Просто Светлана

Фрагмент беседы Артема БОРОВИКА с дочерью Сталина – Светланой АЛЛИЛУЕВОЙ. Полностью читайте интервью в летних номерах еженедельника «Версия», новой газеты нашего холдинга.

Через своего литературного агента Светлана Аллилуева предложила мне записать с ней интервью и издать её книги в нашем московском издательстве «Совершенно секретно». Я принял её предложение, и спустя неделю мы встретились в Нью-Йорке. Ей 72 года. Она подтянута, энергична, у неё абсолютно ясный ум. Чем старше становится, тем отчетливее проступает внешнее сходство с Ним.

– Только называйте меня просто Светланой. Ни в коем случае по отчеству, – попросила она, и беседа началась.

– Кем вы ощущаете себя сегодня: американкой или русской? Ваши грузинские корни дают о себе знать? Кто вы сегодня после тридцати лет, что прошли вне Союза, вне России?

– Я, конечно, ощущаю себя американкой: ведь уже двадцать лет я гражданка США, корни мои больше грузинские, чем русские, если говорить об этнических корнях. Но культура... Как писатель я, конечно, русская. Мои книги в переводах очень меняют свое лицо. А я люблю их натуральное лицо, их русский язык.

– Ваша мама – Надежда Сергеевна – кем себя считала?

– Не знаю, кем она себя считала. Она тоже выросла в русской культуре, но было и сильное влияние немецкой бабушки – Ольги Евгеньевны. Её предки приехали из Германии в начале ХIХ века, в 1818 году. Близ Тифлиса была маленькая немецкая колония. Потому немецкое влияние было очень сильным и во всех последующих поколениях. Думаю, мамины аккуратность и организованность – тоже от немцев, от бабушкиных корней. И, конечно, в детстве нас учили немецкому языку. Это было тогда в моде. Но и Грузия, безусловно, присутствовала во всем укладе жизни нашей семьи. Ведь мамина семья тоже жила в Грузии. Я уж не говорю про отца и его родных.

– Сейчас, когда бываешь в республиках бывшего Союза, часто приходится слышать споры о национальной принадлежности Сталина. Армяне говорят: «Сталин наш, в нём текла армянская кровь». Осетины утверждают, что Сталин, конечно же, осетин. Даже у чеченцев есть свои претензии.

– Отец был стопроцентным грузином, как мой старший брат Яша. Мы же, Аллилуевы, смесь немецкого и украинского. Русского было очень мало. Русской была культура, в которой нас вырастили.

– Ваши самые первые детские воспоминания.

– Я себя помню с трёх лет. День рождения, с подарками.

– Вы помните, какие подарки вам дарили?

– Кто-то подарил мне маленькую железную плитку с кастрюльками. А одна милая мамина приятельница принесла маленький бумажный пакетик. Я разворачивала, разворачивала, точно кочан капусты, и наконец появился мраморный зайчик. Для ребенка это занятно. До шести-семи лет, когда мама была жива, наша жизнь была прекрасно организована, это была замечательная жизнь. Уроки дома, учительница. Слово «гувернантка» тогда не употреблялось. Она учила нас и читать, и писать по-русски и по-немецки, лепить из пластилина. И рисовать. И гербарий собирать.

– Вы говорите, жизнь была организована мамой. А отец?

– Он целиком доверил ей дом и детей. Она делала что хотела. Хотя во многом советовалась со своим старым другом Региной Глаз, педагогом. Та была последователем Штайнера. Нас учили с самых ранних лет ритму и музыке. И, помню, я могла записывать ноты, простую мелодию. Потом, правда, забыла, как это делается. С самого раннего возраста нам давали всё возможное. Но потом всё прекратилось, и мы пошли в обычную школу. Брат до 11 лет получил намного больше, чем я. Я хорошо помню мое детство. Оно было замечательным именно благодаря маме.

– Вы рожали в «кремлевке» вместе с дочерью Молотова – тоже Светланой. Когда она родила, гордый Вячеслав Михайлович приехал поздравить её в роддом. Ваш отец даже не позвонил. Вас это сильно задело?

– Это было грустно. Но я понимала и знала, что Вячеслав Михайлович очень хороший отец. У Светланы Молотовой были более близкие отношения и с матерью, и с отцом, чем у меня. Её мать тогда находилась в ссылке, и Вячеслав Михайлович уделял дочери больше внимания, чем обычно. Из родильного дома я вернулась домой. Но мой отец не увидел Катю ни когда она родилась, ни через год, ни через два... Только когда ей исполнилось пять или шесть лет. Он жил на своей даче, а мы жили в городе, в Кремле. Семьи как таковой уже не было.

– Иногда всё-таки ему нужна была ваша теплота?

– Да, я думаю, нужна. Из всех живущих я единственная помню, что он мог быть нежным, внимательным, потому что я напоминала ему мать. Память о матери была ему дорога. Ему хотелось, чтобы я была преданной дочерью, не выходила замуж, занималась лишь тем, что ему интересно. Он отправил меня учиться на истфак, а я хотела заниматься литературой и иностранными языками. История меня интересовала мало. Я уже подала на филфак, а он сказал: пойди и переподай. Спорить было нельзя. Я пошла – и это был стыд. «А почему вы это делаете?» – спросили на факультете. «Потому что мой отец так хочет». Но он проявлял иногда удивительную нежность к моим детям, к дочери Якова – Гуле. Это было всего раза два или три.

Последние годы он жил один на своей даче и совершенно очерствел. А когда жива была мама, наш дом был полон: мамина сестра, брат – все были там. Одна наша родственница вела дневник, который, кстати, был опубликован в журнале «Источник». Так вот она всегда помнила отца как очень открытого, радушного человека. После маминой смерти всё изменилось.

– Сталин не видел своих внуков, покуда им не исполнилось пять-шесть лет, – так проявлялось его отношение к вашему первому мужу, Григорию Морозову?

– Нет, это был образ жизни. Отец жил на даче, мы – в Кремле.

– Когда вы приезжали в Москву лет пятнадцать назад, вам хотелось побывать в Кремле, в той самой квартире?

– Знаете, мне хотелось пойти туда, где мама умерла. Я хорошо помню эту квартиру, помню, как она была обставлена, могу закрыть глаза и увидеть все детали. Но всё было так суматошно. Через месяц мы буквально бежали в Грузию. В силу разных причин.

– Ваш неожиданный отъезд в Грузию многими был не понят. Почему это произошло?

– Нам с Ольгой начали диктовать, как нам жить. Пришли два мидовца, отобрали наши американские паспорта, отвезли их в посольство США. Очень грубо заявили американским дипломатам: «Всё, теперь они наши, а не ваши!» Это было воспринято как оскорбительная, невероятная по своей грубости и наглости акция. И моментально представители мировой прессы собрались у дверей нашей гостиницы. Мы жили в «Советской». Нам общаться с прессой было трудно: как объяснить журналистам действия Советского правительства, которые не были согласованы с нами?! Тогда Генеральным секретарем был Черненко. Мы бежали от всего этого в Грузию. Во-вторых, московские власти пытались усадить Олю за парту советской школы, а она ни слова не знала по-русски. Я протестовала, но мне говорили, что у нас даже вьетнамские дети через шесть месяцев обучения начинают блестяще болтать по-русски. Весь этот нажим, попытка сделать из американской девочки советскую школьницу за шесть месяцев - всё это нас здорово напугало. Когда мы приехали в Грузию, Ольгу окружила местная молодежь, и многие говорили по-английски, стало чуть легче. Власти разрешили Ольге заниматься учёбой дома: русским и грузинским языками, рисованием. Ей дали тренера, и Ольга занялась верховой ездой. Она была счастлива. А мне там было во многих отношениях труднее, потому что на меня смотрели как на «дочь». Я вызывала двойственную реакцию. Например, некоторые педагоги отказались давать уроки моей дочери. Нам с Ольгой нравилось ходить в храм. Прихожане приветствовали это, но некоторые все же возмущались: «Кто позволил им ходить сюда?!» Я могла их понять: многие из них были детьми и внуками жертв репрессий, но, повторяю, я чаще встречала радушное отношение к себе и дочери. Тем не менее все это вместе сильно давило на меня.

– Я знаю, что вы с Олей ездили в Гори. Какое впечатление произвел этот город на неё? И насколько ей вообще был интересен её дед, грузинская часть его жизни?

– Ей было очень интересно, и на неё произвело колоссальное впечатление посещение того домика, где когда-то был музей, я знаю, что сейчас он закрыт. Она в своей жизни никогда не видела такой вопиющей бедности: такая хибарка, почти курятник... Там была кровать, стол. Нет, это не просто бедность, это бедность азиатская... Дочь была потрясена.