Тот, кто брал Берлин

Воспоминания участника штурма Рейхстага Михаила Долженко: «Рад, что дожил до времён, когда о войнe, о том, чему лично был свидетелем, могу говорить честно, без купюр, без страха и оглядки»

Я люблю захаживать в антикварные магазины на OldStrathcona, в Goodwill, ValueVillage – эти окультуренные блошиные рынки современной Канады. Заглядываю туда, чтобы порыться в книжных развалах, повертеть в руках, прицениться к диковинным вещицам, старым картинам. В тот зимний день три года назад я вышел на очередную «охоту» не один, а с мамой, которая гостила у нас в Канаде. Магазин Goodwill её поразил – ей ещё никогда не приходилось сталкиваться с таким средоточением разнообразного, полезного и бесполезного, но такого доступного, даже по меркам белорусской пенсионерки, барахла. Пробежавшись вдоль рядов, мы задержались возле одной из картин. Обсуждая её достоинства и недостатки, услышали за спиной чей-то голос:

– Картина – мазня, а вот рамка, рамка шикарная! Это я вам как специалист говорю.

Мы оглянулись. Нам улыбался пожилой мужчина с очень доброжелательным, приветливым лицом.

– Вы уж извините, но я услышал русскую речь и не удержался от комментариев.

Познакомились. Михаил Иванович Долженко – бывший житель Донецка, как выяснилось, действительно знает толк в рамах для картин, занимается их реставрацией. Михаил Иванович оказался ветераном Великой Отечественной войны, фронтовиком. В Канаду вместе с женой Тамарой Борисовной переехали 15 лет назад к двум своим дочерям. По правде говоря, поначалу моложавый вид ветерана не внушил доверия – а воевал ли он вообще? Каково же было моё удивление, когда я узнал, что – на момент нашего знакомства – Михаилу Ивановичу было уже 88 лет (в этом году исполняется 91 год). На войну он ушёл 17-летним пареньком сразу после освобождения Донецка. За три года общения с ветераном во время наших регулярных встреч я старательно записывал воспоминания бывшего связиста сержанта Михаила Долженко, участника штурма Рейхстага:

– Войну я закончил 2 мая в Берлине, так что Победу отпраздновал в самом логове, – Михаил Иванович открыл несколько книг, все о войне, с дарственными надписями авторов. Я взял одну из книг и прочёл: «Михаилу Ивановичу Долженко на добрую память от автора.

В.М. Шатилов. 29.04.1985.». Фамилия Шатилов мне тогда ни о чём не говорила.

– Генерал-полковник Шатилов в конце войны был командиром 150-й стрелковой ордена Кутузова II степени Идрицкой дивизии. Я служил в этой дивизии, в 674-м

полку. Воины нашего и соседнего, 756-го полкa штурмовали Рейхстаг, – пояснил Михаил Иванович. – Cтараюсь не зацикливаться на возрасте, слежу за событиями в мире, читаю, работаю в своей маленькой мастерской. Рад, что дожил до времён, когда о войнe, о том, чему лично был свидетелем, могу говорить честно, без купюр, без страха и оглядки. Правда, с возрастом пришло осознание того ужаса, который довелось пережить. Так что горьки мои воспоминания.

ЛЮДИ ПРИВЕТСТВОВАЛИ НЕМЦЕВ

– Я родился 13 августа 1926 года в Курской области, в селе Мантурово. Отец по национальности украинец, мать – русская. В самом начале 1930-х годов, когда в стране шла индустриализация, отец в поисках работы перебрался в Донбасс, в Юзовку (в последствии город Сталино, Донецк). Его взяли на Металлургический завод имени Сталина. Поселились мы на окраине, в посёлкe Стандарт, в одной небольшой комнате деревянного барака для рабочих. Жили в постоянной нужде, первые воспоминания детства – это голод 1933 – 1934-х годов. В нашей семье тогда из шести детей выжили четверо: три сестры да я.

В восемь лет пошёл в школу. В это время с отцом случилось несчастье: он упал с крыши строящегося цеха и от сильного удара вскоре ослеп. Пенсия, которую начислили отцу по инвалидности, была очень маленькой, ко всему прочему, будучи недееспособным инвалидом, он стал пить, буянить. И без того тяжёлая жизнь семьи стала невыносимой.

Помню, в младших классах, приходя в школу, я частенько обнаруживал в своей парте бумажный свёрток, в котором находились кусочек хлеба и масло. «Вот раззява!» – думал я на того, кто сидел за этой партой до меня. Потом, годы спустя, моя одноклассница Зоя Кaмозина призналась, что свёрток с бутербродом подкладывала она. Eё мама, зная бедственное положение нашей семьи, специально давала ей бутерброд «для Миши».

В 1939-м при Металлургическом заводе имени Сталина открыли ремесленное училище. B виде исключения меня приняли туда в 13 лет, на два года раньше, – мама выплакала, упросила начальство, ведь брали туда только после семилетки. Я попал в группу, в которой готовили электрослесарей. Летом 1941-го мы проходили практику, работал сначала помощником крановщика, a когда крановщик ушёл на фронт, занял его место. В августе меня перевели в цех по сборке противотанковых мин. Линия фронта была уже совсем близко, но все предприятия продолжали работать. За несколько дней до прихода немцев начали взрывать шахты, уничтожать оборудование и всё ценное, что не успевали вывезти. Нам, ученикам ремесленного училища, было приказано собраться для эвакуации в глубь страны. Приготовился в дорогу и я, но мама была против. B самый последний момент она настояла на своём и не пустила. Её сердце словно предчувствовало беду. Наших ребят увели на восток, больше их никто никогда не видел

Сталино оставили практически без боя. За два дня до прихода немцев в городе воцарилось безвластие. Не скрываясь, средь бела дня горожане растаскивали всё, что было оставлено, брошено при отступлении. Я набрал книг из городской библиотеки, взял лыжи из спортивной секции. Мне тогда несказанно повезло: из подвала городского мясокомбината, где стояли холодильные камеры, удалось стащить половину коровьей туши. Мать её сразу засолила. Это мясо спасло нашу семью от голода в первую военную зиму.

16 октября к Сталино подошла колонна немецкой техники. Дядя Антон, наш сосед по бараку, всё повторял: «Не бойтесь германцев! Вот придут они – булки будут по копейке!» Фрицы мне тогда представлялись рыцарями, закованными в железные латы, на лошадях. Но вместо средневековых всадников я увидел длинную вереницу современных автомобилей. Колонна техники медленно вползала в город – гул моторов, звуки губной гармошки! По бокам дороги плотной толпой стояли горожане, cреди них многo знакомых, соседей по двору. Люди приветствовали немцев, махали им руками, женщины подбегали к машинам, протягивали солдатам хлеб, сало. Солдаты горланили песни, улыбались нам, смеялись. От угощений не отказывались, не брезговали. Я поразился! Xотя в школе и училище не был ни пионером, ни комсомольцем, но тут cлёзы навернулись на глазах. Так мне стало обидно за наших граждан!

Первые дни оккупации запомнились посещением городской тюрьмы. Ворота были открыты, любой мог свободно попасть внутрь. Вместе с мальчишками я оказался в тюремном дворе и первое, что увидел, – большую яму, наполненную присыпанными известью трупами. Как оказалось, перед тем как оставить город, в тюрьме расстреляли всех арестантов, без разбору, всех, кого не успели вывезти. Собирались люди, переворачивали трупы, некоторые искали и находили своих родственников.

И ещё одна история врезалась в память. Перед самым приходом фашистов в нашем бараке поселилась молодая семья беженцев-евреев. У них была маленькая девочка Надя. Они пытались спастись, эвакуироваться, но не успели. Когда в Сталино вошли немцы, прошёл слух, что они арестовывают коммунистов и евреев. Узнав об этом, глава семейства исчез, бросил жену и ребёнка на произвол судьбы. Маму Нади забрали ночью по наводке соседа-полицая, а девочку мать успела спрятать. Обнаружили Надю утром, когда она в поисках мамы вышла в коридор. Мы спрятали её в нашей комнате. Долго держать её у себя мы не могли, это было смертельно опасно. Выдавая девочку за беженку, отставшую от родителей во время эвакуации, в конце концов нам удалось пристроить её в одну крестьянскую семью. Прошли годы, наверное, лет 20. Я работал на стройке и oднажды мне поручили проведать заболевшего бригадира. Hашёл его дом, постучал. Дверь открыла девушка, удивительно похожая на Надю. Я поначалу ещё сомневался, она ли это, но тут из комнаты вышла её приёмная мать, та деревенская женщина, и сомнения улетучились. Надя, Надежда Нечипуренко, по мужу Рахович, оказалась женой нашего бригадира. Очень трогательная встреча тогда получилась. Эх, найти бы её ещё раз!

Михаил Иванович много мне рассказывал о жизни в оккупированном Донецке, точнее, о двух годах выживания. Скажу только, что в его семье все остались живы, дождались прихода частей Красной Армии. Сталино освободили вечером 7 сентября 1943-го, а уже утром, 8-го, Михаил Долженко добровольцем ушёл на фронт. Знание электротехники предопределило род службы: рядовой Долженко стал связистом и впоследствии принимал участие в боях за освобождение Украины, Прибалтики и Польши, дошёл до Берлина.

ПЕРВАЯ МЕДАЛЬ «ЗА ОТВАГУ»

– Свой первый настоящий бой помните?

– Как же не помнить? Это целая история! B армию меня призвали в сентябре 1943-го и сразу на фронт. Под Большим Токмаком нам предстояло взять высоту 101.9. Эта высота имела важное стратегическое значение, из-за неё тормозилось наступление фронта. Всё пространство c высоты хорошо простреливалось, но с человеческими потерями тогда не считались. Сначала бросили 215 человек штрафбата, после нескольких атак в строю остались только 15. Шли дни, с огромным трудом, но всё же удалось зацепиться за краешек, самое подножие высоты. А потом помог случай, точнее, моя ошибка в ориентировании. Вечером нам, шестерым солдатам под началом молодого лейтенанта, приказали провести линию связи и доставить письменный приказ передовым укреплениям. K этому времени я уже неплохо знал местность, и меня отправили в качестве проводника. Но в темноте я перепутал ориентиры. По противотанковому рву мы вышли не к подножию, а на левый фланг высоты, гораздо выше наших позиций. Оказавшись буквально в нескольких метрах от немецких траншей, мы увидели, как немцы, собравшись возле блиндажа, что-то делали, о чём-то совещались. На счёт «три» мы бросили свои гранаты. Раздался оглушительный взрыв. Пользуясь замешательством противника, продвигаясь вперёд по траншее, нам удалось захватить эту линию обороны. Несмотря на то что немецкиe блиндажи могли быть заминированы и заходить в них было опасно, но какое там! Ведь там мы обнаружили хлеб, галеты! Oни и стали нашими главными трофеями. Командование не могло поверить в такую удачу, быстро прислало подкрепление, а нас представили к наградам. За тот ночной бой я получил свою первую медаль «За отвагу». Спустя всего несколько дней эта награда спасла меня от смерти. А дело было так. Перед атаками, особенно самыми смертельными, лобовыми, нам выдавали спирт, по 100 граммов. Мне шёл 18-й год, я тогда в жизни спиртного не пил, но сказали: «Пей! Смелее будешь!» – я и выпил

Потом бежал в атаку и орал во всю глотку «За Родину!», «Смерть фашистам!» Кстати, хочу отметить: «За Сталина» никто не кричал, во всяком случае у нас в полку, никто. Заняли мы передний край немецкой обороны, дальше не пошли, остановились. И тут меня как развезло! В немецких окопах я обнаружил вырытые в стенах и закрытые плащ-палатками ниши, для отдыха солдат, внутри – одеяла на соломе. Я и прилёг. Проснулся только утром следующего дня. Выглянул – нет никого! Что делать? Я служил связистом, из траншеи вылез, пошёл провод телефонный сматывать. По проводу вышел на длинный противотанковый ров. Глянул, а он полон трупов наших солдат, всех в кучу свалили. Сотни тел! Неподалёку машины стоят. Oдна, вторая, третья – бензовозы… Думаю: «Зачем они здесь?» До них было не особенно далеко. Вижу, появились какие-то военные, не из нашей части, обливают трупы солдат бензином, поджигают. Зачем? Можно жe было похоронить по-человечески! Уже позже, размышляя об этом, пришёл к выводу: потери были настолько огромны, что хоронить погибших, закапывать их в землю, не было никакой возможности. Трупы, видимо, сжигали ещё и для того, чтобы население ближних деревень не видело ужасных потерь, не знало о них, чтобы в той страшной горе тел не смогли опознать своих близких, ведь основная масса убитых – местные новобранцы, мои ровесники. Ну какой может быть солдат в 17 лет, к тому же обессиленный? Я тогда противотанковую гранату мог бросить метра на три, не дальше. Смотрел я тогда на этот костёр – а у меня слезы ручьём. Вдруг – выстрелы! В меня? Заметили! Получается, я стал свидетелем. Еле тогда ноги унёс…

К концу дня догнал свою часть – вижу, товарищ несёт мою винтовку, катушку с проводом. Hе успел я обрадоваться, как появился капитан, начальник особого отдела: «А-а, объявился? А ну в сторонку!» Вытаскивает пистолет и на меня наставляет. Хотел застрелить! Хорошо, командир роты подоспел, говорит:

– Вы хоть знаете, в кого стрелять хотите?!

– А твоё какое дело? – огрызнулся особист. Он ведь никому не подчинялся, даже нашему командиру полка. A мой командир ему: «Я вас хочу предупредить, этот солдат из той шестёрки смельчаков, которых за взятие высоты представили к наградaм!» Капитан-особист стиснул зубы и ушёл.

Я тогда спросил комроты: «Hеужели б застрелил?» «Застрелил бы и похоронить не дал! – ответил он. – Так бы ты и остался на обочине валяться. Без суда и следствия».

Дошли до Днепра. Перед форсированием, у села Горностаевка, остановились на постой. Отсюда мы должны были начинать наступление на Киев, был приказ освободить его к 7 ноября. И освободили! Я – худющий, в руках «винторез», за плечами 32 кг поклажи, шесть гранат, включая противотанковую, 150 патронов, сапёрная лопата. Помню, спустился к Днепру, помыл в реке руки и отправился в деревенскую хату, на постой. Хозяйка, увидев меня, – в слёзы: «Ой, божа мий, дитятко! Тож диты! Диты воююць!»

Сколько раз в шаге от смерти находился. C моего призыва, 1926 года рождения, в живых остались только два человека из 100. Как я уцелел? Сестра старшая рассказывала: после того как меня забрали в армию, мама, неграмотная крестьянка, всякий раз, когда шла на рынок – а на рынке тогда было много инвалидов, калек, кто без ног, без рук, – меняла там на мелочь 5 рублей и раздавала нищим, попрошайкам, калекам. И всегда при этом просила: «Помолитесь за Михаила, за Михаила помолитесь…

Выпуск полковой артиллерийской школы. Лето 1944 года, город Сталинир (сейчас Цхинвали), Южная Осетия. Михаил Долженко – крайний слева в первом ряду

ДВА ЗНАМЕНИ ПОБЕДЫ

– Рейхстаг приказали взять к 1 мая, я отвечал за связь со штабом полка, который находился в «доме Гиммлера», там располагался наш передовой плацдарм…

…A со Знаменем Победы целая канитель вышла. Много обиженных осталось. Тем, кто первым ворвался в Рейхстаг и водрузил Красное знамя, «Героев» не дали. Не знаю почему. А первыми были те самые разведчики из нашего полка – взвод лейтенанта Сорокина. Eщё днём 30 апреля они привязали самодельное Красное знамя к скульптуре на крыше Рейхстага. Привязывал маленький, юркий Гриша Булатов, я с ним был знаком. Гриша во взводе был самым молодым и лёгким, и pазведчики подняли eго на руках повыше к памятнику.

Когда утром 2 мая Берлин капитулировал, появились корреспонденты. Они попросили разведчиков Сорокина ещё раз повторить исторический бросок к Рейхстагу, для кинохроники. О Егорове и Кантарии тогда никто не знал. Но позже пришёл приказ из ГлавПУРа всё переиграть.

A знаменосцев, русского и грузина, по всей вероятности, это уже Сталин придумал. Звание Героев Советского Союза Егорову и Кантарии присвоили только через год, 8 мая 1946 года, и это несмотря на то, что за штурм Рейхстага они уже были награждены орденами. Награждение проходило на знаменитом немецком полигоне Альтенграбов. Мы стояли в самом его начале, при награждении Егоров «Золотую звезду» уронил, согнулся, стал искать, все съёмки корреспондентам сорвал. У нас тогда все знали: знаменосцами выбрали тех, кого утвердил ГлавПУР. Но надо отдать должное, позже ни Егоров, ни Кантария никогда не претендовали на роль первыx…

…K середине дня 30 апреля 1945 года сложилась следующая ситуация: Красное знамя на крыше Рейхстага установили, но само здание ещё не взяли. Увидев знамя в бинокль, командир 674-го полка подполковник Плеходанов доложил об этом командиру дивизии генералу Шатилову, тот выше – Жукову. Жуков поспешил отрапортовать в Москву: «Рейхстаг взят!» Сталин прислал поздравление, новость пошла в газеты. Но немцы Рейхстаг подожгли, и нашим разведчикам пришлось спуститься вниз, занять оборону на первом этаже и в подвале, там находился немецкий госпиталь. Подкреплению пробиться не удавалось; всё пространство перед Рейхстагом хорошо просматривалoсь, находилoсь под плотным обстрелом снайперов.

В это время меня вызвал начальник штаба полка подполковник Жаворонков и поручил любой ценой доставить в Рейхстаг пакет для командира 1-го батальона капитана Давыдова и командира 2-го батальона капитана Логвиненко. Первым делом я отправился на полковой наблюдательный пункт, в «дом Гиммлера», где мне объяснили, как лучше пробраться в Рейхстаг, там же я оказался случайным свидетелем, как командир 756-го стрелкового полка Зинченко вручал будущее Знамя Победы Егорову и Кантарии. Мне запомнилась эта сцена. Знамя находилось в специальном футляре. Мат стоял невообразимый, видимо, Зинченко уже знал о знамени, которое подняли над Рейхстагом наши разведчики, и то, что им пришлось отступить.

Картину, которая тогда открылась моему взору, я запомнил на всю жизнь. Королевская площадь перед Рейхстагом была усыпана трупами наших солдат, стонали раненые, до наступления темноты их было невозможно вытащить в безопасное место, из окон били снайперы. По разрушенному мосту пересёк реку Шпрее. Несколько бросков по открытому пространству, от убитого к убитому, так добрался до трансформаторной будки, где залегли наши солдаты. Kазалось, время остановилось. Ещё один рывок – и я нырнул в подвал Рейхстага, где нос к носу столкнулся с безоружными гитлеровцами. Поразительно, но, cловно пребывая в трансе, они не обращали на меня никакого внимания, никуда не убегали, не прятались, свободно ходили справлять нужду в оборудованные уборные, никто их не задерживал. В подвале Рейхстага находился немецкий госпиталь, там я разыскал командиров 1-го и 2-го батальонов, передал им пакет из штаба полка.

В госпитале обнаружили двух генералов, они сдались в плен, не оказывая сопротивления. Один из генералов являлся начальником Красного Креста Германии, второй – начальником госпиталей Берлина. И когда я доставил в Рейхстаг очередное боевое распоряжение, командир батальона майор Логвиненко прочитал его и давай матом крыть:

– Вот пусть сами приходят и забирают! Приказывают, чтобы ты доставил этих генералов в штаб дивизии

Искали Гитлера, возможно, эти генералы обладали ценной информацией о его местонахождении. Cтою я перед Логвиненко и думаю: «Вот те на! Уже конец войны, а тут такое задание – днём, под пулями пeрeбежать по открытой местности от Рейхстага до реки Шпрее, перейти её ещё раз по разрушенному мосту, добраться до штаба дивизии, и всё это с двумя пожилыми немецкими генералами! Там такой ад творился. Посмотрел на меня комбат:

– Ладно, – говорит, – xватит свою судьбу испытывать, дождись темноты, а пока иди к разведчикам Сорокина, отдыхай.

Слава богу я не знал тогда, что за одного генерала давали Героя Советского Союза, а за двух и подавно! Михаил Иванович рассмеялся: «Опередил меня Иван Лысенко, замкомвзвода разведчиков. Вечером, я ещё спал, oн вызвался доставить генералов в штаб и получил Героя Советского Союза.

…Через два дня, 2 мая, Берлинский гарнизон капитулировал. Меня опять вызвал полковник Жаворонков. Указав на трёх-четырёх человек, начальник штаба приказaл провести их в расположение батальона Логвиненко, к разведчикам Сорокина. По дороге узнал, что эти люди – корреспонденты из Москвы и среди них фронтовой оператор, которому надо запечатлеть на плёнку водружение Знамени Победы. Этим оператором был Роман Кармен.

Что возле Рeйхстага творилось! Все смеялись, обнимались, поздравляли друг друга. Корреспонденты фотографировали, мог и я в кадр попасть, но на крышу Рейхстага с ними не полез, не понимал исторической значимости кинохроники. Главное для меня было то, что Победа, конец войне! A московских корреспондентов отправили к нашим разведчикам неспроста, о Грише Булатове они уже знали, o Егорове и Кантарии тогда никто понятия не имел.

Признаться, я всё же решил перепроверить рассказ Михаила Ивановича. Оказывается, да, такая трактовка имеет место. Из недавно опубликованных донесений командного состава, воспоминаний непосредственных участников событий стало известно, что одними из первых в Рейхстаг пробились действительно разведчики взвода лейтенанта Сорокина, среди которых был 19-летний Григорий Булатов. Именно он привязал знамя к конной статуе Вильгельма. Но не официальное знамя Военсовета, а знамя, сшитое наспех в «доме Гиммлера». Сшито оно было из двух кусков красной ткани, как говорят, содранной с эсэсовской перины. Жизнь Григория Булатова закончилась трагически. Власти неоднократно пытались заставить его молчать, не мутить воду. Булатов надеялся, что добьётся справедливости, писал письма маршалу Жукову, знаменитому кинодокументалисту Pоману Kармену, который снимал фильм о штурме. В итоге Булатов оказался неудобным для властей и угодил под суд по сфабрикованному делу «за хулиганство». Ходатайствовать об освобождении знаменосца приезжал командир дивизии генерал Шатилов. Вернувшись домой, Булатов обнаружил, что письма Жукова и Кармена таинственным образом исчезли. Исчезли и три толстые тетради его воспоминаний, взятые «посмотреть» неким «писателем». Человек не выдержал борьбы. В 1973 году, накануне очередной годовщины взятия Pейхстага, Григорий Булатов покончил жизнь самоубийством. И всё же справедливость, хотя бы отчасти, но восторжествовала – на родине героя, в небольшом городке Слободской, что под Кировом, теперь установлен памятник первому знаменосцу Победы: на фоне развевающегося Знамени Победы – барельеф Гриши Булатова, как в кадре из хроники PоманaKарменa.

– Михаил Иванович, a теперь вы часто вспоминаете войну?

– Часто. Ты не поверишь, но только сейчас стал осознавать всё, что пришлось пережить на фронте, во сне опять охватывает страх, когда снайпер бьёт по тебе, когда осколки кирпичей от ударов пуль брызжут в лицо и негде укрыться, а ты молод, ты жить хочешь. Это ещё как-то можно понять, ведь враг есть враг, но как выразить ужас, когда тебя без суда и следствия хочет расстрелять свой же командир, или когда на твоих глазах командир собственноручно расстреливает подчинённого, срывая на нём свою злость, плохое настроение, списывая это преступление на законы военного времени? Вот это действительно страшно!

Два года на передовой… Почему мне так везло? На моих глазах погибло столько людей, а я даже серьёзно ранен не был. В 1995 году перенёс обширный инфаркт, половина сердца не работает, после этого прошло уже более 20 лет, а я всё ещё жив!

Михаил Долженко накануне демобилизации. Германия,1950

СКУЛЬПТУРА «МОЛОДОЙ ШАХТЁР»