тогда давал уроки.
 
– Чем можно объяснить его небольшой репертуар в Кировском театре?
– Репертуар-то был большой, только танцевал он мало. Например, «Лебединое озеро» станцевал только два раза. «Спящую красавицу» – два раза. «Лауренсию» – четыре. «Баядерку» – четыре. Танцовщиков в Кировском было много. Саше Грибову давали ведущие партии. Борис Брегвадзе танцевал ту же «Лауренсию», «Дон Кихот». Слава Кузнецов, Олег Соколов. Все танцовщики стояли в одну линейку. Все танцевали – кто больше, кто меньше. Случались, конечно, замены. Рудик присылает мне телеграмму (телефона у нас дома не было, а телеграммы доставлялись в течение часа): «Срочно позвони». Я «срочно» звоню, он говорит: «Я сегодня танцую вариацию Вакха в «Фаусте».
Нуреева не выделяли. Никто ему не говорил, что он номер один. Я посчитала: за три года на сцене Кировского театра Нуреев танцевал 30 раз.
Нуреев в балете «Канаты времени». 1970
 
– Это сколько же получается в месяц?
– Если вычесть два месяца отпуска, один спектакль. В среднем. Когда два, а когда ни одного. Потом на Западе он будет танцевать 300 спектаклей в год, вот какая разница большая. Я исключила гастрольные поездки и концертные выступления. Кстати, на все деньги, которые Рудик заработал, когда они с Нинель Кургапкиной ездили в составе концертной бригады 40 дней по Германии, он купил пианино. Привёз его в Ленинград, в ту комнату, которую ему предоставил театр на Ординарной улице, где потом поселилась его сестра Роза.
 
«НИКАКОГО РОМАНА НЕ БЫЛО»
 
– Квартира была двухкомнатная. Одну комнату предоставили Нурееву, другую – Алле Сизовой. Насколько верна версия, что руководство театра, так поступая, надеялось, что Нуреев и Сизова образуют семью?
– Думаю, что это фантазии. Да, Рудик с Сизовой много танцевали вместе. В Вене в 1959 году удостоились золотой медали на конкурсе артистов балета на Всемирном фестивале молодёжи и студентов. Ну и что?
 
– Тамара Ивановна, когда вы познакомились с Нуреевым, ему было 
20 лет. Вам меньше…
– Не намного.
 
– Возраст, когда любовь…
– Этот вопрос мне часто задают, и я всем говорю: никакого романа у нас не было. Мы общались как мальчик с девочкой, как девочка с девочкой, как мальчик с мальчиком. Наверное, да, он мне нравился.
 
– И вы ему нравились…
– Наверное. Рудик был человеком таким: всё, что ему нравится, он считал своим. Был такой случай. На спектакле «Дон Кихот» я познакомилась с молодым человеком. Очень симпатичный мальчик. Сидели рядом. Общались в антракте. Мой новый знакомый заканчивал какое-то закрытое училище и должен был куда-то ехать по распределению. Я спросила, слушал ли он «Фауста», видел ли «Вальпургиеву ночь». Говорит: не видел. Я предлагаю: «Приходи завтра, я тебя проведу». У Рудика завтра должна была быть репетиция до 10 часов вечера, и мы договорились, что в этот день не увидимся.
Мальчик пришёл. Мы с ним прошли в бельэтаж. Перед последним актом «Вальпургиевой ночи» – антракт ещё продолжается – сидим, разговариваем, и вдруг передо мной тень: Рудик. Он знал: когда я хожу не на его спектакли, всегда сижу в бельэтаже, вторая ложа – моя. Лицо у Нуреева злое. А я – святая наивность. «Рудик, а что, у тебя уже закончилась репетиция?» – 
«Да, у меня уже закончилась репетиция. Я не понимаю, что ты здесь делаешь». – 
«Я молодого человека приобщаю…» – «Так, встала, и пошли!» – «Рудик…» – «Я сказал: встала, и пошли!» У парня глаза на лоб! Он и не понял, что это Нуреев. И я как послушная овечка… Идём, Нуреев говорит: «Зачем ты пришла?» – «Парень в каком-то закрытом училище учится, сейчас у него свободное время…» – «Какое твоё дело?! Ты что, занимаешься просветительской работой? 
В этом училище, может быть, сто таких парней учатся. Всех будешь просвещать?» Отношение у него было – как какой-то собственности. Потом он мне скажет: «Я человек неблагодарный. Чем лучше отношусь к людям, тем им хуже. Лучше всех на этом свете я отношусь к Александру Ивановичу и к тебе. Вам хуже всех».
 
– Все лично знавшие Нуреева отмечают его сложный характер.
– Рудик мог нахамить. Мог, если у него в это время было плохое настроение, бросить в кого-то чемоданом. Он был очень импульсивный. Но в то же время был преданным другом. Ценил людей, которых считал друзьями, которых он понимал и которые понимали его. Но в жизни ему с его характером было трудно. 
И другим с ним было трудно.
В Париж везли «Лебединое озеро». Рудик, для того чтобы поехать на гастроли, должен был станцевать «Лебединое» на сцене своего театра не меньше двух раз. И вдруг выясняется, что танцевать ему не с кем. У Аллы Осипенко болит нога. Ольга Моисеева больна. Зубковская прямо заявила, что никогда в жизни с Нуреевым больше танцевать не будет.
Прима-балерина Королевского балета (Великобритания) Марго Фонтейн встретилась с Нуреевым, когда ей было 42, ему – 23. Балет «Потерянный рай» в «Ковент-Гарден» они танцевали с большим успехом. 1967
 
– Что так?
– В «Раймонде» балерина крутит туры, танцовщик её поддерживает. А Рудик поддерживать не стал. Зубковская, конечно, не докрутила туры. Я потом его спросила почему. Он говорит: «А я не грузчик. Я не нанимался её крутить. Не умеет танцевать, пусть не танцует».
Нинель Кургапкина не танцевала «Лебединое озеро», ей этот спектакль совершенно не подходил – ни по физическим данным, ни по характеру, но она решила выручить Рудика. Ради двух спектаклей выучила партию. Они станцевали два раза. Больше «Лебединого» в Нелиной жизни не было никогда. Спасибо ей!
 
«РУДИК ЗАНИМАЛ ВСЮ МОЮ ЖИЗНЬ!»
 
– Даже те примеры, которые вы привели, они, наверное, не самые яркие, говорят о том, что такое поведение можно простить только любимому человеку.
– Рудик занимал всю мою жизнь. Всё вертелось вокруг Рудика. Всё было подчинено только ему. У него кончается репетиция, смотрим на часы: успеваем в филармонию? Нет, идём на последний сеанс в кино. Или просто гуляем.
Честно вам говорю: я никогда не задумывалась над нашими отношениями. Но знакомиться с другими мальчиками у меня не было ни малейшего желания. Все моё время мой мозг был направлен на то, как Рудик, где он.
 
– Вы понимали, что рядом с вами гений?
– Я? Понимала.
 
– А он как себя оценивал?
– Рудик – я уверена, правда, он этого не говорил, – безусловно, считал себя поцелованным Богом.
 
– Когда и как вы узнали, что Нуреев остался на Западе?
– В тот же день. 16 июня 1961 года. «Голос Америки» сообщил.
 
– Вы слушали антисоветские радиостанции?
– В тот вечер я была в Кировском. Открывались гастроли «Ковент-Гарден». Кто-то мне сказал: «Тамара, там тебя Игорь Ступников спрашивает». Жена Игоря, балерина Галина Иванова, была на гастролях в Париже. Я сразу почувствовала неладное: «Игорь, что случилось с Рудиком?» «Ты только не волнуйся, – говорит Ступников, – только что по «Голосу Америки» передали, что Нуреев попросил политического убежища». Надо признаться, что прежде я никогда не слышала этого словосочетания и что за ним стоит, не понимала. «Какая глупость! – сказала я. – Рудик вообще ничего в политике не понимает!» – «А тут и понимать ничего не надо! Надо просто попросить политического убежища в стране, в которой хочешь остаться».
Я позвонила Пушкину. Никто не брал трубку. Я позвонила Елизавете Михайловне Пажи. Рудик дружил с ней и её мужем. В трубке раздался плач. Елизавета Михайловна спрашивает: «Тамара, это правда?» – 
«Я не знаю». – «Тамара, приезжайте к нам. Мы с Вениамином Михайловичем вас ждём». Я не пошла на «Ундину», где танцевала Марго Фонтейн. Кстати, Марго я в 1961 году видела, она мне не понравилась. Когда она начала танцевать с Рудиком, понимающие люди стали говорить: с Марго что-то произошло.
Целый вечер мы с Елизаветой Михайловной звонили Пушкину – трубку никто не снимал. Дозвонилась я только утром следующего дня.
На набережной Фонтанки. Нуреев любил фотографироваться и умел позировать. 1960
 
– Относительно аполитичности Нуреева. Я читал, что, когда его в театре спросили, почему он не вступает в комсомол, он ответил: у меня есть дела поважнее. Так в те годы мог сказать либо человек, бросающий вызов государству, либо, извините, ненормальный. Нуреев не мог не понимать, что таким заявлением он может поставить точку не только в зарубежных гастрольных поездках, но и в профессиональной деятельности.
– Я не уверена, что в Кировском театре кто-то предлагал Рудику вступать в комсомол. В комсомол принимали с 14 лет. В это время Рудик уже учился в вечерней школе. Там не спрашивали, комсомолец ты или не комсомолец. Я не знаю, что и как было в Башкирии, в Кировском театре его, 20-летнего, никто не звал ни в какой комсомол. Во всяком случае мне он ничего такого не говорил.
Его и без этого было за что прорабатывать. Например, за то, что он Сергееву сказал: «Константин Михайлович, дверь из зала закрывается с той стороны». За то, что старенького репетитора Михаила Михайловича Михайлова, который делал ему какие-то замечания на репетиции «Дон Кихота», Рудик взял под локотки и выставил из зала. На гастроли Нуреев ездил. Не могу сказать, во все, но ездил. В Вену, как я уже говорила, в Германию. В Болгарию, в Египет. Гастроли в Париже и в Лондоне 1961 года – это был его первый выезд в капстраны. И он, конечно, безумно хотел поехать. Но у него в мыслях совершенно не было остаться. Париж – это была его мечта. И моя тоже. Как сказал Эренбург, увидеть Париж и умереть. Но мы с мужем долгие годы были невыездные.
 
НЕВЫЕЗДНАЯ
 
– Кто бы сомневался! На вас наверняка было заведено дело…
– Конечно, на меня было заведено дело. Когда мне прислали приглашение из ГДР (это уже Бог знает сколько времени прошло после 1961 года!), мой «куратор» сказал, что «они» не видят необходимости мне ехать в Германскую Демократическую Республику. А чтобы я и в дальнейшем не трепыхалась, «куратор» объяснил, что на моём личном деле поставлен красный крест. Это значит, невыездная. В 1973-м мужу предложили поехать на три года на работу в Чехословакию – там строили электростанцию, поехать с семьёй. «Едем в Чехословакию!» – 
радостно объявил он мне. «Жора, мы с тобой никуда не едем! Я тебе больше скажу. Даже если ты со мной разведёшься, тебя всё равно не выпустят!» – «Да брось ты…» Вскоре мужу вежливо объяснили: «Извините, Георгий Александрович, необходимость в командировке специалиста вашего профиля отпала».
Первый раз мы смогли выехать за рубеж в 1990 году, в Болгарию. Годом позже – по приглашению – поехали в Англию. И только когда появилась возможность свободно приобретать туристические путёвки, отправились в Париж. Четыре раза мы были в Париже. Четыре раза ездили к Рудику на кладбище. Четыре раза привозили горсть российской земли. Всегда привозили лампадку и гвоздики. Всегда – немножечко коньяка. Выпивали по глоточку и глоточек выливали на могилу.
Рудольф Нуреев. Ленинград. 1959
 
– Репрессии к близким Нурееву людям последовали сразу после 
16 июня?
– Нет. Все как работали, так и продолжали работать. Даже Пушкина не тронули. Только меня турнули из университета. Я никак понять не могу: зачем меня-то надо было выгонять?
 
– Наверное, хотели быть впереди паровоза. Я понимаю, что вы не делали тайны из дружеских отношений с Нуреевым…
– Я занималась на спецкурсе по литературе 1920-х годов у профессора Евгения Ивановича Наумова. Рудик сказал, что ему это очень интересно, спросил: «Можно я буду с тобой ходить? Когда у меня не будет репетиций». Я спросила у профессора Наумова, моего научного руководителя – он вёл этот спецкурс. Евгений Иванович сказал: «Я попрошу разрешения в деканате. Это же не частные уроки». В деканате не возражали. Рудика знал профессор Наумов, знал профессор Виктор Андроникович Мануйлов, знали мои сокурсники. Кто только его не знал!
 
– Но официально Нуреев в университете, что называется, в списках не значился; значит, там не обязаны были реагировать…
– Могли, конечно. Но не проигнорировали.
 
– За что вас исключили?
– Меня отчислили за неуспеваемость. Какая неуспеваемость?! У меня был не сдан только один экзамен. 17-го, в субботу, я должна была сдавать последний экзамен – диамат. Рудик остался в Париже 16 июня, это была пятница. На экзамен я не явилась. Потому что вообще про него забыла. Я целый день находилась рядом с балетным педагогом Рудика Александром Ивановичем Пушкиным. Ему было плохо, у него зашкаливало давление. Несколько раз вызывали скорую.
 
– А где была Ксения Иосифовна?
– В Эстонии. Она приехала только в воскресенье. В понедельник я пришла в университет в полной уверенности, что, поскольку сессия длится целый месяц, июнь, мне разрешат сдать экзамен с другой группой. В деканате объясняю: «Я не могла прийти в субботу по семейным обстоятельствам…» – «Вы не читали приказ?» – «Какой приказ?» – «Вы отчислены». Я принялась говорить, что по существующим правилам студент имеет право пересдать два экзамена даже осенью, а у меня один, и я готова сдать его прямо сейчас. Меня послали к секретарю партийной организации университета. Парторг сказал: «При чём здесь ваша неуспеваемость? Вы должны были получить диплом, в котором написано: «Филолог. Учитель русского языка и литературы». Как мы можем вам доверить детей, если вы рядом с собой не разглядели врага?» Мой курс написал письмо ректору, 50 человек подписались – никакой реакции не последовало.
Я осталась без университета. В состоянии полной прострации. Не могла ничего делать, не хотела никуда идти, никого видеть, ни с кем говорить. Моим восстановлением в университете занялся папа. Он пошёл по инстанциям, ходил в Смольный и везде получал отказ. Евгений Иванович сказал папе: вам надо ехать в Москву. И папа поехал в Москву и добился приёма у министра высшего и среднего образования. Тот одним телефонным звонком решил проблему. По вертушке он при папе набрал ректора университета Александрова: «Что вы там творите?! 
В какое время живёте?! Сейчас на календаре, между прочим, 1961 год».
Через два дня ко мне домой пришёл курьер с письмом: «Ректорат пересмотрел своё решение, в университете вы восстановлены, вам надлежит в десятидневный срок сдать диалектический материализм и приступить к занятиям».
 
– Кто-нибудь из тех, кто вас исключал, понёс хоть какое-то наказание?
– Нет. Никто. Никакого.
 
– Где и кем работал ваш отец в то время?
– Папа работал в Московском рай-
исполкоме. Какую должность занимал, не знаю. А какое отношение это имеет к нашему разговору?
 
– Я читал, что ваш папа уничтожил все фотографии Нуреева. Сталинские репрессии коснулись вашей семьи?
– И мама, и отец – из дворянского рода. Когда сталинские приспешники начали подбираться к дворянам, хороший папин знакомый предупредил: «Иван, за тобой могут прийти в любое время…» И отец устроился рабочим на Кировский завод. Кировский завод – большой, да и к рабочим отношение было другое. 
И мама устроилась на Кировский завод. Потом началась война, отец ушёл на фронт, а после победы дворян уже не отлавливали.
 
– Но страх людей не покидал.
– Да, отец боялся, что придут с обыс-
ком. Со всех сторон только и было слышно: «Нуреев – враг народа! Изменник Родины».
 
«НО ГДЕ-ТО ЕСТЬ ДУША ОДНА…»
 
– Теперь мы знаем, как сложилась судьба Нуреева на Западе. А тогда не только для него, но и для вас была полная неизвестность.
– Конечно, конечно. Во-первых, мы понимали, что с ним могут сделать всё что угодно. Сбить машиной, толкнуть под машину, сделать смертельный укол… Я более или менее успокоилась, когда узнала, что Нуреев в Париже.
 
– Откуда узнали?
– Прочитала в «Юманите».
 
– Вы регулярно просматривали эту газету?
– Да. Я постоянно ходила в гостиницу «Европейская» – там продавались зарубежные газеты, французская – только одна: «Юманите». Про Рудика – ничего. 
А однажды купила, открыла газету, читаю: Рудольф Нуреев танцует в театре на Елисейских Полях! «Рудик жив!» Мне стало легче жить. Потом я от Рудика узнала: его не хотел брать ни один государственный театр. Никто не хотел ссориться с Советским Союзом. С Советским Союзом не забалуешь. Но был в Париже частный театр – Балетная труппа маркиза де Куэваса, туда его и пригласили. Там он танцевал в одном-единственном спектакле – 
«Спящая красавица».
После того как Нуреев остался в Париже, самая гнусная статья была знаете чья? Лифаря! (Серж Лифарь – выдающийся танцовщик, балетмейстер, эмигрант «первой волны». – прим. ред.) Рудик, когда уже был болен, говорил: «Только не хороните рядом с Лифарем». Но обстоятельства сложились так, что они лежат очень близко, на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. Думаю, что на том свете они уже помирились.
 
– Что Лифаря побудило взяться за перо? Его же никто не принуждал это делать.
– По зову души написал. Наверное, хотел угодить советской власти. В Советский Союз его пускали, здесь его чтили. А возможно, причиной к написанию пасквиля послужила элементарная зависть. Рудольф Нуреев был признан лучшим танцовщиком мира 1961 года. Диплом ему вручал… Серж Лифарь!
– Как дальше развивались события – 
здесь, в Ленинграде?
– В конце июня Пушкину позвонили из компетентных органов и велели написать Рудику письмо. «И Тамара пусть напишет». Пушкин прислал мне теле-
грамму: «Позвоните срочно». Я звоню, он говорит: «Я должен написать письмо, и вы должны написать письмо, положить в конверт и не запечатывать». Мы написали.
 
– Вам предлагали склонить Нуреева к возвращению в Советский Союз?
– Нет, просто написать письмо.
 
– Никаких рекомендаций, что писать, не было?
– Нет. По всей видимости, они надеялись, что мы напишем: «Рудик, возвращайся…» Я не знаю, что написал Пушкин. Я написала: «Увы! Утешится жена, // 
И друга лучший друг забудет, // Но где-то есть душа одна – // Она до гроба помнить будет!..» (Это Некрасов.) И всё.
 
– Ни «здравствуй!», ни «до свидания!»
– Ничего! А кто мне сказал, что я Рудику пишу письмо?!
 
– Была надежда, что узнает по почерку?
– Конечно, узнал. Рудик позвонил Пушкину и сказал: «Александр Иванович, я вас прошу не писать таких писем, и скажите Тамаре, чтобы она тоже таких писем не писала».
Я знала, что Рудик не дурак и прекрасно понимает: если он, попросив политического убежища во Франции, сюда вернётся, жизнь его закончится. Даже если не посадят. Потому что для него жизнь без танца – не жизнь.
На репетиции спектакля «Песни странствующего подмастерья». 1971
 
«СТАТЬЯ БЫЛА РАССТРЕЛЬНой»
 
– В Интернете я наткнулся на такую фразу: «В городском суде Ленин-
града в условиях полной секретности слушалось дело «О предательстве Родины артистом балета Рудольфом Нуреевым». Относительно «полной секретности» всё верно?
– Судили Нуреева, заочно судили, 
2 апреля 1962 года. Суд был закрытый, но не знаю, можно ли говорить о «полной секретности». Александр Иванович Пушкин нанял адвоката, и адвокат выставил меня в качестве свидетеля. Но ни адвоката, ни меня на заседание не пустили. Аллу Осипенко тоже вызывали как свидетеля, но и её в зал не пустили. Мы стояли в коридоре, приоткрыли чуть-чуть дверь и весь суд прослушали. Побег был признан непреднамеренным.
 
– Благодаря кому или чему суд признал, что побег был непреднамеренным? Это заслуга адвоката?
– Это заслуга всех. Выступал директор театра Георгий Коркин, выступали актёры, выступали рабочие театра, что были на лётном поле по время побега. Коркин говорил, что Нуреев ничего плохого не сделал, что он очень много танцевал, что он не роптал на то, что у него утром и вечером спектакли. Что у него абсолютно не было свободного времени. Вся его вина заключалась в том, что после спектакля он не садился вместе со всеми в автобус и не ехал в гостиницу, а уходил гулять. И если он гулял ночью по Парижу, то только потому, что хотел посмотреть город. Коркин говорил, что французская пресса сравнивала Нуреева с первым космонавтом планеты – газеты пестрели заголовками: «Кировский балет привёз своего Гагарина!» И только сопровождающий – сотрудник КГБ – Стрижевский говорил, что Нуреев «с самого начала» был несоветским человеком, в Париже искал знакомств, чтобы зацепиться и остаться там.
 
– Как вы восприняли приговор?
– С чувством полного удовлетворения. Статья УК РСФСР, по которой Рудика судили, была расстрельной. Ему же дали семь лет с отбыванием срока в колонии строгого режима и с конфискацией имущества. Минимальный срок. Больше всего я боялась, что ему присудят «вышку» и, выполняя решение суда, постараются ликвидировать там, на Западе.
 
– Имущество было конфисковано?
– Всё его имущество, как выяснилось, составляло пианино, которое Рудик купил на гастролях в Германии. Его родственники каким-то образом успели пианино переправить в Уфу и там, по всей вероятности, продали. Сейчас оно стоит в фойе Уфимского театра оперы и балета.
 
– Мемориальная табличка есть?
– Нет.
 
– Рядовые зрители не знают, что это пианино Нуреева?
– Рядовые зрители не знают.
 
– Тамара Ивановна, судом побег был признан непреднамеренным. Но на вечере в Доме актёра зять Инны Зубковской (извините, запамятовал его имя) утверждал, со слов тёщи, что в аэропорту Нуреев появился без чемодана, на что сопровождавший гастрольную группу сотрудник КГБ не обратил внимания.
– Я этому человеку при всех сказала: «Не надо говорить то, чего вы не знаете».
 
– «Я это знаю со слов Инны Борисовны», – заявил он.
– Зубковской уже нет, у неё не спросишь, что она говорила или что имела в виду. Всё, что говорю я, я знаю от Рудика. Чемодан Нуреева слетал в Лондон и оттуда был доставлен в Ленинград. Справедливости ради, надо сказать, что Константин Михайлович Сергеев, художественный руководитель балета Кировского театра, и Коркин делали всё, что могли, чтобы остановить игру, затеянную КГБ. Они ходили в посольство, они писали в министерства. Но, к сожалению, к ним в КГБ не прислушались.
Нуреев ничего не знал. Никто ночью ему ничего не говорил. Ему, как и всем, выдали билет на самолёт в Лондон – гастроли Кировского театра должны были продолжиться в столице Великобритании. 
В аэропорт Рудик пришёл с билетом. У Рудика отобрали билет, когда он одним из последних направлялся на посадку. Большая часть труппы уже была на борту. На поле оставались Рудик, администратор и два рабочих сцены, которые летели не в Лондон, а в Ленинград. И оставался Стрижевский. Сергеев сказал Рудику, что он летит в Москву танцевать в правительственном концерте. Труппа смотрела из самолёта, и никто не мог понять, что происходит. Алла Осипенко рассказывает, что Нуреев показал ей вот так (скрещенные «решёткой») пальцы. Самолёт начал разгон по взлётной полосе, когда к Рудику подошёл Стрижевский.
Стрижевский заламывает ему руку и говорит: «Ну, сволочь, сейчас я тебе покажу!» Рудик вырывается и бежит. Где-то вдалеке стоит полицейский. Рудик бежит и кричит: «Помогите! Помогите! Помогите!» Стрижевский бежит следом. Рудик добежал до полицейского. Стрижевский тоже. «Это гражданин Советского Союза, он должен идти со мной», – говорит Стрижевский. Полицейский: «Нет, этот гражданин находится во Франции и просит у нас помощи. Мы его не можем вам отдать. Я его обязан сопроводить в полицейский участок». Как дело было дальше, знают, кажется, все.
Если бы Нуреев знал, что произойдёт, наверное, нашёл бы более удобное место и время, чтобы остаться в Париже.
И в обморок он не падал. Не надо придумывать сказки! Плакал – да, плакал.
Совсем недавно Цискаридзе, выступая по телевизору, сказал, что Нуреев, когда к нему пропадал интерес, садился в самолёт, забирался в туалет и кричал: «КГБ! КГБ! КГБ!» Никакого КГБ для него давно уже не существовало! Я не знаю, когда к Нурееву пропадал интерес. В 1989 году он удостоился высшей награды Франции – стал кавалером ордена Почётного легиона.
 
– Судимость с Нуреева сняли?
– Да.
 
– С какой формулировкой?
– Точно не помню. Что-то вроде: 
«В связи с изменением политической ситуации». Если мне память не изменяет, судимость была снята в 1998 году.
 
– Это как посмертная реабилитация жертв сталинских репрессий… Получается, что, когда Нуреев в 1989-м приезжал в Советский Союз, когда он танцевал в Мариинском театре, судимость ещё не была снята и его в любой момент могли…
– Могли. Но, думаю, при оформлении визы было оговорено, что никаких глупостей не будет…
 
«БЫЛ ПРИКАЗ ЗАКРЫТЬ ВСЁ!»
 
– В 1987 году Нуреев приезжал в Советский Союз, чтобы проститься с умирающей матерью. Вы тогда не виделись?
– Нет. Рудик получил разрешение на въезд в СССР на 72 часа. Когда он прилетел в Уфу, мать уже была без сознания. Ей говорят: «Фарида Аглиулловна, это Рудик», а она показывает на фотографию: «Вот Рудик». Отец его умер двумя годами раньше. Он был военный человек, политрук. Хамит Фазлеевич хотел, чтобы единственный сын стал инженером. Профессия танцовщика ему казалась унизительной. Ему даже стыдно было говорить, что у него сын танцует. С отцом у Рудика отношения не сложились.
Он не пробыл 72 часов в Советском Союзе. Хотел зайти в хореографическое училище – оно оказалось закрытым. Хотел зайти в театр – театр оказался закрытым. Был приказ закрыть всё. Его никуда не пустили. Это в 1987-то году! Перестройка в самом разгаре. Могли бы и пустить. Это сейчас вез-
де мемориальные доски. И он очень быстро улетел в Москву, а оттуда – в Париж.
 
– В 1989 году Рудольф Нуреев наконец смог приехать в Советский Союз и даже станцевать «Сильфиду» на сцене Кировского театра.
– Я его встречала в Пулково. Не знаю, за кого меня приняла охрана аэропорта, но меня спокойно пропустили за загородку, в зону прилёта, куда встречающих не пускают. Алла Осипенко пошла за мной, ей кричат: «А вы, женщина, куда?» Я поворачиваюсь и говорю: «Она со мной».
Ожидание багажа Нуреева затянулось надолго. Пассажиры трёх самолётов, прилетевших позже, покинули аэропорт. А мы всё стояли и ждали, пока проверят его багаж. Багажа было много. «Рудик, что ты привёз?» – «Мне сказали, что у вас нет воды, хлеба – я всё взял с собой». Он привёз хлеб! Представляете? Конечно, таможенники всё распаковывали, хлеб разламывали, потом всё запаковывали, а как восстанавливали целостность хлеба, я что-то у Рудика не спросила.
С ним прилетела киногруппа, которая должна были снимать его пребывание в СССР, – с момента прилёта, спектакль, ну и так далее. Киногруппа поснимала в аэропорту и уехала в гостиницу. Снимали его и репортёры нашего телевидения. Задавали банальные вопросы: что вы чувствуете после такого длительного отсутствия на родине? Рудик стал выпендриваться – он отвечал, растягивая слова: «Я рад, что приехал сюда, рад, что меня встречают мои друзья. Вот Тамара меня встречает». Про Осипенко – ни слова. Рудик разговаривал со мной, повернувшись к Алле спиной. На то была причина. Когда Нуреев был директором балетной труппы «Гранд-опера», он пригласил Осипенко в качестве репетитора. Представляя труппе, говорил: великая балерина. Но Алла очень недолго продержалась… И он вынужден был её уволить.
Прилетел самолёт из Лондона. Мимо нас идут пассажиры этого рейса. Идёт Виноградов. 
 
– Случайное совпадение?
– Абсолютно случайное. С Виноградовым мы, конечно, были знакомы, но на уровне: «Здрасте». – «Здрасте». Дальше этого не шло. А тут Олег Михайлович подходит ко мне. (Рудик стоит рядом. Он его как будто не видит!) «Здрасте, Тамара! Как живёте? Как дела?» (У Рудика – глаза на лоб! Но он ничего не сказал.) Виноградов ушёл.
 
– Виноградов ушёл, не заметив Нуреева?
– Вот именно.
 
– Он его как бы не узнал.
– Я не знаю, как бы что, поэтому комментировать не буду. Виноградов рассказывает, как он «пробивал» приезд Нуреева, выступление его в Мариинском. Наверное, всё так и было. Но Олег Михайлович ещё говорит, что они «так долго» с Рудиком советовались, какой спектакль привезти – «Жизель» либо «Сильфиду».
Нуреев прилетел в субботу, а первая репетиция у него была уже на следующий день, в воскресенье. Зал пустой. Одна я. 
Спрашиваю после репетиции: «Рудик, почему ты выбрал «Сильфиду»?» – 
«У меня был выбор: либо «Сильфида», либо «Жизель», либо ничего».
 
– То, что предложил Олег Михайлович?
– Да. «Я хотел привезти свой новый спектакль «Шинель». Его ещё никто не видел, там немного действующих лиц, но Олег сказал: «Нет».
В любом случае мы должны быть благодарны Олегу Виноградову за то, что Рудик приехал и станцевал на родной сцене. К сожалению, и из уст таких воспоминателей, как Олег Михайлович, иногда можно услышать неправду. 
В Доме актёра Виноградов сказал: «Когда я встречался с Рудиком, он всегда спрашивал: «Как там Никита Долгушин?» А Рудик вычеркнул из своей памяти и вообще из своих знакомых Никиту Долгушина!
Не знаю, какой это был год. Может быть, 1964-й. До 1965-го точно. Олег Виноградов был балетмейстером Новосибирского театра оперы и балета, а Никита Долгушин – 
ведущим солистом. Театр гастролировал в Австралии. И Рудик в это время был в Австралии. Они с Никитой когда-то приятельствовали. Долгушин жил один в номере. Рудик позвонил Долгушину в номер: «Никита, это я, Рудик». Никита сказал: «Я не знаю никаких Рудиков. Пожалуйста, больше не звоните в мой номер. У меня таких знакомых нет…» Я говорю не дословно, но смысл такой: «Пожалуйста, больше меня не беспокойте». Нужно знать Рудика. Он вычеркнул из своей жизни и никогда больше не вспоминал Долгушина. Ни плохо, ни хорошо – никак! Никита для него больше не существовал.
Вернёмся в Пулково. Пришли вещи Рудика. Всего было очень много, каких-то пакетиков… И было два очень больших чемодана. А я приехала с мужем, а муж мой – там, за загородкой. Я открыла дверь и, не обращая внимания на милиционеров, говорю: «Жора, иди сюда». Если бы не мой муж, Рудику со всем этим имуществом было бы не справиться.
Когда прилетала Наташа Макарова – это было раньше, ей Ира Колпакова – тогда она была депутатом – устроила пресс-конференцию прямо в аэропорту. Когда прилетел Нуреев, его встречал один только администратор Мариинского театра Александр Сергеевич, который должен был сопроводить в гостиницу. Теперь все говорят: «Мы дружили! Мы так дружили!» Почему из них в аэропорту никого не было? Только телевизионщики. И толпа поклонников.
Рудольф Нуреев и Наталия Дудинская. «Он оправдал все мои ожидания», – говорила Наталия Михайловна, вспоминая своего юного партнёра в первом их совместном 
балете «Лауренсия». Ноябрь 1989 
 
«ЕГО ЗВЁЗДНАЯ КОЛЫБЕЛЬ ОСТАНЕТСЯ ПУСТОЙ»
 
– Вы знали, что он болен?
– Самое смешное: все знали, кроме меня.
 
– Видели, что он не в форме?
– Он был не в форме… После первой репетиции я спросила: «Рудик, ты здоров?» Он так на меня обиделся! «Я здоров!» – «Я имею в виду ноги». – «С ногами всё в порядке». Но я-то видела, что он болен, что у него нет дыхания, что ему трудно. Рудик, который раньше вставал на высокие пальцы и крутил туры, сколько нужно, три пируэта свертит – и всё, больше не может. Потом мне показалось странным ещё вот что. У Нуреева были густые роскошные волосы. В 1989 году волосы были жидкие, и очень мало. В молодости, когда Рудик танцевал Зигфрида в «Лебедином озере», он решил из себя сделать немца и напялил белый парик, сделал гуммозный нос. «Ну как?» – «Ужасно! Кукла. Не надо тебе этого всего!» Парик снял, нос снял. Я думала, что на «Сильфиду» он наденет парик. В то время уже были очень хорошие парики. Не захотел! Танцевал со своими волосами.
В Париже у Рудика были замечательные костюмы к «Сильфиде». Не привёз! Танцевал в наших, ужасных. Колет был в обтяжку, юбка – выше колен. Колени несколько раз прооперированные, их совсем не надо было показывать. Я ему кое-что сказала, и он снова на меня очень сильно обиделся. Сказал: «Это всё тебе придётся пережить». – «Конечно, Рудик, я всё переживу, как пережила всё то, что случилось в 1961 году. Я просто тебе говорю…» Мы говорили о разном.
Потом я поняла: Нуреев не хотел привозить свои костюмы, потому что он всю жизнь ощущал себя танцовщиком Кировского театра, Кировского балета и хотел в этой труппе танцевать не как гастролёр, а как человек, который вернулся на свою сцену, вернулся в свою труппу и танцует в костюмах своего театра. У него всю жизнь была тоска по Ленинграду – я знаю: он очень-очень любил этот город. Здесь он получил путёвку в жизнь, профессию, здесь имел первый успех, здесь имел настоящих поклонников, которые понимали в балете, и настоящую критику. Он всегда позиционировал себя как русский танцовщик. Считал, что русскую классику нужно оберегать, нужно продвигать, и много для этого сделал.
Рудольф Нуреев был не просто звездой балета – он поднял балет на какой-то совершенно другой уровень. Он был танцовщиком, от которого невозможно было оторвать глаз. К сожалению, никакие фильмы, никакие плёнки этого не передают.
Когда Рудик умер, руководитель балетной труппы «Гранд-опера» Патрик Дюпон говорил: «Нуреев был первой величиной. И хотим мы того или не хотим, его звёздная колыбель останется пустой. Надолго ли? Может, надолго. Может, навсегда. Гении рождаются пару раз за несколько столетий».
 
– Тамара Ивановна, память Рудольфа Нуреева увековечена и в бронзе, и в граните. Его именем назван один из репетиционных балетных залов Парижской оперы. В Уфе имя Нуреева носят одна из улиц и Башкирский хореографический колледж. В Башкирском театре оперы и балета создан Музей Нуреева. Мемориальные доски установлены в столице Башкортостана, в Иркутске, в Париже, в Лондоне. О нём снят не один документальный фильм. В прошлом году в Большом театре был поставлен балетный спектакль Кирилла Серебренникова «Нуреев»…
– Никакой это не балет! И не спектакль о балетном танцовщике. Я не могу определить жанр постановки. Берусь утверждать: это жуткая безвкусица. Но это ещё и незнание, что такое балет, непонимание, кто такой Нуреев. Нуреев своим танцем, своей хореографией и своей педагогической деятельностью поднял мужской танец до таких высот, которых до него он не достигал. Это есть в постановке Серебренникова? Там есть величие России, но Нуреева нет. А если и есть, то как фигура незначимая. Это постановка о чём угодно, но только не о Нурееве.
Как может браться за такие постановки человек, который сам никогда не танцевал, не знает (повторюсь), что такое балет, не знает его, не понимает, что такое для балета, для мирового балета Нуреев?!
 
– Давайте предположим, что за подобную постановку берётся гениальный балетмейстер…
– Не возьмётся!
 
– Давайте предположим. Возможно ли в таком случае кому-то станцевать Нуреева?
– Это нереально. И не нужно этого делать. Если, предположим, ставить спектакль о Марии Каллас. Играть её может актриса, но в записи должен звучать голос Марии. Не может же за Каллас петь другая певица, какой бы одарённой она ни была. С балетом такие варианты не проходят. Поэтому пусть Рудольф Нуреев остаётся человеком-легендой. Он это заслужил всей своей жизнью.
 
Беседовал Владимир Желтов
 
Фото из архива Тамары Закржевской

Автор:  Владимир ЖЕЛТОВ
Совместно с: 

Комментарии



Оставить комментарий

Войдите через социальную сеть

или заполните следующие поля



 

Возврат к списку