«Поместья мирного незримый покровитель…»

Середина февраля в Государственном музее-заповеднике  А. С. Пушкина «Михайловское»  – самая горячая пора. Именно в  эти дни здесь проходят ставшие  уже традиционными научные  чтения, посвященные памяти  легендарного хранителя усадьбы  Семёна Степановича Гейченко.  Интересными ожидаются  выступления, общая тема которых выражена пушкинскими  строчками «И вот общественное  мнение!.. И вот на чем вертится  мир!» Эту фразу можно отнести  и к личности самого Гейченко,  который создал этот уникальный  заповедник культуры. Корреспондент «Совершенно секретно» попытался отделить «зерна от плевел» в судьбе легендарного хранителя Пушкиногорья.

Каждый, кто оказывается на территории мемориальной усадьбы Михайловское, непременно обращает внимание на скромный домик,  который украшает табличка, уведомляющая о том, что «здесь с 1945 по 1993 жил и работал Семён Степанович Гейченко».  

МАСТЕР ПАРАДОКСОВ 

Справедливости ради следует отметить, что рядом могли быть размещены указания о том, что здесь бывали Аркадий Райкин, великий Михаил Ульянов, поэт Михаил Дудин и другие персоны, которые составили славу советского, теперь уже и российского  искусства. И всех их принимал у себя  в гостях хранитель, чьими страданиями и трудами некогда глухая псковская деревня превратилась в один из  центров мировой культуры. Даже фашисты, когда оккупировали область,  не посмели закрыть музей. Немецкие  пропагандисты отлично понимали, что  значит для русского человека имя великого поэта, хотя сами особого пиетета к нему не испытывали. Тем не менее,  под сень «михайловских рощ» наведывался командующий армии «Север» фельдмаршал фон Лееб. Заповедник неведомым образом, скорей  всего, божьим провидением притягивал к себе тех, кто когда-то был связан  с Пушкиным. Например, офицер пропагандисткой роты П. Данзас – родственник лицейского друга и секунданта  Пушкина – принимал участие в поэтических вечерах, которые устраивала  оккупационная дирекция музея – он  читал стихи поэта-белоэмигранта Туроверова. Родственник другого лицеиста Модеста Корфа – барон Корф (уже офицер вермахта), наслаждаясь красотами мест, принимал деятельное участие в отправке местной молодежи в Германию. И уж совсем нельзя пройти мимо того, что в годы войны буквально в двух шагах от Пушкинских гор (в  Новоржеве) служил присягнувший на верность рейху Клод Дантес-Геккерен  – прямой потомок убийцы Пушкина.  И таких «неслучайных случайностей»  в истории заповедника было немало.  Поэтому нет ничего удивительного в том, что за годы существования вокруг этого исторического места сложилась некая аура, которая постоянно подпитывалась разного рода историями, легендами, а порой и просто небылицами. Вольно или невольно, но немалую лепту в этот процесс внес и сам Семён Степанович Гейченко (1903–1993) – первый в Советском Союзе деятель культуры, удостоенный в 1983 году высокого звания Герой Социалистического Труда. Встречаясь с самыми разными людьми, слушая их рассказы о хранителе, трудно сдержать восхищение неординарностью этой личности. Немудрено, что и воспоминания  о нем порой самые противоречивые. При этом многие из них, как оказалось, были частью устного творчества  самого Семёна Степановича, который  был неистощим на выдумки и парадоксы. В частности, патриарх уверял, что если выйти на берег озера Кучане и крикнуть: «Пушк-и-и-н!?», то Александр Сергеевич – обязательно отзовется. Рассказывают, что некоторые  попробовали позвать великого поэта,  а потом уверяли друзей и знакомых,  что тот на самом деле откликается. По  словам критика Валентина Курбатова,  Гейченко мог озадачить собеседника  неожиданным вопросом: «а вы знаете, что в лагере я видел побирушку Мандельштама?» Другим парадоксом  звучала и реплика о том, что из ГУЛАГа  его вызволил сам Тухачевский. Увы, но  к тому времени знаменитый маршал  сгинул в подвалах Лубянки, но, может быть, Гейченко не забыл, как на одной из экскурсий по залам Петродворца судьба свела его с командующим 18-й армией? Любопытна и история,  связанная с Золотой звездой. Хлопотать о присвоении высокого звания Семёну Степановичу начал тогдашний  первый секретарь Псковского обкома  КПСС Алексей Миронович Рыбаков. Уже потом, выйдя на пенсию, он вспоминал, что высокие партийные начальники, узнав о том, что летом 1941  года Гейченко был арестован по доносу, слышать не хотели о награде. Пономарёв, Зимин (в то время они занимали самые высокие посты в партийной  иерархии. – Прим. ред.) футболили псковского ходока, пока, наконец, Рыбаков не прорвался к Самому. Алексей  Миронович так рассказывал о встрече  с Генеральным секретарем:

– Поговорили, и мое предложение  было поддержано. Когда в официальной прессе наконец-то появилось  сообщение о присвоении звания Героя, то первым мне позвонил Романов, который в то время командовал  Ленинградским горкомом КПСС. Он  спросил напрямик: «Мироныч, как  тебе удалось выбить звание своему скобарю?»

– А как ты думаешь? – ответил Рыбаков, имея в виду утомительные  согласования кандидатуры Семёна  Степановича в кабинетах партийных  столоначальников. Романов, видимо, намек понял, а уже через полгода  такой же высокой награды удостоили директора Эрмитажа – академика  Бориса Пиотровского. При этом, как особо подчеркивал  Рыбаков, хранитель никогда (!) не  позволял себе негативных высказываний в адрес власти.

 – Семён Степанович был человек  импульсивный, а уж рассказчик –  удивительный. Частенько я засиживался у него в гостях. Были у нас с ним частные и порой очень откровенные  разговоры. Кого-то он поругивал, однако затаенной обиды, как это бывает у людей, которые прошли сталинские лагеря, не было. К слову сказать, о том, что он был репрессирован, я сам узнал, когда начал хлопотать о присвоении ему звания Героя. Тогда же я попросил выяснить все, что  связано с этим делом, и мне вскоре  сообщили: Семён Степанович был  осужден за… связь с женой подданного Дании. В те времена и такое было возможно, поэтому я посчитал, что  подобный факт не может быть причиной для отказа в представлении к высокому званию.

– Хотя, если быть до конца честным, – добавил в конце разговора  Алексей Миронович, – в Кремле я никому не рассказывал об этом эпизоде. Мало ли что…

Так почему все-таки Гейченко оказался за решеткой? Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось перелистать  уголовное дело № 4098.  

ЗА АНТИСОВЕТСКУЮ  ПОРАЖЕНЧЕСКУЮ  ПРОПАГАНДУ 

Обвинение для того времени было, увы, банальное: «антисоветская пораженческая пропаганда» (ст. 58, ч.1). Понятно, что просто так оно не  могло возникнуть, значит – был донос. Что же поставил в вину Семёну Степановичу неизвестный «доброжелатель»? – вот выписки из самого уголовного дела: «При царе рубль стоил  значительно дороже», «во главе страны стоит человек, который не знает российское крестьянство! Люди в деревнях нищенствуют! Во что их превратила власть?! Сущие юродивые: грязные, голодные» и т. д. По нынешним временам подобные откровения,  высказанные на коммунальной кухне,  вряд ли можно считать «подрывом» существующего строя, однако совсем иначе думал следователь Госбезопасности младший лейтенант Алексеев, которому было поручено вести дело.  Сначала был арестован приятель Гейченко – ленинградский журналист Борис Мазинг. Кроме участия в подозрительных посиделках ему вменили осуждение закона, по которому  могли посадить каждого, кто опоздает на работу. А через неделю в следственный изолятор доставили самого Гейченко и хозяйку квартиры – Наталью Йоргенсен. Приволокли даже  дворника их дома Николая Яковлева,  единственная вина которого заключалась в том, что он никогда не отказывался выпить в компании с культурными людьми. Первым сломали Бориса Мазинга (по всей видимости,  его жестоко избивали), потому что  практически сразу он начал оговаривать себя, Семёна, Наталью. Вызванный с ним на очную ставку, Гейченко  с удивлением узнавал, что детские  воспоминания о колокольном звоне, например, полковых праздниках, на которые он любил ходить с матерью,  чтобы полюбоваться на отца в новой  парадной форме, не просто воспоминания детства, а… «восхищение царским режимом». В вину Гейченко поставили даже его сетования на то, что  ему, научному сотруднику «Пушкинского дома», невозможно заказать иностранную литературу. Как-то, сидя на кухне с Борисом, он пожаловался на то, что сотрудники Института Академии наук «отгорожены от западной культуры «китайской стеной». Что  там творится? – одному Богу известно». Эта неосторожная фраза на суде  была преподнесена, как восхваление  западной демократией. Оказавшись в камере, Гейченко никак не может понять: откуда в НКВД знают про их пьяный треп? Поэтому сначала на все вопросы следователя он отвечает решительным «нет!» Однако нахрапистому оперативнику понадобилось немного времени, чтобы «уговорить»  подследственного (ночные допросы этому очень способствуют) «разоружиться перед партией». Иными словами, признать, что белое – это  черное, а черное и вовсе – заговор!  В лучшем положении оказался дворник Николай Яковлев, который всю дорогу испуганно твердил: «Не помню, потому что был выпимши». Люди  с высшим образованием уже после второго допроса начинали «вспоминать» даже то, чего не было, а позже,  уже в камере, горько сожалели о своей греховной слабости. Не случайно  в своем последнем слове на суде Гейченко говорит: 

«Я раскаиваюсь в своих грешных разговорах, которые подчас были в нетрезвом виде (!)… Я прошу учесть мое искренне признание и оставить мне жизнь, я отдам все силы, чтобы загладить те прегрешения, которые имели место». 

ОБЖАЛОВАНЬЮ  НЕ ПОДЛЕЖИТ 

Относил ли он к этим прегрешениям и свою странную симпатию к той,  о которой он потом нигде ни разу не упоминал? Хозяйка квартиры, где  жил Гейченко и где обычно собирались его друзья, Наталья Йоргенсен,  была старше Семёна Степановича на 5 лет. Тут же следует отметить, что ее жизнь (дворянки, дочери профессора Черносвитова) была типична для многих русских женщин того времени. В 1920 году она в первый раз  попытается убежать из страны. Когда  нужно было решиться и сделать последний шаг, Наталья Александровна  (по ее же словам – они тоже были запротоколированы в деле) несколько  часов просидела на берегу Финского  залива, пока на нее наконец случайно не наткнулся пограничный наряд.  Что ее остановило перед бегством? – еще одна тайна той самой загадочной  и непоследовательной в своих порывах русской души. Некоторое время спустя Наталья Александровна по поддельным документам с последним эстонским эшелоном все-таки  уедет в Таллин, где ради куска хлеба  будет выступать в каком-то ресторане. Там она случайно познакомится с  Мартином. Вскоре они поженились и сразу же уехали в Берлин, где муж начал работать в газете «Политик». Несколько раз он предлагал ей принять гражданство Дании, но бывшая гимназистка проявила непонятное для европейца упорство. Зато ей удалось  уговорить мужа переехать в Россию,  в любимый ею Петроград. Догадывалась ли она, что вскоре ее первый муж – подданный Датского королевства – будет арестован и выслан в Сибирь? Потом судьба сведет ее с Мазингом. Однако жизнь с ним вскоре  подошла к тому логическому концу,  который наступает, когда в их общем бюджете ничего не остается кроме пустых амбиций и, увы, такого же пустого кошелька. Тем не менее, именно Борис познакомил ее Семёном Гейченко, от которого за несколько лет до начала войны ушла жена, забрав двоих детей. Тогда же он оказался без крыши над головой и был вынужден снимать в квартире Натальи Йоргенсен комнату. Какие на самом  деле были между ними отношения?  – история умалчивает, однако в своем последнем слове она будет страстно защищать не себя, а двух нелепых  мужчин, с которыми ее свела судьба

– Следователь грозил, что нас все равно расстреляют. Я прошу сохранить жизнь Гейченко и Мазингу. Они неплохие, но больные люди, вот они себя и оклеветали, – умоляла она  трибунал. – Граждане судьи, пожалейте их!

Однако суд (скорый и неправый)  вынес иное решение: Борис был приговорен к расстрелу, а Гейченко и Наталье Александровне присудили по 10 лет лишения свободы с дальнейшим поражением в правах. По тем  временам легким испугом отделался  дворник Николай, которому впаяли всего-то 7 лет – приговор был окончательный и обжалованию не подлежал. Просьба о помиловании Бориса Мазинга, в котором он просил отправить его, в прошлом офицера  Красной Армии, на фронт, осталась  без внимания, и 15 августа 1941 года  приговор был приведен в исполнение. А дальше… А дальше для Гейченко началась уже другая история. Летом 1943 года он вышел на свободу,  и практически сразу был призван в  армию, оказавшись, как и все люди,  прошедшие ГУЛАГ, в штрафбате. После тяжелого ранения Семён Степанович вернулся к прежним литературным занятиям, а в апреле 1945 года его, фронтовика, «искупившего  кровью», назначили директором Государственного музея-заповедника А. С. Пушкина в селе Михайловском Псковской области. Здесь он отработал почти 50 лет, обретя вечный покой на вершине городища Воронич, рядом с могилой любимой супруги  Любови Джалаловны (1920–1991). 

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ 

Трудно переоценить вклад Семёна Степановича Гейченко в развитие и становление Пушкинского заповедника. Именно он создал  из него ту жемчужину, которой и  сегодня гордится Россия. Между  тем находились «доброжелатели»,  которые не упускали случая, чтобы вставить шпильку в его адрес.  Особо много спекуляций было по  поводу ранения. Заговаривались  вплоть до того, что, дескать, это  был банальный самострел. Окончательную точку в этом вопросе поставила московская исследовательница Дарья Тимошенко – одна из  многочисленных доброхотов Пушкиногорья, которой удалось разыскать подлинные документы той  поры. Итак, согласно справке, полученной из архива военно-медицинского музея Минобороны  России, штрафбат, где проходил  службу рядовой Гейченко, входил  в состав 1236-го стрелкового полка 372-й дивизии. Эта часть принимала участие в одной из самых кровопролитных, но, увы, неудачной  Новгородско-Лужской операции.  Вот что было записано в журнале боевых действий подразделения: «9 февраля 1944 года стрелок  1236-го стрелкового полка красноармеец Гейченко… получил сквозное пулевое ранение мягких тканей правого бедра в верхней трети,  осколочное ранение 2-го пальца  левой кисти и травматическую ампутацию разрывной пулей левого  предплечья с нижней трети».

10 февраля (в день смерти Пушкина! – Прим. ред.) 1944 года он был  доставлен в 463-й медсанбат 372-й стрелковой дивизии. Потом в 72-й эвакопункт, после чего последовала череда госпиталей. В том числе и эвакогоспиталь СЭГ-2069 – такой же,  как в фильме «Офицеры». Война для рядового Семёна Гейченко закончилась 18 марта 1944 года. И последнее: Герой Социалистического Труда Семён Степанович Гейченко был  окончательно реабилитирован только за год до своей кончины – в сентябре 1992 года. Об этом в уголовном  деле № 4809 есть соответствующая  справка за подписью тогдашнего заместителя прокурора Псковской области товарища Шарыгина.