Полифонический художник Владимир Высоцкий

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ И ЮРИЙ ЛЮБИМОВ

В этом году 25 июля – неюбилейная дата для Владимира Высоцкого. О том, какого человека мы потеряли, средства массовой информации активно заговорят лишь в следующем году – со дня его смерти будет ровно 40 лет. Мы же решили абстрагироваться от круглых дат, и предлагаем читателю необычную беседу о Владимире Семёновиче, в которой не будет заезженных историй про наркотики и женщин, но будет много о его таланте и жажде видеть любую ситуацию, непременно, с двух сторон. Почему Высоцкий был полифоническим художником? Об этом «Совершенно секретно» рассказал автор книги «Высоцкий» в серии «Жизнь замечательных людей», профессор МГУ Владимир Иванович Новиков.

– Владимир Иванович, как бы Вы описали Высоцкого в двух-трех словах?

– Русский национальный поэт. Как Пушкин или Блок.

– А почему некоторые исследователи, в том числе и писатель Дмитрий Быков, считают Высоцкого не русским, а советским писателем?

– Мы с Дмитрием Быковым много спорили на эту тему, в том числе и в передаче, которую он вел. Провокационный слоган «Высоцкий – советский поэт» был очень удачным медийным ходом, потому что его тут же принялись опровергать: кроме меня, с ним спорили Владимир Войнович, Александр Городницкий, Вениамин Смехов… Но такая точка зрения, действительно, бытует, и Быков не высосал ее из пальца, а просто гиперболизировал. Понимаете, Высоцкий не был диссидентом в классическом смысле и даже дистанцировался в какой-то степени от этого. Но так было не потому, что он чего-то боялся, а просто потому, что он всегда видел предмет с двух сторон. Он не был шестидесятником.

– В классическом смысле?

– Да, и в идейном, и в литературном. Быков записывает его в шестидесятники, но шестидесятники были утописты. Они верили в то, что Сталин плохой, а Ленин хороший. Что надо просто советский строй усовершенствовать. Кстати, и сейчас есть такая иллюзия: вернемся к советской системе и заживем хорошо. Но Высоцкий – полифонический художник, он отражает все точки зрения. Если вслушаться в его стихи, советский голос у него всегда звучит иронически. С молодых лет он даже само слово «советский» настолько презирал, что искажал его – «совейский». Голос милитаризма, тоталитаризма у него не звучит иначе, как в пародийном ключе.

– Но Быков еще подчеркивает, что своей «советскостью» он прикрывает себе еврейские корни.

– Судьба русского интеллигента-полукровки – получать по шее и за свою «русскость», и за свою «еврейскость». Высоцкий получил сполна и за русскую открытость, и за изощренное еврейское остроумие. Но можно сказать определенно: Высоцкий не разыгрывал свое происхождение как карту. Он не делал ставку на еврейскость, так же, как Бродский, например, который никогда не был в Израиле и говорил о себе как об американском гражданине и русском поэте. И Высоцкому, и Бродскому не хотелось провинциальности. Они ощущали себя русскими художниками, стремились к контакту с миром, а не к связям с какой-то узкой тусовкой.

– Владимир Семёнович как-то писал, что театральная работа убила в нем еврея. Он подчеркивал этим свою неудовлетворенность в театральной сфере?

– Действительно, ему очень хотелось играть, и он не был удовлетворен своим положением во всех театрах, в которых работал до Таганки. То же самое было и в кино. Но постепенно добившись успеха и в этой области, Высоцкий все-таки отошел от театра в сторону литературы.

– С какого примерно года этот перелом произошел?

– Это где-то 1966 год. Когда он приходит в Институт русского языка, когда ему дарят «Бег времени» Ахматовой… Когда у него появляются читатели. Не слушатели, а те, кто воспринимают его с листа. Он не спешил называть себя поэтом прежде, чем его так назовут. Но, в общем, опять, дуализм во всем, начиная с происхождения – двусмысленного, и заканчивая дилеммой «литература – театр», которые в Высоцком тоже всё время выясняли отношения. Ему, конечно, колоссально повезло с Любимовым, потому что Любимов не ставил советские осторожные пьесы, а ставил смелую социальную прозу. И поэзию. И песни Высоцкого фигурируют у него в одном ряду с классикой. Это, безусловно, тоже помогло.

– Бытует мнение, что песни Высоцкого – для всех, а поэзия – для литературно подкованных людей. Вы согласны с этим?

– Может быть. Вы знаете, у Высоцкого есть много пересечений с Зощенко. Когда тот выступал с чтением своих рассказов для широкой публики, – все хохотали. А постепенно чтение Зощенко становилось занятием для настоящих интеллектуалов, которые видят в тексте глубину. Может быть, такое происходит и с Высоцким. Есть те, кто способны его только слушать, а есть те, кто способен его читать. Но, кстати, любой слушатель может перейти в категорию читателей. Так что мы ещё не можем предсказать будущее функционирование произведений Высоцкого.

– Вы сказали, он не был диссидентом, хотя, все шестидесятники в какой-то мере стремились к этому. Как он тогда попал в неподцензурный альманах «Метрополь»?

– В «Метрополе» все очень неоднозначно. Там были не только шестидесятники, но и те, кто моложе. Там не было шестидесятника номер один – Евтушенко. У них была эстетская программа. Метропольцы конкретизировали формулу Синявского: «У меня с советской властью стилистические разногласия». Это модернизм в противовес реализму, смелость в языке: там цензуры не было никакой, ненормативная лексика использовалась беспредельно. Даже целомудренный Искандер выступил там с повестью «Маленький гигант большого секса». Высоцкий туда попал, что называется, за компанию. Там были люди хорошего круга: Аксёнов, Ахмадулина. Но на творчестве Высоцкого участие в «Метрополе» не сказалось никоим образом. Народ этот альманах в руках не держал, да и сами метропольцы Высоцкого не очень понимали. Так что назвать это гармоническим союзом и адекватной творческой средой для «всенародного Володи» никак нельзя.

– А у него вообще была эта творческая среда?

– Это вопрос очень интересный. Она у него менялась. Здесь он, опять же, схож с Пушкиным и Блоком. Среда менялась за средой, пока поэт не пришёл к полному одиночеству. Таков путь русского национального поэта первой величины. Для Пушкина эти периоды – поэты-лицеисты, «Зеленая лампа», близость с Языковым и Баратынским… У Блока: сначала с Андреем Белым, Сергеем Соловьёвым он создает культ Любови Дмитриевны, потом становится своим в компаниях Мережковского и Вячеслава Иванова, а в конце выходит на дорогу полного одиночества. Высоцкий в последние годы подчеркивал значимость кружка, который у них был в Большом Каретном, но, наверное, это была компенсация за то, что он с ним быстро расстался. Работа в театре на Таганке, женитьба на Марине Влади – это создало ситуацию для совершенно другого общения… Но компанейскость – все-таки, удел самодеятельной песни. Настоящей поэзии это не нужно. Мы много работали с материалом о Высоцком с Андреем Крыловым, его текстологом, и он, анализируя библиотеку Высоцкого, установил, что регулярные контакты с Вознесенским и Евтушенко, у него прекращаются уже после 1975 года, когда они перестают дарить ему свои книги. То есть, отношения становятся настолько дистанционными, что уже и такое взаимодействие невозможно. У Высоцкого были свои претензии к их кругу: они не помогли ему напечататься, вступить в Союз писателей… Как Юрий Трифонов сказал: «Надо было кулаком по столу. Ведь ему почему-то это было важно. А мы не добились…». И когда его самыми близкими друзьями остались только Михаил Шемякин и Вадим Туманов, Высоцкий в московской тусовке начинает чувствовать себя окончательно одиноким.

– Вы часто рассказываете о Высоцком, встраивая его фигуру в триаду с Галичем и Окуджавой. Почему эти поэты у Вас в связке?

– Все трое – поэты-универсалы. У всех присутствует сатира, любовная лирика, у всех есть выяснение отношений с Европой. Они не принадлежат к самодеятельной песне. В отличие от лириков самодеятельной песни, Высоцкий сразу был полон решимости и всегда оказывался под подозрением. В театре это только упорство Любимова – сделать его исполнителем героических ролей – Галилея, Гамлета. А в кино он долгое время играл бандитов и хулиганов. На исходе жизни он просто навязал себя, пользуясь дружбой с Говорухиным, на роль Жеглова, который в схематическом романе братьев Вайнеров был сугубо отрицательным персонажем. Высоцкий совершенно эту роль перекроил. Но его народ хотя бы рассмотрел крупным планом. Хоть родинку на щеке его увидели. И фильм «Место встречи изменить нельзя» стал театром одного Высоцкого. Серию, где его нет, невозможно смотреть. Ряженый Джигарханян, который до сих пор мстит за фразу «А теперь Гор-р-рбатый!», смотрится просто смешно по сравнению с фигурой Высоцкого.

– Если внимательно изучать жизнь Высоцкого, видно, что он все время уходит за флажки, переступает границы дозволенного. Почему его власти за это не трогали?

– Во-первых, Высоцкий работал для всех. И те же секретные агенты, которые за ним следили, его очень любили. Они сыграли определенную положительную роль в сохранении творческого наследия Высоцкого. Не то чтобы он был им свой. Это упрощающая логика. Он просто был нужен всем, включая первых лиц государства (хотя ему и не разрешали печататься). Ну, и, конечно, сыграл роль брак с Мариной Влади, которая с полным основанием говорит, что она продлила жизнь Высоцкому: и в смысле физического здоровья, и в смысле социально-политическом. Она вела себя, как настоящая русская женщина: Высоцкий был беспартийным, она вступила во французскую коммунистическую партию. Он был под защитой международного общественного мнения: у нас ведь очень уважали культурные контакты. Супруга товарища Влади предпочитали не трогать. И надо еще иметь в виду, что семидесятые годы прошлого века, брежневские, были относительно вегетарианские. Преследовали только тех, кто бросал однозначный осознанный вызов. Высоцкий, конечно же, работал в жанре социального памфлета, но не прямолинейной антисоветской агитки. Вместе с тем не было и уступок правящей идеологии: слова «Ленин» у него все-таки нет ни в одной песне. Прямолинейности в нем не было по натуре. И в этом его органика, а не знак того, что он чего-то боялся.

– Вы в своей книге о Высоцком описываете его работу над текстом «Я не люблю». В первой редакции было: «И мне не жаль распятого Христа». Потом стало: «Вот только жаль распятого Христа». Это был подгон под реалии или вспышка человеколюбия?

– Есть убедительная версия, что исправить этот текст его надоумил писатель Борис Можаев, когда они оба были в гостях у Юрия Любимова и Людмилы Целиковской. Можаев был человеком старшего возраста, авторитетом для Высоцкого, и он устыдил молодого автора за такое, по его мнению, кощунство. Но в какой-то степени это, конечно, говорит, опять же, о двойственности: Высоцкому была доступна и та, и другая точка зрения.

– Как это возможно?

– Простите, это главная тема Достоевского – сравнивать веру и неверие.

– Но у Достоевского доминанта явная была, разве нет?

– Сейчас Достоевского пытаются сделать православным писателем. Провинциальным. А всемирный он писатель именно потому, что открыл для всего мира: граница между верой и неверием подвижна! Не просто: воспитали родители, и ты в церковь ходишь. А что человек к вере приходит через глубокое сомнение. А может и наоборот: от принятой веры уйти в отрицание. Свидригайлов-то, которого играл Высоцкий в последнем спектакле, стал главным героем поэтому. Раскольников там оказался просто идейным убийцей, примитивным… Высоцкий думает не мыслями, а точками зрения. И это для поэзии уникально. Больше такого нет ни у кого. Одна коллега Высоцкого когда-то писала: почему все с восторгом слушают такие банальные вещи, как, например, «Я не люблю, когда мне лезут в душу»? А потому что здесь важна интонация, напор.

– Быков считает, что Высоцкий атеист. В какой-то форме в конце жизни он впустил в себя Бога?

– Атеист – это слово, которое по отношению к художнику неприемлемо. Если интеллигентный человек говорит, что он атеист, это меня немножко шокирует. Ну как в таком сложном вопросе можно занять такую примитивную позицию? В области религии русский интеллигент всегда находится в движении. У Высоцкого было абсолютно правильное представление об отношениях человека с Богом в масштабе жизни: «Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним». Он был даже не очень начитан в смысле церковной литературы, но то, что мы все предстаем перед Всевышним, он знал. В этом смысл и цель жизни. И если есть, что спеть, то жизнь, видимо, прожита правильно. Высоцкий был религиозным человеком в высшем смысле этого слова: не церковным, но религиозным. Повторюсь, он работал для всех.

ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ НОВИКОВ. ПРОФЕССОР МГУ

– Может быть, поэтому его до сих пор и слушают? Ведь многие его коллеги уже изрядно подзабыты.

– Я сейчас радуюсь, когда какой-то студент знает хоть что-то про Галича. Потому что читатель Галича уходит. Но возвращение его возможно. Окуджава сейчас не созвучен нашему времени, потому что оно не сентиментально. Но сентиментальность Окуджавы настолько иронична и тонка, что может быть, и к ней снова придут. А Высоцкий очень соответствует духу настоящего и будущего времени. Кстати, он может и Окуджаву, и Галича за собой вытащить.

– Какие три стихотворения о Высоцком Владимир Новиков считает лучшими?

– Тут огромный конкурс. Потому что, когда умирает великий человек, сочиняется очень много графомании. Но есть и шедевры, среди которых я призовую тройку определю так. Третье место – песня Юрия Визбора «Пишу тебе, Володя, с Садового кольца». Не тянулись они друг к другу при жизни, но после смерти Высоцкого Визбор вступил с ним в пост диалог, который получился очень искренний и глубокий. «Теперь никто не хочет хотя бы умереть лишь для того, чтоб вышел первый сборник» – одни эти строки красноречиво говорят о глубине стихотворения. Второе место – Андрей Вознесенский «Реквием оптимистический». Вознесенский никогда не завидовал Высоцкому и больше, чем кто-либо, оценил его при жизни. И он сумел даже опубликовать это стихотворение. Там было, правда, «Владимиру Семёнову» написано, но все понимали, о ком это. Конечно, могут немного шокировать строки «Какое время на дворе, таков мессия», но, может быть, в этом и нет ничего обидного. Не по качеству мессия, а в духе времени. Ну и, конечно, «Высоцкий воскресе, воистину воскресе» – потрясающий финал. Это достойное стихотворение, в противовес Евтушенко. О нем я не хочу дурно говорить, но «Жизнь кончилась, и началась распродажа» – нехорошее стихотворение. Евтушенко так не понимал Высоцкого, как Вознесенский. Первое место – представитель другого поколения – Александр Ерёменко. Он написал стихотворение потрясающей силы: «Я заметил, что, сколько ни пью, все равно выхожу из запоя, Я заметил, что нас было двое. Я еще постою на краю» и т.д. Найдете этот текст без проблем. И финал потрясающий: «Можно бант завязать – на звезде. И стихи напечатать любые. Отражается небо в лесу, как в воде, и деревья стоят голубые...». Он дает слово самому Высоцкому, и этим, однозначно, подтверждает свое первое место.

– Какое стихотворение Высоцкого Вы любите больше остальных?

– На этот вопрос я обычно отвечаю: песню Высоцкого как таковую. Но если выбирать, то, конечно, есть одно «незаслушанное» произведение – «Песня про белого слона». Я на нем показываю студентам, как устроена вертикаль, иерархия ценностей поэта. Человек сначала один, потом находит близкую душу, а потом эта близкая душа пропадает: «Сказали мне: Твой белый слон встретил стадо белое слоновье». Белое стадо – это фантастическая гипербола. Белый слон – как белая ворона, а некое белое стадо – идеальное место, где соединяются личности. Может быть, оно только за чертой жизни. Может быть, там, где Визбор увидел, как «в нашем общем хоре сольются голоса». Исполнял Высоцкий эту песню нечасто: известна только одна фонограмма. Но, что интересно, ее сегодня молодые исполнители стали петь. Чулпан Хаматова, Оксана Акиньшина, которая играла в фильме «Спасибо, что живой». Для старшего поколения это слишком сложная метафорика, а молодые что-то такое в нем прочитывают. Для меня любимое – незаезженное. Не джентельменский набор для средней школы. Еще дорога мне «Песня про первые ряды». Надо выходить в первые ряды? Или лучше оставаться в последнем? У Высоцкого и тут неоднозначный ответ, он призывает присмотреться к предмету, взвесить «за» и «против». Есть пословица «Думай двояко, делай одинако». Это мой ключ к Высоцкому. Посмотрев на предмет со всех сторон, он сам всегда принимает одно решение, в котором мерилом совершенства становится нравственный императив. А остальным Высоцкий предлагает полную свободу выбора.

Фото из архива автора