Прокурорские и деревенские

Три года назад я провела почти две недели, наблюдая вблизи за жизнью прокуроров в Твери – для большого текста про то, что за люди работают в этом самом влиятельном правоохранительном ведомстве России.

Главным моим впечатлением от общения с прокурорами было отсутствие собственно общения – в общечеловеческом смысле этого слова: вопросы я задавала и они даже отвечали, а контакта не происходило. Вода и масло – люди в погонах и без, то есть я – не смешивались никак.

По неписаным правилам тверского этикета после окончания интервью полагалось посвятить пять – десять минут неформальной беседе с журналистом. Полдюжины прокуроров, с которыми я общалась, задавали мне в этот момент один и тот же вопрос: «Как же вы в Москве живете, ведь пробки?» – и на этом их интерес ко мне как к собеседнику заканчивался. За две недели я, кажется, поняла почему: пока я не стала обвиняемой или подследственной, пока ко мне нельзя применить одну или несколько статей Уголовного кодекса и описать меня языком протокола, я для них просто не существовала. Неприятное ощущение – а ведь я пришла к ним в гости, а не на допрос.

Готовясь к погружению, я прочитала книжку «Удобное количество преступлений» норвежского криминалиста Нильса Кристи, автора парадоксального утверждения «Преступлений не существует». Кристи считает, что «преступление» – это понятие, которое очень легко уводит от реальности, позволяя не разбираться в том, что человек совершил и почему и как сделать так, чтобы это не повторилось. По его мнению, правоохранительная система уходит от репрессивности и приближается к идеалу по мере сокращения дистанции между преступниками и стражами порядка.

Мой опыт общения с тверскими прокурорами эту мысль подтвердил: самым человечным из них оказался тот, кто до того, как попасть в областную прокуратуру, 20 лет был прокурором маленького городка в Тверской области – вроде Осташкова, где повторно судили Илью Фарбера. Он рассказывал, как был обвинителем на процессе по делу парня, укравшего мобильный телефон: «А у него на ботинках дырки. Из деревни пацан, где работы никакой. Я смотрел на него и думал: а что ему, собственно, остается, кроме воровства?.. Мы с заместителем моим поспорили из-за него. Он говорил: кто хочет, тот работу найдет и себя прокормит. Но он городской, откуда ему знать».

Если следовать этой логике – что чем меньше дистанция между правоохранительными органами и людьми, тем лучше, – то Осташковский суд должен был бы отнестись к Илье Фарберу с большим сочувствием, чем Тверской. Теория Нильса Кристи не сработала? Напротив, она подтвердилась. Просто дистанция между Осташковской прокуратурой и Фарбером еще больше, чем между Фарбером и областными прокурорами, потому что Илья Фарбер – художник и москвич – принадлежит осташковской реальности еще меньше, чем он принадлежит областному центру. Еврей или русский – дело второстепенное, главное – чужой. Он получил срок не за то, что украл, а за то, что в тверских деревнях парни от безнадеги воруют мобильные телефоны. Кто-то же должен за это ответить.