Удорский эксперимент

В год 50-летия Артема БОРОВИКА продолжаем публиковать некоторые из его лучших очерков

Репортаж из «таежной Болгарии»

Жить в Беверли-Хиллз – городке миллионеров под Лос-Анджелесом, на самом берегу лазурного океана – мечтает каждый американец. Иммигрант, приехавший в США на заработки, о том даже не мечтает. Однако случилось невероятное: тридцати таинственным индонезийцам была предоставлена такая возможность. Но, странное дело, восторга это у них не вызвало. Скорее, наоборот.
Сотрудники ФБР, понятно, были озадачены. Получив ордер на обыск, они провели рейд по живописному городку, заглянув в несколько особняков.
…Теперь-то Эдгар Бэст – шеф ФБР Лос-Анджелеса – наверняка еще бы пять раз подумал, прежде чем дать добро на проведение той операции. Дело в том, что ее результаты внесли значительные коррективы в официальную историографию США, напрочь перечеркнув итоги Гражданской войны 1861—1865 годов, которая, как утверждают учебники, покончила с рабовладением. Шесть обитателей Беверли-Хиллз оказались рабовладельцами, а те самые тридцать «неблагодарных» – рабами. К тому же Эдгар Бэст больше не шеф ФБР Лос-Анджелеса…
Из тридцати индонезийцев – 25 мужчин, 5 женщин. Всем им до тридцати. Самый работоспособный возраст. Куплены были через подпольный преступный трест, торгующий бесплатной рабочей силой. Стоимость – от 1500 до 3000 долларов. В зависимости от пола, веса, возраста, здоровья и состояния зубов. Паспорта, где они значились туристами, были получены в американском консульстве. Так что в США они прибыли вполне официально. Любая жалоба на господина или каторжные условия труда грозит высылкой в Индонезию, и без того страдающую от массовой безработицы. Здесь же они получают бесплатный паек за свой, правда, бесплатный труд. Используются в качестве домашней рабочей силы. К рабовладельцам привязаны накрепко – документы у них были отобраны еще в самый день приезда. Английского никто из тридцати не знает. Так они безопасней: лишнего не сболтнут, в ФБР не донесут, в полицию не пожалуются. Свобода, так сказать, слова.
Вот что примечательно. Сразу после того как по Америке судорогой пронеслась весть о событиях в Беверли-Хиллз, пресса США начала ожесточенную кампанию. Но только не в связи с рабовладением, что пышно вдруг расцвело под Лос-Анджелесом. Писали о другом. Например, о северных корейцах на советском Дальнем Востоке. Взяли под «защиту» даже болгар, что работают на лесозаготовках в Коми АССР.
– Нет уж, хватит! – размахивали руками по ту сторону океана. – Этого мы просто так не оставим! Заклеймим! Пропечатаем!
Словом, в Америке сейчас возмущены и вообще дадут этому делу ход! Только вот узнают, что это и где это – Коми. И – дадут!
…В Коми сейчас тепло. Лихорадочно, точно в последний раз, горят цветы мимолетного северного лета. Фиолетовые сумерки опускаются на тайгу поздно и так стоят до раннего утра. В воздухе – жгучий запах сосны.
В Софии говорят, что Коми – это очень далеко. Но для десятков тысяч болгарских рабочих она стала второй родиной. Ее так и прозвали – «Таежная Болгария». Точнее, не всю республику, а лишь три небольших поселка в ее Удорском районе: Усогорск, Междуреченск и Благоево. Любовь меняет пропорции.
– Усогорская тайга – это наш БАМ, – заметил секретарь Усогорского райкома БКП Стефан Димитикалиев.
Север – край молчаливого мужества. Там происходит естественный отбор людей. Болгарам, выросшим под южным солнцем, приходится привыкать к таким морозам, что даже тайга от холода ежится. Да и не только в морозах дело. Лес рубить – не траву косить, любят повторять тут.
В течение 15 лет на лесозаготовках Коми АССР работали десятки тысяч болгар. Это значит, что все они прошли через школу труда и интернационализма.
– Мы рассматриваем наше сотрудничество здесь, в республике Коми, как эксперимент, – говорит начальник Всесоюзного лесопромышленного объединения «Комилеспром» И.С. Иевлев, – как зародышевую форму будущих отношений между братскими народами. Болгаро-советское объединение «Мезеньлес» – уникальное предприятие.
Особенность этого хозяйства состоит в том, что советская сторона обеспечивает всю материально-техническую часть, а болгарская – строит леспромхозы, заготавливает, вывозит и разделывает древесину, оплачивая труд болгарских рабочих. Конечная продукция распределяется в соответствии с затратами сторон. Для руководства объединением созданы советская и болгарская дирекции, отвечающие каждая за свой круг вопросов.
– Обе дирекции, – замечает генеральный консул НРБ в Сыктывкаре Борис Димитров, – имеют свой устав и действуют независимо друг от друга. В то же время они объединены общим производственным процессом.
За 15 лет Болгария получила 10 миллионов, а СССР – 15 миллионов кубометров древесины из Удорской тайги. За эти годы накоплен интереснейший опыт сотрудничества двух стран в области организации труда, технологии производства и даже досуга рабочих. Это требует серьезного изучения и обобщения.
Разные люди работают в тайге. Разным делом заняты. Борислав Петров – начальник колонны лесовозов в Усогорске. Тайга научила его главному – быть хозяином своей жизни. Бетонка, по которой он мчит свой лесовоз, – и та послушно втягивается под могучие колеса машины. Про семью Борислава здесь говорят: он болгарин, она коми, а дети – русские. Эта шутка очень точно отражает процесс интернационализации жизни коми, русских и болгар здесь, в Удорском районе.
Борислав и Мария – заочники экономического факультета ЛГУ. В одном лишь Сыктывкаре сегодня учатся сто болгар. А маленькие Петровы ходят в Усогорскую школу, где болгарские и советские ребята сидят за партами вместе. Обучение ведется по программе национальных школ РСФСР. А язык, географию, историю и литературу НРБ преподают болгарские учителя.
Нено Ненов. Этот невысокий человек лет шестидесяти с теплыми кофейными глазами – директор Дома культуры в Усогорске. У Нено необычная профессия – он «открывает» таланты» К работе в своем доме Нено привлекает поэтов, художников, чтецов, актеров и музыкантов. Их он находит среди рабочих. Разных людей «открыл» Нено Ненов за эти годы. Семион Вазов—тоже его «открытие». Этот мосластый парень с руками лесоруба и до боли пронзительным взглядом решил для себя точно: вернувшись в НРБ, станет профессиональным художником.
– Мало кто в Болгарии умеет писать снег так, как Семион, – Нено указывает на большое полотно: ночь в Усогорске, а на улице светло от свежевыпавшего снега.
А вот тайга утром: густые кроны бросают на землю цвета охры резную тень. Яркое солнце запуталось в ветках деревьев. Нено смотрит на него – не то щурится, не то улыбается. Портовые краны Варны. Они устало склонили головы. Они воду пьют.
Кольо Ламбев лишь здесь, в тайге, обнаружил, что родился с подсознательным мышлением скульптора. И если Нено смог распознать в нем ваятеля, то сам Кольо научился видеть душу дерева. Старая покосившаяся сосна оказалась юной девушкой с хрупким лицом. Когда припекает солнце, на деревянных щеках выступают коричневые слезы. А в молодом дубе прятался старик с усталыми глазами…
Любчо Иванова никто не «открывал». В Междуреченск он приехал с портфелем, туго набитым поэтическими тетрадками. Его стихи – как подслушанный разговор, как прочитанные на расстоянии мысли и чувства. Ему двадцать пять. Он был горнолыжным инструктором в Боровце. Любил вечерами, когда умолкал фуникулер, мчаться по пустынным горам, пугая ночных птиц, пугая тишину. Потом работал грузчиком в порту Варны. Потом пел в ансамбле. Потом задумался над своей судьбой. Решил попробовать себя на советском Севере, в тайге. В его жизни было много крутых поворотов. Не было в ней лишь компромиссов.
Он напоминает свои стихи – крепко сбитые, простые и ясные. Поэзия не мешает, вернее, помогает Любчо в его комсомольской работе: он секретарь комитета ДКСМ Междуреченска.
…Близ Усогорска на самом берегу Мезени лежит деревенька всего в шесть домов. Постучавшись в один из них, хотел расспросить, как местные относятся к «пришельцам» из Болгарии? Что ни говори, а они приехали рубить лес – то, чем издревле промышлял здешний крестьянин. За столом сидит дед, разглядывает пожухлый журнал. Бабка капусту шинкует. Над их головами, под самым потолком висит портрет Георгия Димитрова – точь-в-точь такой, что и в кабинете секретаря Удорского РК КПСС. Я решил не задавать вопроса.
…Пять дней. Всего пять дней в Удорской тайге, в «Таежной Болгарии». Но, пытаясь уложить их в слова, понимаешь, что впечатлений значительно больше, чем места в газете. И многое отсекаешь ради того, что считаешь главным. А главное – это, конечно, люди, которые по многу лет работают здесь вместе – болгарские и советские лесозаготовители. Главное – это ощущение того, что они проводят интереснейший эксперимент, который принято официально называть социалистической экономической интеграцией.
Это главное ощущаешь здесь повсеместно – и на общем собрании членов БКП и КПСС, и на совместном заседании обеих дирекций, и в Усогорской школе, и в семье Борислава Петрова.
Именно это и пытается сегодня оболгать американская пресса. Почему? Ответ предельно ясен: требуется хоть как-то приглушить скандальные истории, связанные с эксплуатацией иностранной рабочей силы в самих США. А историй такого рода много. О них пресса Америки молчит.
Согласно официальным данным, в одном лишь Нью-Йорке сегодня насчитывается три тысячи «потогонных лавок». И господин Берне из «Нью-Йорк таймc» прекрасно знает, о чем идет речь, – о подпольных текстильных фабриках Бронкса, Гарлема и Куинса, где в тесных и темных комнатушках, согнувшись в три погибели около швейных машин, работают женщины и дети. Стоит невыносимая духота, грохот машин. Никакой охраны труда, нещадная эксплуатация – таковы условия полурабского труда «цветных» иммигрантов Америки. Не очень-то беспокоится американская пресса и о флоридских рубщиках сахарного тростника, которых крупнейшие корпорации сахарной промышленности США «ЮС Шугар» и «Галф энд Уэстерн» скупают по дешевке на Ямайке…
Может быть, редакторам «Нью-Йорк таймc» будет небезынтересно узнать, что, сидя несколько дней назад в молодежном клубе Междуреченска, я показал статью об иностранных рабочих самим «иностранным рабочим»? Она вызвала дружный смех.
…Поздним вечером мы сидим с Любчо Ивановым в Центральном переговорном пункте Сыктывкара. Ждем разговора с Федеральным бюро расследований Лос-Анджелеса. Нас соединяют с неким Джоном Хузом, отвечающим за связь с прессой. Представляемся. Спрашиваем, как развивается рабовла… то есть история с тридцатью индонезийцами в Беверли-Хиллз и за сколько нынче можно приобрести раба в Америке?
Дж. Хуз отказывается отвечать на вопросы. Он советует обратиться к представителю министерства юстиции США в Лос-Анджелесе – Алексу Вильямсу.
Телефонистка соединяет нас с мистером Алексом Вильямсом. Называемся, повторяем вопросы.
По ту сторону океана молчат. Слышен то ли шум волн, то ли дыхание мистера Вильямса. Потом доносится:
– По столь важным вопросам вам следует обращаться непосредственно в министерство юстиции США в Вашингтоне. – Мистер Вильямс весьма любезен: он диктует телефон сего ведомства.
В Вашингтоне несколько удивлены звонком. Но, к сожалению, плохо осведомлены, не уполномочены и не проинформированы. А досье? Досье слишком далеко. Впрочем, нас в один момент могут соединить с мистером Уильямсом – он поддерживает связь министерства с журналистами и располагает всей необходимой информацией.
– Уильямс слушает.
Интересуемся: не припомнит ли мистер фамилий тех американцев, что купили в Индонезии 30 человек? Уильямс не припоминает. Спрашиваем, что он лично думает о нашумевшем деле и как такое могло произойти в столь цивилизованной стране, как Соединенные Штаты?
– Видите ли, – резонно замечает он, – у нас действительно демократия: все вольны делать, что хотят.
Все ли? А те тридцать индонезийцев? А тысячи работников «потогонных лавок»? А флоридские рубщики сахарного тростника – они тоже «вольны»? Впрочем, вы, мистер Уильямс, вольны не отвечать…
Что ни говори, а удобная все-таки штука – эта самая американская демократия.
…Самолет, накренившись, описывает круг. В овале иллюминатора развернулся Сыктывкар, завертелась речка Вычегда. Урал поплыл. Болгарская девочка, соскочив с маминых колен, глянула вниз. Там кружилась земля с морями, реками и городами. С ее Болгарией в Удорской тайге. С ее Болгарией – на Балканах.
– Ой, мамыньки, – сказала она так по-русски, что все вокруг обернулись, – совсем как на карусели.

Июнь 1983 г.