Оптимистичная пессимистка

1956 год. Вера Васильева в своей гримуборной в Театре сатиры. Внизу: в роли графини в спектакле «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (1977)
Лучшие роли Веры Васильевой
С любимым партнёром, Андреем Мироновым, в спектакле «У времени в плену» (1970)
В телевизионном «Бенефисе» (1974)
С Борисом Андреевым в фильме «Сказание о земле Сибирской» (1947)
С верным мужем, Владимиром Ушаковым, в фильме-спектакле «Свадьба с приданым» (1953) и в жизни (2003)
«Главные режиссёры» в творческой жизни актрисы – сверху вниз: Иван Пырьев, Борис Равенских, Валентин Плучек
2010 год. Корифеи Театра сатиры: Вера Васильева, Ольга Аросева, Михаил Державин

Вера Васильева – символ обаяния и женственности; актриса, вызвавшая эмоцию умиления даже у Сталина

– Вы коренная москвичка?
– Я родилась в Москве, около Чистых прудов, в Большевистском переулке. Теперь ему вернули историческое название, и он опять, как и до революции, называется Гусятников. Того двухэтажного домика, в котором мы жили, уже давно нет. Но сохранился соседний, с рыцарем, в подъезде которого играли в театр. Моя мама, Александра Андреевна, родилась в Твери, окончила там коммерческое училище, вышла замуж за деревенского парня Кузьму и уехала с ним в деревню. Крестьянскую жизнь мама не любила и вспоминала своё деревенское житьё без восторга. В годы коллективизации многим из деревни пришлось уехать в Москву, в том числе моим родителям. Папа стал работать шофёром, мама в основном работала по дому. Жили мы очень скромно, по теперешним понятиям просто бедно. Удобств в нашей коммунальной квартире не было, питались в основном картошкой и капустой, но жили дружно.

Шаляпин в шляпе
– А когда вы первый раз попали в театр?
– Это было в очень раннем возрасте. Мама любила дружить с женщинами не деревенского круга, а «культурного», и вот одна из них, Анна Юльевна Левитина, повела меня в Музыкальный театр Станиславского на оперу «Царская невеста», которая произвела на меня ошеломляющее впечатление. Всё было так красиво: и золотые ложи, и люстры, и бархатный занавес, и женщины в роскошных нарядах на сцене. Я пришла домой, села под стол, приподняла скатерть, как шатёр, сказала, что я теперь царская невеста, и запела. Это потрясение от первого посещения театра осталось на всю жизнь. Я для себя решила, что я буду только артисткой и буду жить только так, как в театре показывают, а не так, как живут мои родители и их знакомые.
Когда я чистила картошку, то всегда надевала какую-нибудь шляпку и пела арии из спектаклей. Поэтому во дворе меня прозвали «Шаляпин», а мне казалось, что они меня дразнят из-за шляпы. Я организовала свой «Театр волшебной сказки» на ступенях подъезда «дома с рыцарем». Стала бегать в библиотеки и читать всё про артистов. Особенно я любила старые дореволюционные журналы – «Рампа и жизнь», «Театр и искусство». Глама-Мещерская, Иванов-Козельский: мне необыкновенно нравились даже фамилии этих актёров. У меня появилась подружка, Катя Розовская, которая потом стала театроведом, мы с ней дружим до сих пор. Мы вместе носились по театрам, главным образом это, конечно, были Малый театр и МХАТ. Иногда продавали учебники, чтобы купить билет на галёрку. Восхищались Аллой Тарасовой, Алисой Коонен, Бабановой, Остужевым, по много раз смотрели их спектакли.
Неподалёку был Дом пионеров, и я поступила сначала в хоровой кружок, потом и в драматический. Когда Сергей Львович Штейн, наш замечательный педагог, оставил этот кружок и перешёл в Детскую театральную студию Дома культуры ЗИЛа, я тоже перешла туда. Хотя расстояние приходилось преодолевать порядочное – от Чистых прудов до ЗИЛа, но для меня играть в этой театральной студии было счастьем.
Когда мне исполнилось 15 лет, началась война. Нашу семью разбросало по стране. Я осталась вдвоём с папой в Москве. Я его очень любила. Это был кроткий человек, чем-то похожий на князя Мышкина, очень верующий. Всегда считался с моими мечтами. Я хотела играть на пианино, и вот папа решил копить деньги. Копил-копил и купил старую фисгармонию. Он считал, что это как пианино, и даже не предполагал, что фисгармония – другой инструмент.
Как и вся молодёжь, я была на трудовом фронте на торфяных разработках, училась на курсах медсестёр делать перевязки. Помню, что, когда у нас была практика, пришёл артист Массальский перебинтовать пятку. Для меня это было событие: такой великий артист, и вдруг я ему перебинтовываю пятку.
В 1943 году я поступила в Московское городское театральное училище на курс Владимира Васильевича Готовцева, ученика Станиславского. У нас были очень хорошие студенты – будущая звезда Театра Маяковского Верочка Орлова, Евгений Лебедев, Таня Махова (в спектакле московского Театра драмы и комедии (ныне Театр на Таганке. – Ред.) «Дворянское гнездо» она гремела на всю Москву), Оля Аросева.

«Васильевой всё подложили?»
– А как вы, будучи ещё студенткой, попали на съёмочную площадку к знаменитому режиссёру Пырьеву?
– Я иногда даже сержусь, когда меня об этом спрашивают. Я сыграла столько ролей, а вспоминают фильм «Сказание о земле Сибирской» и спектакль «Свадьба с приданым»! Но было это так: однажды у зеркала в раздевалке театрального училища я надевала много раз перешитый, смешной беличий капор. Ассистентки Пырьева, которые стояли у зеркала и разглядывали студенток, подозвали меня к себе. Прозвучал вопрос, который мечтает услышать всякая студентка театрального училища: «Девочка, ты хочешь сниматься в кино?» Не спав всю ночь от волнения, нарядившись во всё чужое, какое-то немыслимое платье и туфли своих сестёр, сделав высокую причёску, я предстала перед Иваном Александровичем Пырьевым. Он посмотрел очень внимательно. Сначала попросил расчесать меня как следует. Потом – принести два простых чулка. Подошёл ко мне, словно я была неодушевлённым предметом, и сунул в моё декольте по чулку в те места, где предполагалась пышная грудь. И потом, когда уже начались съёмки, он частенько спрашивал перед началом: «Васильевой всё подложили?»
Мне было 22 года, когда я снималась в этом фильме, а рядом были такие замечательные актёры, как Борис Андреев, Владимир Дружников, Владимир Зельдин, Марина Ладынина. На съёмочной площадке я вела себя очень скромно и пугливо. Я не надеялась даже, что меня кто-то заметит в этой картине.
– Заметил, как известно, Сталин. Это правда, что Сталинскую премию вам дали по его личному распоряжению?
– Думаю, эта версия не лишена оснований. Говорят, что Сталин, посмотрев картину, спросил про меня: «А где нашли вот эту прелесть?» И мне тут же дали эту премию, хотя на меня и документов в комитет по премиям не посылали. Я была даже напугана, когда узнала о награде.
– Как говорится в таких случаях, вы проснулись знаменитой?
– Конечно, появление этой картины переменило всю мою жизнь. Меня заметили и пригласили в Театр сатиры. Для великого Хенкина там ставился «Лев Гурыч Синичкин, или Провинциальная дебютантка», а дочку главного персонажа играть было некому. А я раньше в этом театре, по-моему, даже и не была. Там меня встретили необычайно тепло. Иных слов, кроме «душенька», «милая», «хорошая ты наша», я вообще не слышала. Я была обласкана всеми, кто работал тогда в театре. Театром руководил замечательный режиссёр Николай Васильевич Петров – лёгкий талантливый человек, который всегда радовался чужим успехам и был полностью лишён честолюбия. Вскоре после моего прихода появился новый режиссёр – Борис Иванович Равенских. Он был известен на всю Москву спектаклями, которые до этого поставил в Театре Станиславского, – «В тиши лесов» и «С любовью не шутят», где играла его жена, прелестная Лилия Гриценко. Он принёс к нам в театр пьесу Николая Дьяконова «Свадьба с приданым», которая всем очень не понравилась. Помню, он сказал: «Да, пьеса примитивна, как мычание коровы, но мы сделаем из неё шедевр». И поставил спектакль, имевший невиданный успех.
Борис Иванович был редчайшим режиссёром. Кроме огромного таланта, фантазии, юмора, темперамента, музыкальности, пройденной у Мейерхольда школы, у него была, как мне кажется, ещё какая-то сверхзадача, которую он потом очень полно реализовал в своих спектаклях в Малом театре. Он любил Россию и глубоко чувствовал русскую душу.
Я считаю, что мне повезло и с Пырьевым, и с Борисом Ивановичем Равенских. Конечно, я тогда не предполагала, что этого чуда никогда больше не повторится.

Лучшая роль Валентина Гафта
– А Валентин Николаевич Плучек, с которым вы проработали чуть ли не сорок лет?
– Я не была ему особенно интересна. Он очень любил Маяковского. А я Маяковского не любила, хотя и играла в его знаменитом спектакле «Баня». Я, конечно, играла в спектаклях Плучека, но только две роли принесли мне большое счастье – Анна Андреевна в «Ревизоре» и Розина в спектакле «Безумный день, или Женитьба Фигаро». А за последние лет двадцать работы он вообще ни одной роли со мной не сделал. Но я не хотела бы жаловаться, две замечательные роли – это тоже хорошо.
– Тем более в таких замечательных спектаклях, с такими партнёрами, как Миронов, Папанов…
– И не только они. Не все уже помнят, что первым моим партнёром в «Фигаро» был Валентин Гафт. Он играл графа Альмавиву совершенно по-особенному. Главным в его графе была не элегантность и не барственность, а этакая неуёмная страсть. Из него выпирало, если хотите, прямо-таки звериное начало. Это был человек бешеных страстей. Вспоминаю, как на репетиции, когда я пыталась быть чересчур светской и изнеженной, Валя взорвался и закричал, что эти все ужимки и прыжки ерунда, нет живого человека, нет плоти и крови. А ведь это прежде всего муж и жена, кричал он, которые любят и очень ревнуют друг друга, и уже только потом они граф и графиня. Он говорил о своём герое: «Я был весь ухоженный, благополучный в начале спектакля, а в конце – как легавая собака».
Ширвиндт играл более спокойно и завуалированно. Он был ленивым барином. Но это тоже было интересно. Если бы Гафт не ушёл из театра и эту роль они бы играли по очереди, то спектакль был бы ещё интереснее. Хотя, казалось, куда больше, публика этот спектакль безумно любила. И, конечно, главный секрет этого успеха был в Андрюше, который блистательно играл главную роль.

Герой нашего времени
– Вы наверняка помните, как Андрей Миронов появился в театре?
– Он был принят к нам сразу после театрального училища. Пришёл показываться с Валентиной Шарыкиной, они сыграли чеховский рассказ «Загадочная натура» и отрывок из «Похождений бравого солдата Швейка», и члены худсовета проголосовали за их приём. В первый же сезон Плучек сказал ему тот комплимент, который, по словам Андрея, запомнился ему на всю жизнь: «Наше солнце».
Вскоре после этого театр выехал на гастроли в Кузбасс, и там произошла весьма смешная история. Мы ехали в поезде большой шумной компанией. Мой муж вышел куда-то, а Андрей, совсем юный, начал шутя ухаживать за мной. Поцеловал мне руку, и в этот момент в дверях появился мой муж. Схватил его за шиворот и поволок куда-то из купе. Но очень скоро они появились, такие тихие и лирические, как два закадычных друга. Потом Андрей очень смешно рассказывал, что Владимир Петрович готов был его побить, но, увидев его наивные глаза, вдруг проникся к нему абсолютным сочувствием. И всю жизнь мой муж очень нежно, как к сыну, относился к Андрею, был влюблён в его творческую и человеческую индивидуальность.
А вообще каждой женщине, сколько бы лет ей ни было, Андрей готов был подарить своё восторженное внимание. Его глаза всегда говорили: «Какая же вы очаровательная!» Андрюша вообще был очень влюбчивый. И мне кажется, что ему очень нравилось, увидев любую девочку, проявить к ней нежность и внимание. Это был не грозный соблазнитель, а вечно влюблённый мальчик. Он забывал о своей влюблённости через минуту, а девочки проносили это чувство через всю жизнь.
– Вы дружили?
– Я не могу сказать, что мы дружили, потому что возраст был всё-таки разный. Но он был очень благодарным человеком. Андрюша был сильным человеком во всём, что касалось профессии, но очень ранимым в жизни. Он всегда чувствовал, кто его искренно любит. А среди коллег это особенно ценится. Я и особенно мой муж были влюблены в его талант, в его мальчишескую, почти детскую натуру. Он чувствовал, что мы радуемся его успехам, и отвечал добротой и вниманием. Я не могу сказать себе, что мы дружили, хотя он познакомил нас со своими родителями, с Марией Владимировной и Александром Семёновичем. Мы очень дорожили этим знакомством. Такой весёлой и артистичной во всём семьи я больше не видела. Это был фейерверк, какой-то сплошной концерт. Андрюша, когда уезжал (особенно когда не стало Александра Семёновича), всегда просил, чтобы мы были внимательны к его маме. И мы всегда делали это с удовольствием.
Он был очень хорошо воспитан, никогда не бывал заносчив. Не мог никого обидеть. Трудолюбив до безумия, но это не бросалось в глаза, казалось, что у него всё получается легко и само собой. Он был весь как пружина на репетиции, за всех всё переживал и проживал. С ним расслабиться было невозможно. Он был блистательный человек во всём.
Поначалу мы могли после репетиции сорваться, куда-то поехать погулять все вместе. Потом наша разница в возрасте немножечко нас развела. Наши тихость и спокойствие не совмещались с его бурностью.
Андрей не был человеком, который пойдёт на политическую демонстрацию, выйдет, что называется, на площадь, но через искусство он умел протестовать очень сильно против тех вещей, которые его возмущали в окружающей его жизни – против невежества, глупости, давления на свободу. Всё это он очень тонко выражал в своих спектаклях. Боль и неравнодушие сквозили во всех его ролях. И за это его любили не только обыватели, которые хотели развлечься его песенками и шутками, но и думающие люди, которые видели в нём героя нашего времени. Вот так я его воспринимала.

Жизнь прошла не в том театре
– Вы ведь, кажется, хотели сыграть Раневскую в том «Вишнёвом саде», где Лопахина играл Миронов?
– Я вообще мечтала об этой роли. Но когда в нашем театре вдруг началась работа над этой пьесой и Таня Васильева была назначена на эту роль, то даже и мечтать было глупо. Но вот она внезапно ушла из театра, и в какой-то момент я решилась, пришла к Плучеку и сказала, что мечтаю об этой роли. Но он даже слушать меня не стал, сказал, что у него уже просили эту роль и Аросева, и Архипова, но он лучше даст сыграть молодёжи. И дал роль молодой актрисе.
Конечно, это было грустно. Но потом случайно я встретилась с режиссё-
ром Верой Ефремовой, руководившей театром в Калинине (ныне г. Тверь. – Ред.), у неё как раз ушла актриса, игравшая Раневскую. Мы разговорились, и
она предложила мне попробовать. Я подумала, решилась и приехала на репетиции.
Спектакль был уже сделан, и я в него входила. Дивная музыка, дивные декорации, дивные актёры – и Чуйков, который играл Лопахина, и Фирс – Рассказов…
Я чувствовала себя как рыба в воде. Мне ничего не надо было преодолевать.
Я играла эту роль десять лет. Каждый месяц ездила на два-три спектакля. Это было счастье. Мы ездили на гастроли и по России, и за границу. И встречали везде и слёзы, и понимание, и восторг.
Я вдруг приобрела веру в то, что могу это делать и что мне это далось, хотя, может быть, немного поздно.
И ещё всё это навело на мысль, что жизнь моя прошла, может быть, не в том театре.
А после этого случилось ещё одно чудо – меня пригласили в Орёл, где я сыграла Кручинину в спектакле «Без вины виноватые». Я очень любила эту роль и как-то очень её чувствовала именно в наше время, когда старики и дети так безумно обездолены. Этот ужас от нынешней жизни заставил меня сыграть женщину, всю жизнь страдавшую от того, что она не нашла даже могилы своего сына.
– А у вас были предложения из других театров перейти к ним из Театра сатиры?
– В общем, нет. Потому что считалось, что у меня благополучная судьба в моём театре. Я же всё-таки играла, любила свой театр, у меня были свои радости. Моя жизнь в нём шла очень естественно, и не было ничего такого, что бы меня из него вытолкнуло. Только мечты о многих ролях оказались похоронены.
Я очень любила спектакль «Ждать?», который поставил Юрий Васильев. Эта роль для меня была исповедальная. В ней есть всё: и унижение, и женское достоинство, и вечное актёрское желание играть – даже на самом краю.
Это был спектакль, выражающий меня и мой взгляд на прожитую жизнь. Он очень личный, не говоря уж о том, что у меня там были чудесные партнёры – Олег Вавилов и Антон Кукушкин.
А на будущее, как ни странно, у меня очень большие планы. В восемьдесят  с лишним лет, казалось, не о чем уже мечтать, но я так не могу.