Семён Ария: солдат и адвокат

В жизни выдающегося отечественного юриста Семёна Арии было четыре года войны и более шестидесяти лет работы защитником

Вконце января нынешнего года состоялась очередная конференция адвокатов Подмосковья. Открывая ее, многолетний президент Адвокатской палаты Московской области Алексей Галоганов сказал, что их сообщество понесло тяжелую утрату: из жизни ушел замечательный человек, выдающийся адвокат Семён Львович Ария. Зал встал.
Среди боевых и трудовых наград, памятных медалей Семёна Арии эта медаль выделяется: она крупнее, из золота (золото 585-й пробы. – Ред.) и на ней выбит номер – 001, т.е. первая. А самое замечательное: на награде портрет… Семёна Львовича! А чтобы никто не сомневался – подпись: С.Л. Ария.
На другой стороне медали слова: «За духовное служение адвокатскому сообществу России» имени С.Л. Арии. Учредители медали – Московская областная палата адвокатов – посчитали, что именно Семён Львович олицетворяет этот девиз, что его жизнь и деятельность – образец подвижнического служения во благо общества России. И отчеканили его профиль.
Как-то в начале 1970-х поздно вечером у меня дома раздался звонок. Звонил председатель Московской областной коллегии адвокатов (сейчас это Адвокатская палата) Быков. Он спросил:
– Вы слышали о «ленинградском самолетном деле»?
Я ответил, что слышал, как на заседании Верховного суда какой-то адвокат своей репликой внес смятение в ход процесса по этому делу, но подробностей не знаю.
– Этот адвокат – из нашей коллегии, знакомый вам Ария Семён Львович. Он готов с вами встретиться.
В это время – январь 1971 года – я уже не работал в областной газете, но с адвокатом с удовольствием встретился. Познакомились мы несколько лет назад. В газете должна была появиться рубрика  «Юридическая консультация». Я попросил Быкова рекомендовать для участия в ней пятерых адвокатов. Он сразу назвал несколько фамилий, и первой – Ария. Добавил: воевал, награжден, танкист. Я тоже воевал в составе танкового корпуса и подумал, что мы найдем общий язык. Так и вышло. Семён Львович охотно и толково консультировал нас по сложным делам.
Вот и тогда он дельно и сжато рассказал об этом «самолетном деле». Группа жителей Риги и Ленинграда, которым не давали разрешения на выезд в Израиль (всего 16 человек, евреи и русские), объединились, чтобы захватить легкий самолет в Карелии и перелететь в Швецию. Конспираторами они оказались никудышными, их всех арестовали на аэродроме.
Суд в Ленинграде приговорил двоих – Кузнецова и Дымшица – к смертной казни, а остальных к 10–15 годам заключения. Ария, который участвовал в этом деле, вернулся в Москву и тотчас был вызван в Верховный суд РСФСР: срочно пиши жалобу на приговор. Перед заседанием Семён Львович узнал от знакомого прокурора: Президент США Никсон позвонил тогдашнему Генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу и попросил заменить смертные приговоры, чтобы не портить американцам рождественские праздники. И сделать это до Нового года. А до него оставалось два дня.
Брежнев согласился, помощники довели его указания до председателя Верховного суда. Судейские в шоке: нарушались все законные сроки. Генсек не стал вникать в детали, указание осталось в силе, и на 31 декабря (!) 1970 года назначается заседание суда.
Прокурор предложил, исходя из соображений гуманности, заменить смертную казнь обоим осужденным на лишение свободы. Как и требовалось по регламенту, председательствующий спросил: есть ли какие-то дополнения у защиты. Адвокаты молчали. Но вдруг поднялась рука, и встал один из защитников и попросил слова. Это был Ария. В зале повисла тишина: ничего подобного сценарием не предусматривалось.
– Я, – рассказывал мне Семён Львович, – сказал, что все мы приветствуем предложение прокуратуры. Но будет несправедливо, если смягчат наказание тем, кто играл главные роли, и оставят прежние сроки остальным. Председатель Верховного суда РСФСР Смирнов – он вел заседание – сидел молча, но смотрел на меня так… Я его понимал: Брежнев давал указания о двух, а тут публично просят снизить сроки наказания еще дюжине осужденных.
– Что было дальше?
– Смирнов и другие члены коллегии вышли совещаться. А ко мне подходили знакомые. Кто-то говорил слова одобрения, а один произнес: боюсь, Семён, это твое последнее выступление в суде. Коллегия вернулась, объявили: смертная казнь Кузнецову и Дымшицу заменена на 15 лет заключения. Тогда этот срок был предельным. Смягчили наказание и почти всем другим осужденным. Мой подзащитный, например, получил не 15, а 12 лет.
«Самолетное дело» – не единственное, в котором Семён Ария участвовал как защитник диссидентов. Таких адвокатов можно было пересчитать по пальцам. Эта работа требовала от адвоката не только профессионального умения, но и мужества. А его Семёну Львовичу было не занимать: позади были пять лет военной службы, из них четыре года войны. И отношение к тем подзащитным, которые прошли фронт, у него было особое.
Уже через много лет после победы к Арии обратился подмосковный житель Максимов. Он воевал, командовал артиллерийским взводом. Часть попала в окружение, и, чтобы орудия не достались немцам, их на руках отвезли в лес, замаскировали ветками, сняли и упрятали замки и приборы, с боем прорвались к своим.
Через день раздобыли лошадей и вывезли пушки. Но только проделали эту операцию, как вызвали в трибунал. А там разговор короткий: обвинили в трусости, в неисполнении приказа и приговорили к высшей мере наказания – расстрелу. Командующий фронтом приговор не утвердил, Максимова отправили на передовую рядовым. Честно воевал, пять раз был ранен, награжден. Вернулся на завод, женился, растил детей. О том приговоре никто не вспоминал. Но сам-то Максимов знал, что приговор не отменен! Вот и попросил Арию помочь ему.
– У него были собраны многие документы – характеристики, приказы, – рассказывал Семён Львович. – Но и мне пришлось много поработать. Изучал, например, сводки о боях в том районе. Жалоба на имя Главного военного прокурора получилась убедительной. Хотел согласовать ее с Максимовым, не мог с ним связаться. Дозвонился до завода, мне ответили: недавно похоронили Максимова, третий инфаркт.
– Отправили жалобу?
– Отправил, но умолчал, что его уже нет в живых. Не знаю, узнали это военные прокуроры или сочли документ веским, доказательным, но тот несправедливый приговор отменили. Максимов об этом уже не узнает, но его дети, внуки, правнуки будут знать, что их дед и отец всегда воевал честно.
Ария замолчал, а потом неожиданно добавил:
– Это был, пожалуй, единственный случай, когда я слукавил с прокурорскими

*   *   *
Актриса «Мосфильма» и театра Вахтангова Валентина Малявина и актер того же театра Стас Жданько несколько лет жили, как сказали бы сегодня, в гражданском браке. Занимали одну комнату в многолюдной коммуналке. Жили дружно, но случались и размолвки, конфликты, хотя до разрыва отношений дело не доходило. Весной 1978 года общественность Москвы была возбуждена сообщением об убийстве (или самоубийстве) Стаса Жданько. Вечером 13 апреля Стас у себя дома изрядно выпил с приятелем. Последний ушел, а актер решил продолжить выпивку в ресторане, благо он был рядом. Валентина воспротивилась, но Стас продолжал одеваться. Тогда она схватила бутылку сухого вина «Гурджа-ани», открыла ее и на глазах Стаса выпила более стакана. Вышла на кухню. Через несколько минут вернулась, и соседи услышали ее крик. Вбежали в комнату и увидели сползающего с кресла на пол окровавленного Жданько и Валентину, пытавшуюся зажать руками рану на его груди.

На фото: Валентина Малявина (РИА «НОВОСТИ»)

Врачи констатировали смерть Стаса. А Валентину обвинили в убийстве Жданько. Изучив обстоятельства дела, адвокат Ария доказывал, что это было не убийство, а самоубийство. Дело трижды прекращалось производством за отсутствием состава преступления.
– Чтобы добиться этого, пришлось много и кропотливо поработать, – делился со мной Семён Львович. – Я не раз консультировался с хирургами, психиатрами, криминалистами, баллистами. Если собрать ответы на мои запросы, наберется не на один том.
Через полтора года после смерти Жданько дело прекратили в третий раз. Казалось, все постепенно затихает. И вдруг через пять лет Малявину вновь вызывают в Прокуратуру РСФСР и предъявляют обвинение в убийстве Стаса. Оказывается, новое дело инициировано по заявлению матери Стаса. При этом рассматривается только одна версия – убийство. Семён Львович был занят в других процессах, но немедленно включился в это дело. Главный довод обвинения: эксперты указали на большую вероятность нанесения удара ножом посторонней рукой, то есть рукой Малявиной. И что самоубийцы такой «нехарактерный» удар себе не наносят.
Приговор Малявиной – 9 лет заключения. По жалобе защиты Генеральная прокуратура предложила снизить наказание до трех лет. Мосгорсуд сократил срок до пяти лет. Валентину по этапу отправили на зону.
– Я, естественно, с приговором не согласился, – рассказывал Ария, – продолжал слать жалобы и письма во все надзорные инстанции. И мучительно вспоминал: где я видел скульптуру мужчины-самоубийцы, в руках у него нож с «нехарактерным» наклоном руки. Я много ездил по стране, бывал за рубежом. И обязательно посещал местные музеи. Но вот вспомнить, где эта скульптура, не мог. Работал над письмом Председателю Верховного суда РСФСР по тому же делу – и как молнией ударило: скульптуру эту я видел в московском Музее изобразительных искусств имени Пушкина. Утром помчался в музей, прошел в Греческий зал, и вот он – такой нужный и важный свидетель! Табличка: «Галл, убивающий себя и свою жену». Убивающий себя тем самым «нехарактерным» вертикальным ударом. Письмо председателю не стал переделывать, а приписал «Примечание», в котором сказал о скульптуре и пообещал прислать, если потребуется, фотоснимки.
– Интересно, ваш адресат ездил в музей?
– Мне это неизвестно. Но, полагаю, вряд ли он когда-нибудь еще получал ссылки на свидетелей, коим много сотен лет

*   *   *
Командир танкового батальона получил приказ о ночном многокилометровом переходе на новый участок. Командный «Виллис» шел во главе колонны, головной танк Т-34 вел старший сержант Ария. Шли в темноте, светить фарами запрещалось. Комбат предупредил: если что – подам сигнал. Километров через десять над оврагом был перекинут мостик. То ли комбат его не заметил, то ли еще по какой причине, но сигнала с «Виллиса» не последовало, он легко перескочил мостик. А танк Арии сразу же кувыркнулся и оказался на дне оврага – на башне и гусеницами наверху. Наверху оказался и донный люк, через него Ария выбрался. Экипаж во время марша сидел на броне, на теплом месте, укрывшись брезентом, и потому отделался легкими ушибами.
– Всю войну прошел, – делился Ария, – а такой картины никогда не видел: танк вверх ногами.
Я тоже видел танки подбитые, подорванные на минах, но чтобы так…
Комбат оставил один танк в качестве буксировщика и приказал следовать по маршруту. С трудом, но поставили бедолагу на гусеницы. И он – о чудо! – завелся и поехал! Но через полсотни километров все-таки встал на дороге посреди степи. По счастью, недалеко оказались заброшенные сараи, куда доползли валившиеся от усталости танкисты. Оставили часового, но и он уснул. Когда рассвело, вышли из сарая и… не поверили своим глазам: танка нигде не было! Как потом выяснилось, ночью приехали ремонтники, будить экипаж не стали и на буксире уволокли Т-34 на рембазу. Комбриг не стал вникать в детали, а приказал: командира танка и механика-водителя отдать под суд. Разбирательство в трибунале было коротким, таким же и приговор: семь лет лишения свободы, замененные направлением в штрафные части.
Так старший сержант Ария оказался в 683-й штрафной роте рядовым стрелком. (Обычно в частях роты исчислялись единицами: 1-я, 3-я, 6-я. В училищах и учебных подразделениях доходило до 15, 20. А тут аж трехзначные.) Арии достался карабин, единственный в роте. Были еще 2–3 ручных пулемета да старые «трехлинейки». Но и с ними ходили в атаки, в разведку боем, в боевые охранения.
Рядовой стрелок Ария воевал честно, подчас храбро, и ждал свою пулю, чтобы кровью искупить вину, которой не было, но в бумагах значилась. Вместо немецкой пули однажды командир роты вызвал Арию и еще двоих бойцов из окопов и объявил им:
– Представил вас к снятию судимости. Знаете, где штаб полка? Отправляйтесь туда.
И на этот раз заседание трибунала было коротким. И таким же решение: «За мужество и отвагу, проявленные…  снять со старшего сержанта Арии Семёна Львовича судимость».
Однажды он спросил меня:
– А знаете, сколько было штрафников?
Я не знал.
– Кроме меня, еще четыреста двадцать семь тысяч девятьсот девять человек.
И для наглядности написал цифрами: 427 909.
Я несколько раз использовал эти данные, хотя, признаюсь, не знаю, где их Ария взял.

На фото: Сенатор Генри Джексон (второй слева) с Марком Дымшицем (первый слева) и Эдуардом Кузнецовым (второй справа). Нью-Йорк, 1979 год (ami.spb.ru)

После штрафной роты Семён Львович в танковые войска не вернулся, а попал в гвардейскую минометную часть, в дивизион «Катюш». В январе сорок пятого оказался в санчасти полка – ранили в ногу. Рядом лежал солдат Фёдор Царёв – подхватил малярию. Наслаждались тишиной – до передовой 40 километров. Рядом венгерское озеро Балатон. И вдруг однажды санчасть подняли по тревоге: немецкие танки прорвали фронт, крушат тылы.
Раненых и больных погрузили в грузовики. Ехали медленно, дорогу заполонили отступавшие части. В какой-то момент стали явственно слышны пулеметные очереди и гул танковых моторов. И тогда опытный Царёв предложил слезть с машины и уйти с дороги. Из грузовика скинули их вещмешки и костыли Арии. Доковыляли до перелеска, без сил свалились на опушке. И увидели, как на близком холме появились танки.
– Я сразу определил: немецкие «тигры», – вспоминал Семён Львович. – Три штуки, не знаю, увидели ли нас немцы, но дали пулеметную очередь, танки развернулись и ринулись к дороге. А она забита. Можно только представить, что там творилось. А нас подняла неведомая сила – и больной Царёв, и я на костылях ушли в лес.
Шли долго, медленно. Через каждые 200–300 метров валились без сил. Вставали, то Фёдор брал вещмешок Арии, то Семён отдавал ему один костыль.
– Вышли к Дунаю, по понтонному мосту переправились. Уж не помню, – заключил Ария, – где мы прибились к какому-то госпиталю. Немцев у Балатона задержали, отбросили назад. Мы с Данилычем разыскали свой полк и дошли до альпийских отрогов в Австрии.