Писатель Писателевич Аксёнов

Василий Павлович Аксёнов – кумир нескольких поколений читателей. В пять лет он попал в детский дом, родителей – Евгению Гинзбург и Павла Аксёнова – смыло волной сталинских репрессий. Из детского дома будущего писателя выручил родной дядя: несколько лет он провел в его семье в Казани, а юношей переехал к матери на поселение в Магадан. Эту встречу Евгения Гинзбург описала в «хронике культа личности» «Крутой маршрут»: «…снова возникла глубинная органическая близость, порванная двенадцатью годами разлуки, жизнью среди чужих». Свое первое большое произведение «Коллеги» Аксёнов написал в 1959-м году, а впоследствии на советских экранах появился одноименный фильм, в котором сыграли звезды российского кинематографа – Ливанов, Лановой и Анофриев. К концу жизни Василий Аксёнов был автором уже около ста произведений, среди которых знаменитые «Московская сага», «Звёздный билет», «Остров Крым», «Затоваренная бочкотара» и, конечно, автобиографический роман «Ожог», который писатель и поэт Дмитрий Быков назвал «страшным романом об украденном детстве и поломанной юности». Работу над последней книгой «Ленд-лизовские. Lend-leasing» Аксёнов завершить не успел. Ее прервал инсульт, а потом – полтора года комы, из которой выйти ему не удалось: 6 июля 2009 года на 77-м году жизни великий русский писатель Василий Аксёнов умер в одной из московских клиник.

Сегодня, спустя десять лет, «Совершенно секретно» вспоминает Писателя Писателевича Аксёнова вместе с его другом и коллегой Евгением Анатольевичем Поповым.

– Евгений Анатольевич, это ведь Вы впервые назвали Аксёнова Писателем Писателевичем?

– Да, в книге «Аксёнов», которую мы сделали вместе с Александром Кабаковым, я сказал именно так. Василий Павлович был настоящим русским Писателем Писателевичем. Литературный профессионал с самых юных лет.

– А когда Вы узнали Аксёнова не только как писателя, но и как друга?

– Естественно, я читал всё, что написал Аксёнов, но лично мы познакомились только в 78-м году прошлого века, когда стали делать неподцензурный альманах «Метрополь». До этого он меня, конечно, никогда не читал, но, когда я принес ему свои рассказы, он попросил принести еще. Для меня это была большая честь. Когда я добавил еще рассказов и их стало ровно тринадцать, Аксёнов дал им название «Чертова дюжина рассказов»… Вообще, за нашу дружбу надо сказать спасибо родной советской власти: она преследовала метропольцев, а мы становились еще сплоченнее. Впоследствии Аксёнов стал крестным отцом моему сыну. Несмотря на то что Вася много лет прожил в Америке, мы с ним всегда оставались на связи и даже переписывались, иногда подпольным образом… Потом, когда он полтора года был в коме, я приходил к нему со своим другом Александров Кабаковым, и мы разговаривали так, будто он все слышит, все видит, все понимает. Он лежал абсолютно как мумия, не шевелясь и не моргая. Один раз у него такая подвижка некая была: мы уже засобирались уходить, а в это время еще его сын был. И что-то у него дрогнуло, будто мускул. И сын говорит: «Папаша, спокойно, они еще не уходят». И Вася опять успокоился. Его смерть была совершенно призрачной, в духе Аксёнова. Кстати, ведь многие писатели предсказывают свое будущее, и Аксёнов в какой-то степени тоже его предсказал. В одном из романов у него описано это состояние – между жизнью и смертью. В «Новом сладостном стиле», если мне не изменяет память.

– О Евгении Гинзбург – маме Аксёнова, известно множество подробностей. По ее книге «Крутой маршрут» даже поставлен спектакль в «Современнике». А каким был его отец?

– Его маму я никогда не видел, а с отцом был знаком. Он приезжал к Васе из Казани перед эмиграцией. Ему тогда уже лет девяносто было. Замечательный человек. Дикое количество лет он отсидел, но был такой коммунист упертый. Аксёнов как-то вышел после разговора с ним и говорит: «Тьфу, не могу». Я говорю: «Что такое?». А он: «Да не могу с отцом… Брежнев сволочь? Сволочь. А Хрущёв? Тоже. А Сталин? Убийца! Ленин? А Ленина не тронь!». Такой старой закалки большевик. Жил он в Казани, написал мемуары, как и Евгения Семёновна, но их конфисковали и закрыли в сейфе КГБ. Я не знаю, напечатаны они или нет. Но, наверное, где-то напечатаны уже… У Василия есть рассказ «Дикой», где он описывает, как они с отцом ездили в Рязанскую область, где Павел Васильевич родился. Он сам такой крестьянин из народа. Очень уважал Троцкого, считал его великим оратором… Но я зря сейчас вторгаюсь в эту сторону, потому что я политикой не занимаюсь, и мне плевать: что Троцкий, что Сталин – оба ублюдки. И Ленин еще с ними – третий.

– А в медицинский институт Василию Павловичу родители посоветовали поступать?

– Да. Он писать-то начал довольно рано, но мать и отчим, по фамилии Вальтер, с которым они жили после лагеря в Магадане, сказали: «Поступай в мединститут, потому что сидеть все равно придется. А на зоне врачу легче выживать». Сначала он учился в казанском мединституте, а потом перевелся в Питер.

– Он как-то реализовал себя в этой деятельности?

– Сначала он хотел быть таможенным врачом на судах, но его не пустили за биографию – боялись, что убежит. Тогда решено было остаться терапевтом на Онежском озере. А когда потом он переехал в Москву, то устроился фантастически – врачом в туберкулёзный диспансер, где на маленьком самолёте АН-2 облетал районные деревеньки. Это нашло отражение в «Затоваренной бочкотаре» и в «Коллегах». Конечно, как только у него появилась известность, он эту работу бросил и стал профессиональным писателем. Его и в Союз писателей очень рано приняли.

– Из которого его, по-моему, даже из-за «Метрополя» не исключили.

– Он вышел оттуда сам в знак протеста против исключения моего и Виктора Ерофеева. Вместе с ним вышли тогда ещё Семён Липкин и Инна Лиснянская.

– В книге «Мой знакомый гений. Беседы с культовыми личностями нашего времени» Вы описываете одну из встреч с Аксёновым. Вам «попса» помешала разговаривать. А если бы играл джаз?

– Джаз он обожал. Особенно в юности, в своих книгах он много писал об этом, очень ярко – в «Ожоге». Я еще знаю смешную деталь, когда Аксёнов уже в опале был, приехал какой-то знаменитый американский джазмен и из американского посольства Аксёнову прислали билет на этот концерт. Когда он сел в зале, рядом с ним оказался Феликс Кузнецов – руководитель московского Союза писателей, который «Метрополь» громил со страшной силой!

– Ничего себе компания…

– Не то слово.

– Юность, описанная в «Ожоге», – это реальная юность Василия Павловича?

– Трудно судить. Когда мы с Васей подружились, он дал мне прочитать «Ожог», который прятал от КГБ, но запретил даже из дома его выносить. И я его читал два дня без сна и отдыха. Конечно, во всех этих Самсиках, Аристархах, Пантелеях, Геннадиях и Радиях он описал себя. Как Вы помните, у всех этих героев не только отчество общее, но и биография – Колыма. Но, конечно, там есть и черты его знакомых. Оттепельная интеллигенция – вот кто эти пятеро. И, кстати, очень важно, что «Ожог» он написал уже абсолютно свободным человеком. Он не думал ни секунды о том, где он будет его печатать, кто его будет читать…

БЕЛЛА АХМАДУЛИНА, ВАСИЛИЙ АКСЁНОВ, ЕВГЕНИЙ ПОПОВ

– А как Вам кажется, когда Аксёнов стал абсолютно свободным писателем?

– Точно знаю: после 1968-го года, после введения танков в Чехословакию, он прекратил пить и стал писать «Ожог». Он сам об этом рассказывал. Вообще до этих событий в социализм с человеческим лицом многие верили. Все шестидесятники. Но после 1968-го в него верить мог только идиот полный или уже упертый человек, который карьеру делает. Ну, разве умный человек мог начать бороться с художниками? Что им сделали абстракционисты, которые такую каляку-маляку рисовали, что там понять ничего невозможно?

– Но, кстати, художникам разрешили тогда создать независимый профсоюз.

– А это интересная история. Вот что им дался наш «Метрополь»? Там ни одного нет диссидента. Но криминалом были даже тексты Высоцкого. Я помню, Феликс Кузнецов говорил своим партайгеносцам: «До чего докатились! Вы послушайте только «Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать…». «Позор!» – они орали. А что тут такого? За что так набрасываться? Непонятно. Они ведь сами сделали из писателей-комсомольцев – Аксёнова, Войновича, Гладилина, Кузнецова, Владимова – пятерых отъявленнейших диссидентов. Аксёнова громили за роман «Звездный билет», представляете? Это ведь вообще комсомольский роман. Это мальчики, трудные подростки, москвичи, которые ищут место в жизни. Но только едут не на БАМ, как велела соцреалистическая литература, а в Эстонию, где становятся рабочими… Но комсомольцы начали орать, что там звездные мальчики, стиляги… Бред. Мы беседовали с Юрским, и я вспомнил: в журнале «Крокодил» была карикатура на последней странице. Юрский играл снежного человека в фильме Рязанова «Человек ниоткуда» и наверху фильм тоже не понравился. Говорили, что это издевательство над советским человеком и все такое. А у Аксёнова «Звездный билет» заканчивается тем, что мальчик глядит в небо и видит там звездный билет с дырочками. Звездный билет – но куда? Так вот, карикатура была: стоит дикарь (Юрский, в набедренной повязке) и стиляга (Аксёнов). И подпись:

– Ты куда?

– Никуда.

– А ты откуда?

– Ниоткуда.

И об этом лекции читали, представляете? Идиоты просто.

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ . ФОТО: ЕЛЕНА МИРОНОВА

– Советскую интеллигенцию, и особенно писателей, болтало тогда – то в комсомол, то на Восток, то на Запад… А когда Василий Павлович из яростного западника превратился в страстного русского?

– Мое поколение – это опоздавшие шестидесятники. Даже если взять мои тексты, мне не пришьешь статью, я не писал «Долой советскую власть!», меня люди всегда интересовали больше, чем политика. Но когда мы полезли со своими вольными сочинениями в официальные издательства, лавочку уже закрыли. Уже закрыли даже то, что делали Ахмадулина и Аксёнов, понимаете? А что касается западника-Аксёнова, то смотрите как: в жизни много различных деталей смешных и странных. Например, мне кажется, в западничестве Аксёнова, огромную роль сыграло то, что в Казани был джаз Олега Лундстрема. Молодые люди смотрели на этих элегантных пьяниц, которые ходят в каких-то непонятных пальто, и просто балдели. Это одна причина. Вторая – время. Не юность даже, а совсем отрочество Аксёнова – это годы ленд-лиза. Он мне рассказывал, что как-то в посылке получил штаны, которых страшно стыдился. Какие-то грубые, из жесткой материи. Ему хотелось обычные шерстяные штаны. А это были джинсы, за которыми потом гонялись, как за драгоценностью. Когда он приехал в Магадан к матери, ему тоже встретились совсем другие люди – несоветские. Там все были отсидевшие, включая его отчима-католика. И потом, его время было – оттепель… Но, все-таки, несмотря на эти метания, Вася настоящим русским был всегда. По-моему, в «Ожоге» он пишет: любой флаг Родины люблю… Конечно, когда его лишили гражданства, он уехал в Америку, где быстро стал почтенным профессором университета: его обожали студенты. Но пенсионером он купил дом во Франции. Когда я его спросил, почему именно там, он ответил: «Из Франции ближе до Москвы». В конце жизни он уже почти все время был в Москве, включая трагедию с больницей. Нельзя сказать, что Аксёнов разлюбил Запад, но Россию он всегда любил больше.

– В одном из интервью Василий Павлович говорил, что поддерживает смертную казнь. Вы с ним обсуждали эту тему?

– В книжке «Мой знакомый гений...» мы говорили об этом, но я не могу натуру Аксёнова с этой точки зрения характеризовать. Я помню, когда он выступил не в защиту чеченцев в 2000-м году, на него все жутко обиделись и даже не сделали президентом международного ПЕН-клуба, хотя собирались. Аксёнов ненавидел быдло и насилие в любом виде. И считал, что если человек убийца и сто человек убил, то его надо тоже убивать, а не ждать пока он отсидит и подохнет. Аксёнов как-то давал интервью Евгению Киселёву, который говорил: «В чеченском вопросе Вы всё время говорите про какие-то мягкие конечности…» Аксёнов отвечал: «Да, меня поражает, что у таких бесстрашных ичкерийских повстанцев, я как врач сейчас выражаюсь, страсть к вырезанию полостей в мякоти: в пальцах, в ушах…» Тогда ему Киселёв говорит: «Как Вы так можете рассуждать, ведь Ваших родителей репрессировали!». Аксёнов отвечает: «Моих родителей репрессировал Сталин, а вот меня репрессировал Ваш начальник». Это на НТВ происходило. Киселёв говорит: «Кто?». «Филипп Денисович Бобков, бывший начальник 5-го Управления КГБ по борьбе с инакомыслящими», который теперь правая рука медиа-магната Гусинского, – отвечает Аксёнов. Киселёв, находчивый человек, не нашелся, что сказать, кроме: «Он уже у нас не работает». Аксёнов говорит: «С чем Вас и поздравляю». Конечно, в повторе это все вырезали. Но Аксёнов всегда играл по-честному, действовал в согласии с собственной совестью.

– Василий Павлович считал, что власть не должна вмешиваться в искусство, но общество – может. Как писатели Вашего поколения относятся к творчеству акционистов, таких, как, например, Пётр Павленский или Полина Музыка?

– Не могу говорить за всех, но вот «Ожог», как Вы помните, написан жутким матом. И при этом является произведением искусства. Почему? Потому что, во-первых, Аксёнов мастер большой, а во-вторых, это была реакция на советское ханжество. Искусство должно быть естественным. В какой-то момент я понял, что суть мата – не в описании гениталий, сексуальных сцен и т.д. Это, скорее, звукоподражание. Не случайно, у Солженицына вместо известных слов на букву «х» фигурируют такие же слова на букву «ф». Аксёнов в этом смысле мат даже изобретал: эти слова можно читать всем, но опытное ухо воспринимает их как оттенки дичайшей русской брани. У него один персонаж, например, все время произносит «напареулипо-гудям». Тут невольно понимаешь, что это что-то непристойное. В любой вольности художника важна эстетическая сторона, как бы он ее ни изображал. Я не думаю, что у этих Полины или Павленского есть что-либо подобное.

– Может быть, в их работах просто чувствуется недостаток образования?

– Наверное. Прежде чем Пикассо разъял пространство, он научился рисовать. И все знаменитые авангардисты, абстракционисты это умели. Ты сначала ремеслом овладей, а потом делай новое. Не хочу старому ворчуну уподобляться, но, понимаете, когда я в театре вижу, что для эпатажа показывают голую задницу, меня это просто не устраивает. Мне нужна тайна искусства. А здесь, когда элементарные вещи идут под грифом «искусство», просто выдается желаемое за действительное. Выдавать свое неумение сделать что-то за высочайшее произведение искусства – моветон, посредственность. Сравните описание хотя бы «мужского клуба» у Аксёнова и любую акцию вышеупомянутых «художников». Вам сразу станет все понятно.

– Свою книжку об Аксёнове Вы подписываете «На память о старшем друге, товарище и брате». Но ведь он был и Вашим учителем. Чему он учил?

– Вася любил повторять: не надо работать «со звериной серьезностью». А что это такое «звериная серьезность»? Аксёнов отвечал: «Пойди в зоопарк и посмотри на зверей, которые там в клетках сидят». Так вот, не надо быть зверем в клетке. Человек априори рожден свободным. И Аксёнов это прекрасно знал. И учил этому – и своей жизнью, и своими книгами.

Фото из архива Евгения Попова